Ежи Косински - Ступени

В одну из наших встреч моя приятельница сказала, что у нее есть соседка; девушка влюблена в нее и уже несколько раз пыталась добиться взаимности. Я сказал, чтобы она привела эту девушку, и мы займемся любовью втроем. Я объяснил ей, что соседка не интересует меня как женщина: это просто еще один тип объекта, при помощи которого я могу возбуждать ее, а следовательно, и себя новыми способами. К моему удивлению, она не стала возражать и пригласила свою соседку.

Несколько дней спустя они появились вдвоем. Я заметил, что соседка принесла с собой вещи для ночевки. Я объяснил гостье, что разрешаю ей делать с моей подругой все что угодно, но сохраняю за собой право присоединиться к ним в любую минуту. Я подчеркнул, что именно мне она обязана возможностью испытать физическую близость с моей девушкой и, следовательно, должна во всем мне повиноваться. Она согласилась и провела с нами весь уикенд.

После этого происшествия моя приятельница начала часто выпивать. Я не запрещал — ведь алкоголь делал ее еще более податливым материалом для моих экспериментов. К тому же мне начинала нравиться безучастность, с которой она воспринимала все происходящее.

Как раз в это время один из моих знакомых затеял мальчишник. В тот вечер моя приятельница опрокидывала рюмку за рюмкой, явно недовольная тем, что я собрался на вечеринку без нее. Тогда я предложил ей составить мне компанию.

Вечеринка была уже в полном разгаре, когда мы пришли. Моя приятельница без колебаний включилась в веселье и пила со всеми гостями подряд. Я заметил, с какой фамильярностью она обнимала моих друзей и какими провокационными, почти непристойными шуточками она с ними обменивалась. Я почувствовал себя в ловушке; было понятно, что скоро она поставит меня в неловкое положение.

Тогда в течение следующей четверти часа я обошел всех мужчин и шепнул каждому на ухо, что эта девушка — подарок хозяину и его гостям. Если они правильно воспользуются ситуацией, то каждый сможет получить удовольствие.

Возбуждение нарастало: самые шумные и наглые из гостей постепенно собрались вокруг моей приятельницы. Я вдруг увидел ее где-то на высоте плеч. Юбка на ней задралась, ногами она обхватила голову одного из мужчин, а руками вцепилась в его шевелюру Я продолжал наблюдать: под взрывы смеха десяток рук потянулись к девушке, чтобы потрогать ее грудь или живот. Внезапно она вскрикнула. Жемчужное ожерелье, подаренное когда-то мной, порвалось, и крошечные переливчатые бусинки посыпались на пол, хрустя под ногами у толпы, которая тащила ее в спальню. Я отправился домой.

— Эти девушки, которые стоят в окнах первого этажа, они проститутки, верно?

— Да, разумеется.

— В других местах проститутки стоят на улице или ждут клиентов в гостиничных номерах. А здесь — у каждой своя квартира.

— Это не их квартиры, они их просто снимают. Часто вдвоем или втроем: тогда они работают посменно.

— Нравится им так работать?

— Конечно, ведь это импонирует мужчине, которого пугает откровенность уличной проститутки, необходимость приблизиться к ней и следовать за ней в гостиницу у всех на виду. А эти женщины в окнах предлагают нечто совсем другое. Их квартиры подразумевают интимность и уют; можно запереть двери, опустить шторы. Мужчина волен представить себе, что он — просто в гостях, а девушка — просто хозяйка. Он пришел, чтобы расслабиться и отдохнуть, а не с какой-то конкретной целью. Тогда все дальнейшее кажется более естественным.

— Ты хоть раз ходил к проститутке?

— Да.

— До того, как ты встретил меня, или после?

— Какая разница?

— Но зачем тебе нужна проститутка? Что она такого может, чего не могу я? Или я не такая страстная, как проститутки?

— Я могу делать с ней то, на что ты никогда не согласишься.

— Откуда ты знаешь, что не соглашусь?

— Потому что ты знаешь меня только с одной стороны. И все наши отношения строятся на том, что эта сторона вполне тебя устраивает.

— Значит, то, что я считаю тобой, это всего лишь одна сторона?

— Но ты тоже повернута ко мне только одной стороной — той, которая, по твоему мнению, мне больше нравится. До сих пор ни один из нас не сделал ничего такого, что противоречило бы нашим представлениям друг о друге.

— Но когда ты с проституткой, все, что она говорит и делает, — фальшиво. Ей же нужны твои деньги, а не ты.

— Деньги просто расширяют мои возможности. Без них я не был бы тем, кем я являюсь. Я не смог бы встречаться с тобой там, где встречаюсь, и так, как мне этого хочется. Я не смог бы вести тот образ жизни, который я веду. Я не смог бы испытывать ощущения, в которых нуждаюсь.

— И все же, что бы проститутка ни делала с тобой, она может делать это и с любым другим, верно? И ты не ревнуешь?

— Это меня не касается. В случае проститутки тот факт, что ею обладают и другие мужчины, не имеет значения. Когда у женщины столько мужчин, ты не можешь считать их всех своими соперниками. Напротив, начинаешь ощущать к ним даже нечто вроде симпатии, потому что они выбрали ее до тебя и это как бы оправдывает твой выбор. Поскольку никто не лишен права на обладание проституткой, в глазах мужчин она является не столько женщиной, сколько воплощенным желанием, на которое все мужчины имеют право в равной степени.

— Но после того, как ты ушел, она даже и не вспомнит о тебе.

— Когда я ухожу от проститутки, я уношу с собой память о том, что случилось. Эта память принадлежит не ей, а мне.

…

…

— На мой взгляд, он милый и очень привлекательный. Говорит с сильным акцентом. Наверное, иностранец.

— Ты угадала. Он приехал в эту страну несколько лет назад. Но с тех пор он живет здесь постоянно.

— Ты хорошо с ним знаком?

— Да.

— Чем он занимается?

— Он — архитектор. Занимается проектированием функциональных зданий, где стиль не так уж и важен, — проектирует больницы, школы, тюрьмы, морги, ветеринарные лечебницы.

— Морги?

— Конечно. Ведь их тоже нужно строить, как и родильные дома.

— Довольно необычное занятие.

— Не столь уж и необычное. Однажды этот человек рассказал мне, что в конце тридцатых, сразу после окончания университета, он поступил на работу в архитектурную фирму. Первым же заказом, который он получил, оказался проект концентрационного лагеря.

— И он отказался.

— Нет, согласился. Хотя задание было непростое, прецедентов-то почти не имелось. Но от этого оно казалось ему только интереснее. Еще он сказал мне, что в то время архитекторы буквально бились между собой за правительственные заказы. Разумеется, если речь шла о больнице, школе или даже тюрьме, архитектор, работавший над проектом, мог вообразить себя внутри проектируемого здания без особого труда. Концентрационный лагерь — совсем другое дело. Тут требовалось особое воображение. Тем не менее нельзя сказать, чтобы концентрационный лагерь совсем не имел ничего общего ни со школой, ни с больницей, ни с вестибюлем в общественном здании, ни с моргом. Отличает его только большая пропускная способность. И конечно же в первую очередь он должен быть функциональным: это заложено в самой его идее. Мой друг тщательно учел возможные различия в типах ландшафта: он разработал один проект для пересеченной, холмистой местности и другой — для безлесной равнины типа степи. Поскольку ни в земле, ни в деньгах у заказчиков недостатка не было, проекты моего друга буквально оторвали с руками. И тем не менее это были всего лишь проекты, на которые можно смотреть с разных точек зрения: из родильного дома, например, выписывается больше людей, чем в него поступает, а в концентрационном лагере дело обстоит совсем наоборот. И потом, лагерь — тоже гигиеническое заведение.

— Гигиеническое? В каком это смысле?

— Видела ли ты, как травят крыс? Или лучше скажи — любишь ли ты животных?

— Люблю, конечно.

— Ну вот, крысы ведь тоже животные.

— Ну, не совсем. Я в том смысле, что они же не домашние животные. Они дикие, опасные, и поэтому их нужно травить.

— Верно: их нужно травить в гигиенических целях. Крысы нам не нужны. Мы избавляемся от них, но это не мешает нам совсем иначе относиться к кошкам или, там, собакам. Мы не убиваем крыс, мы их выводим, или, уж если совсем по-научному, мы дератизируем помещение. Само это слово лишено всякого смысла, оно не имеет никакого отношения к убийству конкретной крысьи следовательно, и наше право заниматься дератизацией не может быть поставлено под сомнение. За этим словом не стоит никакой символики, никакого ритуала. Вот почему в концентрационных лагерях, которые проектировал мой друг, жертвы никогда не рассматривались как индивидуумы. Они были идентичны, как крысы. Они существовали только для того, чтобы умереть.

Я шел вдоль реки к тому месту, где поселился мой друг. Мы не виделись уже год, и я совершенно случайно узнал, что он живет в этом городе. Я миновал некое подобие площади, на которой скучилось несколько домишек; остальные строения были разбросаны вдоль каналов и железнодорожных путей. Рядом с домом моего друга на берегу реки располагалось кладбище.