Н. Келби - Белые трюфели зимой
— Нет. Можно я пойду?
— Нет. Тут надо подумать. Ты нынче много клубники на рынке видела? Нам будет нужна оранжерейная, фунта три-четыре. А еще понадобится ананас, так что ступай в «Гранд». Эскофье когда-то долгое время служил там directeur de cuisine.[19]
— В отель?
— Там останавливалась сама королева Виктория; именно там она и познакомилась с Эскофье. Они продадут тебе ягоды и ананас, если ты попросишь их позвать нынешнего directeur «Гранда». Его зовут Бобо. Он такой высокий и смуглый. Выглядит довольно ленивым, но это совсем не так. Постарайся заплатить как можно меньше и не слушай ничего, что бы он тебе ни говорил. Он считает, что прекрасно умеет вести себя с дамами.
— А это так?
— Нет.
— Он что, со странностями?
— Просто сумасшедший. Они все там сумасшедшие. Ты знаешь, сколько обычно живет шеф? Лет сорок. Курение. Жара. Нервные нагрузки. Давление. Все это сводит их с ума. Бобо нужно, чтобы женщины считали его опасным, вот мы ему и потакаем. А он и доволен. В общем, ступай. А когда добудешь ананас, нужно будет приготовить мороженое…
— Мадам, я потратила все хозяйственные деньги на помидоры.
— Что?
— У нас нет денег ни на ананас, ни на клубнику, ни на сливки. Вы велели мне покупать помидоры, вот я их и покупала. А сегодня вечером месье Эскофье велел мне больше томатный соус не готовить. Детям он явно не по вкусу.
Дельфина совсем об этом позабыла.
— Но что же мы будем делать с таким количеством помидоров?
— Истории сочинять, наверно.
Вот вредная девчонка! Не замедлила укусить ее, точно собачонка!
Дельфина представила себе тот кошмар, в который вскоре превратится их кухня, заставленная ящиками с гниющими помидорами, от которых уже и так по полу и по мраморной столешнице растекаются лужи, а в воздухе роятся бесчисленные мухи.
— Значит, отныне нам придется каждый вечер есть помидоры? До наступления сентября или до тех пор, пока они все не сгниют?
— Да. Можно я пойду?
— Нет. Сядь.
Но девушка не села. И глаз не отвела, и не потупилась, как поступила бы почти любая служанка. Порывшись в кармане юбки, Сабина вытащила пачку сигарет «Житан», сунула сигарету в рот и стала ждать реакции со стороны хозяйки.
— Я бы хотела, чтобы ты все-таки на минутку присела, Сабина, — спокойно сказала Дельфина. — Пожалуйста, присядь. И можешь курить, если хочешь. Меня это ничуть не беспокоит.
Сабина явно никак не ожидала подобной реакции. Незажженная сигарета так и повисла в уголке ее рта, размазывая красную помаду. Над верхней губой выступили мелкие капельки пота.
— Я лучше пока постою. Вы ведь и так можете сказать мне все, что хотите, — сказала она. — Я не люблю комнат, где лежат больные. Там всегда такой запах…
«Она боится болезней». Дельфина вдруг подумала о том, каково это — быть такой красавицей и вдруг заболеть полиомиелитом. И навсегда стать ущербной. Сломленной. В скольких же больничных палатах довелось лежать этой девочке?
— Это верно, — согласилась Дельфина. — Я тоже такие места очень не люблю. Но наш разговор много времени не займет.
— Если вы хотите меня уволить…
— А если хочу?
— Тогда совершенно не нужно предлагать мне сесть. Я с готовностью уйду.
— И твой отец будет в ярости.
— А я скажу ему, что у вас совсем нет денег, и он с радостью примет меня обратно.
— А я скажу ему, что ты лжешь. И что сам великий Эскофье требует, чтобы ты осталась.
Взгляд Сабины вдруг стал совершенно бешеным. Она вытащила из кармана коробок спичек, раскурила сигарету, демонстративно затянулась и неторопливо выпустила дым изо рта.
— Вот и отлично, — сказала Дельфина. — Мы с тобой поняли друг друга. Можешь стоять, если хочешь.
Девица выдохнула дым прямо ей в лицо, но она не обиделась. Наоборот, такой Сабина ей нравилась даже больше. Этот маленький бунт, это мимолетное проявление абсолютной независимости напомнили ей собственную юность.
— Ты поэзию любишь?
— Нет.
— А что ты любишь?
— Американскую музыку. Биг-бенд. И эту креолку, Жозефину Бейкер.
— Бейкер обожает помидоры.
Сабина с трудом сдержала улыбку.
— Это правда, — продолжала Дельфина. — И она совершенно не боится чеснока. Эскофье однажды приготовил для нее черных дроздов и использовал в качестве приправы целых сорок зубчиков чеснока, так она лишь громко рассмеялась. Это значит, что у нее отличное чувство юмора.
— А может, она была оскорблена до глубины души?
— В таком случае ты плохо понимаешь ее искусство. Она ведь сумела так разбогатеть, потому что сама — как черный дрозд, обладающий прекрасным голосом. Она ведь и песни свои поет, одеваясь, как чумазая девчонка из джунглей, хотя всему Парижу прекрасно известно, что она совсем не такая. Вот они вместе с Эскофье и посмеялись от души. Вполне в духе «Фоли Бержер». Самый шик.
Сабина стряхнула пепел прямо на восточный ковер.
— Так вы только это хотели узнать, мадам? Мои вкусы в области музыки?
— Нет.
Вообще-то Дельфина надеялась, что Сабина проявит и несколько более теплые чувства — нечто вроде доброты или даже готовности к сотрудничеству, — но этого явно не предвиделось, так что она продолжила:
— Мне нужно, чтобы ты помогла месье Эскофье создать некое кушанье в мою честь. Разумеется, это дополнительная нагрузка. Но если ты это сделаешь и никому не расскажешь о моей просьбе, я подарю тебе вон ту шубу и отпущу тебя на волю, если ты именно этого хочешь.
И Дельфина указала на длинное манто из меха горностая, которое заранее попросила сиделку достать из сундука и положить в изножье постели. Это манто было создано скорняком самой королевы Виктории — там даже ярлык остался — и имело типично викторианский покрой: до полу, с чрезмерно длинными рукавами и высоким воротником из черной крашеной норки. Шуба была старая, но все еще очень красивая. Ее много лет назад прислали Дельфине по почте, и в посылку была вложена визитная карточка с надписью: «От мистера Бутса». Это был первый подарок, посланный Эскофье от имени Бутса.
К сожалению, шуба оказалась Дельфине настолько мала, что она не смогла даже руки в рукава вдеть. Она тогда хотела сразу отослать ее обратно, но Эскофье не позволил. Как не позволил отдать ее и своим любимым монашкам, этим «Сестричкам бедняков», чтобы те на вырученные от ее продажи деньги смогли накормить голодающих и бездомных, а также нищих престарелых пенсионеров.
— Это же подарок, — сказал тогда Эскофье, и по тому, как он это сказал, Дельфина поняла: подарок был сделан ему, а вовсе не ей. Все это было очень, очень странно.
Сабина аккуратно притушила сигарету о подошву своей туфли, а оставшийся «бычок» сунула в карман — на потом. Затем взяла манто и ласково провела рукой по шелковой подкладке цвета шампанского. А мягкий воротник на мгновение даже прижала к лицу.
— Примерь, — предложила ей Дельфина.
Манто сидело идеально, словно его на Сабину и шили — отчего-то Дельфине было больно на это смотреть. Сейчас эта девушка казалась просто невероятно похожей на Сару. Черный мех потрясающе оттенял ее диковатые глаза. Если бы она подобрала волосы и скрутила их узлом на макушке — вообще-то она так чаще всего и причесывалась, — можно было бы подумать, что сюда явился призрак Сары Бернар.
— Ладно, снимай, пока Эскофье тебя не увидел.
Сабина неохотно сняла шубу. Аккуратно ее свернула и снова положила на сундук.
— Так о каком таком кушанье вы говорили? — спросила она. — Какое блюдо я должна приготовить, чтобы получить такое дорогое манто, а заодно и свободу?
Но Дельфина сама понятия не имела, чего именно хочет. Чего-то. Чего угодно. Безразлично чего.
— Мне показалось, что если бы ты приготовила для Эскофье Fraises Sarah, это бы его вдохновило. Очень знаменитый десерт. После того как Эскофье впервые его подал, о нем писали все газеты мира.
Это лишь отчасти было правдой. Те статьи были посвящены событию мировой важности — первым Dîners d’Epicures,[20] во время которых четыре тысячи членов основанного Эскофье гастрономического клуба «La Ligue des Gourmands»[21] сидели и вкушали одно и то же блюдо одновременно — и в Нью-Йорке, и в тридцати семи столицах европейских государств. Это была первая по-настоящему глобальная акция клуба, прямо-таки монументальная по размаху.
И разумеется, по этому случаю Эскофье создал еще одно кушанье в честь Сары Бернар — этот самый десерт Fraises Sarah, который, к большому огорчению Дельфины, оказался центральным блюдом всей трапезы. Он даже заказал стихи об этом дивном десерте.
Всегда все только для нее!
Уже во время первой перемены блюд — что было вполне предсказуемо — была получена телеграмма от Бернар. Об этом писали все газеты. «Простираю руки к тебе, мой дорогой друг Эскофье… и ко всем тонким ценителям, любящим реальную жизнь». «Реальную жизнь!» Дальше Дельфина не помнила, зато очень хорошо запомнила, что многие газеты не преминули отметить, будто от прочтения этой телеграммы у Эскофье перехватило дыхание.
