Франсуаза Саган - Неясный профиль
Я пришла домой, совершенно измученная этим приступом больной совести, и тут как раз зазвонил телефон. Разумеется, это был Дидье, безутешный Дидье.
– Жозе, – сказал он, – что произошло? Ведь вы совсем не такая. Я думал, Луи понравится вам, а он разыгрывал из себя какого-то лесного дикаря.
– Это неважно, – сказала я.
– Жозе, – повторил Дидье, – я же знаю, что ни в какой театр сегодня вечером вы не идете. Вы мне говорили, что свободны. Вы не поужинаете со мной? Мой брат уехал, – добавил он поспешно.
Он был по-настоящему огорчен. В любом случае поужинать с ним было лучше, чем в одиночестве изображать из себя героиню бульварного романа. И потом, может быть, я узнаю его мнение обо всем этом. Я не люблю откровенничать, но я так давно ни с кем не говорила о себе. Я попросила его зайти за мной через час. Он пришел, осмотрел квартиру, и мы вполне непринужденно поболтали минут двадцать, после чего, выдохшись, я налила две большие рюмки виски и решительно сказала: «Ну что ж, поехали!»
Он рассмеялся. У него был чудесный, какой-то детский смех и нежные глаза. В который уже раз я пожалела, что судьба отвратила его от женщин. В нем было столько такта, мягкости, он был таким ранимым. Он был моим другом. Нам следовало разобраться в двух случаях, причем он начал со второго, видимо, наименее болезненного для него. Таким образом я узнала, что его брат-пуританин вовсе таковым не является, просто он всегда ненавидел свою семью и среду, что он живет в Солони, в уединенном доме, и работает ветеринаром. Тут я вспомнила, как повеяло от него деревенской жизнью. Мне представились его большие руки на крупе лошади, и на секунду я погрузилась в романтические мечтания, пока не вспомнила, что он считает меня потаскухой. Я спросила Дидье в тех же выражениях, думает ли он то же самое, и он даже подскочил.
– Потаскухой! – повторил он. – Потаскухой, да ничего подобного!
– Что вы думаете о моих отношениях с Юлиусом? Что вообще думают об этом люди?
– Мне казалось, вам безразлично мнение людей, – сказал Дидье едва слышно.
– Ваш брат меня разозлил.
Он в замешательстве потирал руки.
– Я-то знаю, что вы не любовница Юлиуса и не хотите ею быть. Но люди думают наоборот. Они не могут себе представить, что можно вести такой образ жизни, как они, работая в маленьком журнальчике.
– И тем не менее это так, – сказала я. – В Париже можно прекрасно устроиться.
– Возможно, – согласился он, будто сожалея о чем-то, – но они думают, что вы устроились иначе.
– А Юлиус, – сказала я, – вы думаете, Юлиус ждет от меня чего-то?
Дидье поднял голову и посмотрел на меня в крайнем изумлении.
– Разумеется! – воскликнул он. – Юлиус вбил себе в голову заполучить вас так или иначе, а Юлиус – человек, который никогда не отказывается от задуманного.
– Вы полагаете, он любит меня?
В моем вопросе было столько недоверия, что он рассмеялся.
– Не знаю, любит ли, но, как бы то ни было, он хочет обладать вами. Юлиус – самый большой собственник, какого только можно представить.
Я тяжело вздохнула и допила остаток виски. Решительно мне уготована роль добычи на этом свете. С меня довольно. Завтра же поговорю с Юлиусом.
Узнав о моем решении, Дидье поднял глаза к небу и стал уверять меня, что я не вытяну из Юлиуса ни слова и что это бесполезно. «Объяснения, – добавил он, – никогда ничего не дают». Он знал это по опыту. Тут разговор переключился на Ксавье. И я узнала, что мужчина может быть так изощренно жесток с другим мужчиной, как ни одна женщина. Я в ужасе слушала его рассказ о ночных барах, о джунглях порока, где каждое имя звучало как угроза, ожидание обращалось пыткой, а согласие было унижением. Хуже всего, что он употреблял такие скромные, целомудренные выражения, от которых его рассказ, вместо того чтобы вызывать тошноту, становился живым и ярким, и что самое любопытное, я обнаружила в Дидье тот же вкус к несчастью, то же стремление к саморазрушению, которые были у Алана. В себе самом, а не в предмете своей любви он находил страдание, а может быть, наслаждение. Как я поняла тогда, неважно было, кого он любит – мужчину или женщину, – он всегда будет несчастен. Ушел Дидье очень поздно, ему как будто стало полегче, боль немного отпустила его, а я легла спать, чувствуя, хоть и со стыдом, некоторое утешение. Что бы ни случилось, думала я, у меня никогда не будет этой тяги к безднам, что бы ни случилось, но придет утро, и я проснусь, насвистывая походный марш.
К несчастью, события следующего дня развивались в ритме отнюдь не походного марша, а скорее медленного вальса. Я уже говорила, что привыкла все пускать на самотек и не доверяла решениям вообще, а в этом случае особенно, к тому же я всегда меньше доверяла решениям, принятым вечером, чем утром. Видимо, это простое предубеждение, потому что, судя по опыту, ночные суждения не ужаснее дневных. Короче говоря, хоть и считается, что утро вечера мудренее, утром легче не стало, и я кругами ходила около телефона, пытаясь убедить себя, что мне действительно необходимо объясниться с Юлиусом. Часам к пяти я наконец решилась, скорее всего от нечего делать, и без всякого внутреннего убеждения объявила Юлиусу, что мне необходимо срочно встретиться с ним и поговорить с глазу на глаз. Он ответил, что к шести пришлет за мной машину, и действительно, ровно в шесть я села в огромный «Даймлер», который, в довершение всех бед, привез меня прямо в «Салина». Похоже, это место играло важную стратегическую роль в жизни Юлиуса. Он ждал меня за тем же столиком, что и три месяца назад, и я тут же была обречена на ромовую бабу. Точно так же, позволь я ему, он во всех ресторанах заказывал бы мне грейпфрут и антрекот, потому что их я заказала первый раз. Я села напротив, вознамерившись сначала непринужденно поговорить о погоде, потом вспомнила, что время ему дорого и я, наверно, расстроила множество других встреч, так что надо оправдывать свой звонок.
– Мне страшно неловко беспокоить вас, Юлиус, – сказала я, – но у меня неприятности.
– Я все улажу, – уверенно сказал Юлиус.
– Не уверена. Так вот. Юлиус, известно вам, что думают о нас люди?
– Мне это совершенно безразлично, – сказал он. – А что?
Я почувствовала себя непроходимой идиоткой.
– Ну, вы разве не знаете, что люди говорят, будто мы с вами…
– Говорят… что?
Он снова начинал меня раздражать. Он мог не держать в мыслях дурного, однако чтобы ничего не понимал – это вряд ли.
– Меня считают вашей любовницей, – выложила я. – Все думают, что вы меня содержите и что меня интересуют только ваши деньги.
– У меня есть не только деньги, – ответил он обиженно.
«Ну вот, – подумала я с тоской, – теперь придется говорить о его обаянии». А вслух сказала:
– Не в этом дело. Люди действительно так думают.
– Какая вам разница, что думают другие?
Эта странность была присуща всем членам кружка – говорить «другие», имея в виду остальных, будто сам он – человек возвышенных чувств и тонкого ума – случайно попал в среду светских ничтожеств.
– Меня это совершенно не трогает, – промямлила я неуверенно, – но я бы не хотела, чтобы это как-то отразилось на вашей личной жизни.
Юлиус издал весьма горделивый гортанный смешок, видимо, означавший, что его личная жизнь в полном порядке, спасибо или что это касается только его. Я растерялась еще больше.
– В конце концов, Юлиус, вы всегда были для меня верным другом, но я прекрасно понимаю, что до знакомства со мной вы были не один. Мне бы не хотелось, чтобы другая женщина думала, что… или страдала от того, что…
И тогда этот делец, к моему отчаянию, снова издал смешок, такой же хвастливый, как раньше, и такой же двусмысленный.
– Юлиус, – сказала я твердым голосом, – вы мне ответите?
Он поднял на меня голубые глаза и покровительственно похлопал по руке.
– Успокойтесь, моя дорогая Жозе, когда я вас встретил, я был свободен.
Браво! Еще немного, и он станет этаким пресыщенным Дон Жуаном, с которым мне повезло столкнуться в мертвый сезон. Не совсем такое, вернее, совсем не такое направление, как мне хотелось, принимал наш разговор. От обстановки ли, или от того, что я действительно сунулась в осиное гнездо, но мне было в этой окаянной «Салина» так же не по себе, как и в первый раз.
– Юлиус, – резко сказала я, голос у меня срывался, – Юлиус, люди утверждают, что вы ничего не делаете просто так. Это хоть вам известно?
– И они же утверждают, что из-за денег вы кое на что идете. Стало быть?..
Ко всему прочему, логика ему не изменяла. Но не могла же я спросить его в лоб, есть ли у него какие-нибудь далеко идущие планы относительно моей особы. Я вздохнула, проглотила кусочек ромовой бабы и вытащила сигареты.
– Ну в самом деле, – продолжал Юлиус, – что из всего этого следует, Жозе? Вы прекрасно знаете, что вы мой друг, что я очень к вам привязан. Даже больше, чем привязан, – добавил он задумчиво.
Я насторожилась.
