Уильям Гэсс - Картезианская соната
Мадам Бетц, без сомнения, работала с большей отдачей. Она пользовалась хрустальным шаром, но у нее была своя слабость — заклинания. Стоило Элле войти в ее трейлер, мадам Бетц заводила заклинания, положенные для четверга. И пошло-поехало: «Кадос, Кадос, Кадос, Эшерайя, Эшерайя, Эшерайя, Хатим, Айя, — имя за именем — Кантин, Хаим, Яник, Ойе, Кальбот, Шаббад, Берисай, Альнаим», — пока ангелы, звезды и планеты не вступали с нею во взаимодействие, и наконец вызывался сам Адонаи: «На-Ним-Ним-На», чтобы прислал Шиэля, великого ангела, верховного правителя четвергов, и тот являлся в виде змейки зеленоватого дыма, который силой заклинаний втягивался в ее шар. Похоже, заклинание было могущественное, но Элла понимала, что не сможет запомнить его полностью, и когда она сказала мадам Бетц, что хочет в первую очередь избавиться от своего дара, мадам Бетц испугалась и прогнала ее. Элла, однако, проявила настойчивость. Она приходила еще и еще. Она умоляла: «Неужели вы не поможете мне найти кого-то, кому это понравится, кому я смогу это все передать? Какая-то Клара? Так зовут мою соседку». «Нет, нет, конечно же, нет, — возражала мадам Бетц, — ваш дар — это не такой орган, который можно отделить и отдать. Я никому их не передам. Идите отсюда, да поскорее!»
Часто мадам Бетц пыталась прятаться. Зачем вы так, говорила Элла, я же всегда знаю, где вы, и потом это неприлично. Затем Элла стала искать чары против ясновидения, какое-нибудь заклинание, которое сработает хотя бы на некоторое время, а потом, когда ослабеет, можно будет его возобновлять, что-то вроде поддерживающего лечения при раке. Но мадам Бетц отказала ей и в такой помощи. «Ни-ни, — говорила она, — нельзя лечить наружными средствами то, что прячется внутри!» И это было последнее мудрое речение, которое Элла получила от нее, потому что по мере усиления способностей Эллы стало очевидно, исходя из превосходства ее над мадам Бетц по всем физическим параметрам, что если уж она сама себе не может помочь, то, конечно, бедненькая мадам Бетц, с ее близоруким, искаженным зрением, с потертой чашей и мелкой магией, ничем не могла быть ей полезна. И как раз когда она пришла к Мадам в последний раз с визитом вежливости, муж Эллы ворвался в помещение. Он, естественно, кричал, как всегда, но размахнуться ему было негде, ведь в трейлере тесно. Элла тогда ускользнула сквозь кристалл. Мадам Бетц взвизгнула. А Эдгар пошел крушить ее обстановку.
Хорош был темный парок, хороша и серебряная ложечка, и теплое прикосновение фарфора. «Ты бы уж прямо лила свой кофе прямо в сахарницу», — предлагал ей муж. Она неизменно отвечала, что слишком сладкие напитки оставят ее без зубов. Глядя, как она растворяет сахар в кофе, ложечку за ложечкой, муж стонал и закрывал утомленными ладонями лицо. Мадам Бетц тоже обожала сыпать много сахара. «Не будем отказывать себе в сладеньком, милочка, так?» — приговаривала она, задумчиво помешивая какао.
Он скоро приедет домой. К Элле Бенд. «Бенд» — это почти «Бенц», только она никуда не едет. Она вытащила карты из-под подушки. Еще глоток-другой. Когда они поженились и отправились в свадебное путешествие, муж сказал: «Теперь ты — Элла Гесс, урожденная (по-французски nee) Бенд». Он весь истекал довольством и потирал переносицу. Нужно было ответить: «Ты произносишь nee как «не-е»». До сих пор она жалеет, что не сказала так. Глоток-другой. Перенести чашку на стол или не надо? Не надо. Пусть разобьется другим разом. Тогда в гостиничном номере он хлопнул ее по заду и сказал: «Nee Бенд». Нужно было ответить: «не-е», то есть «нет»! До сих пор жалко, что не сказала так. Послышалось вульгарное посвистывание, и она подумала: мне просто нужно убедить его переехать. Переехать? Она привычным движением тасовала карты. Следовало бы также отогнать миссис Мэггис, незачем ей совать сюда нос, пока еще незачем. Наступает вечер — сырость, свежесть, сумерки. Его задерживают светофоры и транспортные пробки. Еще и акселератор барахлит. В хорошеньком же настроении он приедет. Элла засунула носовой платочек в рукав и присела к кухонному столу с колодой карт. Конечно, раскладывать карты не имело никакого смысла — она и так знала, что они скажут. Если выкладывать медленно, муж вломится в дом на седьмой карте. Для начала — король бубен, весьма представительный седовласый мужчина. Защитник, это хорошо, но легко раздражается. Бедный старичок. Когда-нибудь придет конец, и он умрет, и она умрет, и всякие такие чувства останутся позади. Быть может, тогда они станут друзьями. Теперь пиковая дама, очень неприятная женщина, темная личность, да, все отлично стыкуется: лживая женщина, интриганка. Ну, так тому и быть, хотя черная дама может означать и вдовство. Следующей будет тройка бубен — ага, вот и она, в полном соответствии с прогнозом, а это означает домашние проблемы, ссоры, драку. Стол блестел под лампой, Элла моргала. Карты хлопали по столу. Опять пики — пятерка, знак дурного настроения. Карты излишне болтливы, этого можно было и не говорить. И снова пики! Почему так много? К чему бы это такое сборище? На этот раз тройка — ох, не помню, это к путешествию? Или к слезам? Будет буча не легче той, сентябрьской, никаких сомнений. Странно, что я не плачу, когда меня бьют. Глаза, конечно, наполняются слезами, и все видится как-то смутно. Но я не плачу. Времени на это не остается. Элла нащупала платочек. Нет, не сейчас. Еще не сейчас. Эдгар уже подъезжает, а мне нужно выложить еще одну карту.
Ну зачем ты, зачем?
Мистер Гесс сидел и мял в пальцах шляпу. Его жена, явно больная, храня полное молчание, лежала в кресле. Мистер Гесс наклонился вперед, перенеся тяжесть тела на предплечья. Шляпа повисла на кончиках пальцев, глаза смотрели в ковер. Хмм-м, думал он. Охо-хо… Жена откинулась на спинку шезлонга, жесткая, как всегда, приподнятые ноги раздвинуты. Мистер Гесс, в противоположность ей, громоздился в своем кресле, упираясь в бедра, и коричневая шляпа свисала между обтянутых брюками колен. Его супружница растянулась, уставившись в потолок, не желая, значит, его видеть, и кто это, спрашивается, стерпит? Канарейка, или как там, к черту, их называют, прочистила клюв и пискнула… пискнула и прочистила клюв. Гесс передвинул ноги в ботинках так, чтобы попасть в центр цветочного узора. Венецианские жалюзи были поцарапаны, но в полумраке, который они создавали, царапины не было видно. Тени от жалюзи на полу просто демонстрировали, как косо они подвешены. Что делать? Хотя вопрос ответа не требовал, догоняя сам себя, потрепанный, как секонд-хэнд. Гесс высосал самую суть из затертой фразы: «И время лежало тяжко на его ладонях». Сумерки вползали в дом и ложились, как снег, на его ботинки — так густо, так быстро, а эта чертова канарейка, а может, кукушка, с треском водила клювом по прутьям клетки, пока Гессу не припомнились радости детства… словно палкой стукнули. Что? Что? Что делать? Его плоть распирала костюм изнутри, так что коричневатые полоски на ткани оставались параллельными, как бы он ни двигался, а вот жена — кожа да кости. Мистер Гесс опасался, что у нее рак — или другая хворь, хроническая и серьезная. Кожа у нее совсем серая, а фигура — как на рекламе диет для похудения. Быть может, болезнь повлияла также и на ее рассудок, и этим объясняются все странности в поведении? Говорят, что часто помогает переменить образ жизни. Он чувствовал, что пора вести ее к врачу. Врач — шляпа покачивалась, как маятник, — да, врач, это его долг. Доктор расскажет, что с ней. Дружелюбно улыбаясь, сняв очки, он запишет ее в умирающие. После чего познакомит мистера Гесса с полным набором симптомов болезни. В таких случаях у пациентов всегда проявляются странности, скажет доктор, причем иногда на довольно ранней стадии. Мы подозреваем, скажет доктор, то есть наука полагает, вы понимаете, — что тут наличествует своего рода предопределенность. Бедняжки, они обречены с самого начала: аномальная плацента, понимаете ли, слишком узкий таз, какое-нибудь незначительное химическое раздражение, внезапный стресс, внутренние проблемы в каких-то органах, скрытая ползучая инфекция — и тут уж ничего не поделаешь: ш-ш-ш-ш-ш-ш, пока весь воздух не выйдет. Так что вы, мистер Гесс, не отягощайте ничем свою голову, разве что шляпой, вам виниться не в чем, она уродилась, можно сказать за час до своего заката… пусть сознание этого подсластит вам пилюлю, запаситесь терпением… ей уже недолго осталось, хотя душа ее скорее отползет, чем отлетит, так мало в ней жизненной силы. Полагаю, у вас нет малых детей, Гесс, не так ли? И, думаю, вы неплохо застрахованы. Ха-ха, подумал мистер Гесс. Ха-ха. И он торжественно помолился о кончине своей супруги. Он слишком устал от всего, чтобы ненавидеть или хотя бы злорадствовать; но несомненно, не чувствовал и стыда. Ему были чужды и угрызения совести, и горе. Она слишком больна, и смерть станет для нее избавлением. Это факт, истинная правда. Гесс желал ее скорого ухода в мир иной, как желал перед уик-эндом хорошей погоды для гольфа. Это была чистая рефлексия, желание столь же тихое и бесполезное, сколь искреннее и отчаянное, потому что он отказался от гольфа так же, как отказался от игры в кегли. Когда она упокоится с миром, пожалуйста, он устроит ей торжественные похороны. Представлять, как ее гроб исчезает под землей, было его любимым занятием, это зрелище притягивало его, как жаждущего — еще один глоток.
