Хулио Кортасар - Выигрыши

— А почему не подогнать автобус к самому кафе? — спросил Рауль у полицейского.

— Не приказано, сеньор, — ответил полицейский.

Благодаря знакомству, которое начал любезный инспектор и вдруг продолжили смущенные и развеселившиеся путешественники, образовалась плотная группа, словно свита, сопровождавшая каталку дона Гало. Автобус, по-видимому, был военный, хотя та его блестящих черных бонах с узкими окнами не было никаких надписей. Водворение дона Гало в автобус осложнилось из-за всеобщего замешательства и дружного желания помочь, особенно старался Пушок: вскочив на подножку, он давал мрачному шоферу самые противоречивые советы. Как только дон Гало был усажен на переднем сиденье, а каталку, точно огромный аккордеон, сложил шофер, путешественники забрались в автобус и расселись, двигаясь почти на ощупь по темному салону. Лусио и Нора, пересекшие Авениду под руку, отыскали место поукромнее и затихли, с опаской поглядывая на остальных пассажиров и полицейских, стоявших вдоль улицы. Медрано и Лопес завели разговор с Паулой и Раулем, а доктор Рестелли обменивался короткими замечаниями с Перено. Клаудиа и Хорхе, каждый на свой лад, развлекались, остальные были слишком заняты разговором, чтобы обращать внимание на окружающих. Шум металлических жалюзи на окнах «Лондона», которые снова поднимали Роберто и другие служащие, прозвучал в ушах Лопеса заключительным аккордом, словно между ним и прошлым навсегда вставала некая преграда. Медрано снова закуривал, всматриваясь в едва различимые номера «Ла Пренса» на стендах. Автобус просигналил и медленно тронулся. Скорбящие родичи Пушка рассуждали о том, что все расставания печальны, ибо одни уезжают, а другие остаются, и, пока есть здоровье, путешествия всегда будут радостью для одних и горем для других, однако нельзя думать только об уезжающих, кто-то ведь и остается. Мир слишком скверно устроен, вечно одно и то же: одним все, другим ничего.

— Как вам понравилась речь инспектора? — спросил Медрано.

— Со мной всегда так, — сказал Лопес. — Пока этот господин говорил, мне его объяснения казались убедительными и вполне меня устраивали. А сейчас они уже не кажутся мне такими неоспоримыми.

— Меня же забавляет обилие ненужных сложностей, — сказал Медрано. — Разве не проще было пригласить нас в таможню или на пристань? Как по-вашему? Можно подумать, что кто-то боялся лишить себя тайного удовольствия подглядывать за нами из окон муниципалитета! Как в некоторых шахматных партиях, когда игра усложняется ради чистого интереса.

— Иногда, — сказал Лопес, — это делается, чтобы скрыть истинный замысел. Похоже, что-то у них не получилось с нашим путешествием и они плутуют или на самом деле не знают, что с нами делать.

— Это было бы неприятно, — сказал Медрано, вспоминая о Беттине. — Мне совсем не улыбается остаться на бобах в последний момент.

Низом — там уже было совсем темно — они добрались до северной гавани. Инспектор взял в руки микрофон и обратился к пассажирам с видом куковского гида. Рауль и Паула, сидевшие впереди, заметили, что шофер старался нести машину очень медленно, чтобы дать инспектору время высказаться.

— Ты разглядела наших попутчиков, — сказал Рауль на ухо Пауле. — Довольно полно представлены все слои населения. Процветание и прозябание выражено достаточно ярко. И какого черта мы тут делаем.

— Я, например, намерена развлекаться, — ответила Паула. — Слышишь объяснения, какие дает наш Вергилий. Слово «трудности» не сходит у него с языка.

— За десять песо, что стоит билет. — Сказал Рауль, — глупо рассчитывать на удобства. Как тебе нравится вон та женщина с ребенком? У нее привлекательное лицо, приятные и тонкие черты.

— Более примечателен вот тот калека. Он похож на каракатицу.

— А молодой человек, путешествующий со своими родителями? Как он тебе?

— Вернее, родители, путешествующие со своим сыном.

— Он, пожалуй, выделяется среди этого серого семейства, — сказал Рауль.

— Все зависит от того, с какой стороны на это посмотреть, — отчеканила Паула.

Инспектор делал особый упор на необходимость во что бы то ни стало сохранять спокойствие, присущее воспитанным людям, и не возмущаться мелкими неполадками и трудностями, «организационными трудностями».

— Но все прекрасно, — говорил доктор Рестелли, обращаясь к Перено. — Все идет как надо, не правда ли?

— Я бы сказал, несколько сумбурно.

— Что вы, ничего подобного. Я полагаю, у властей были причины организовать наше путешествие именно таким образом. Не скрою, я бы кое-что изменил, и в первую очередь состав пассажиров, имея в виду, что не все из них соответствуют определенному уровню. Например, молодой человек, что сидит через проход…

— Мы еще не знакомы, — сказал Персио. — И думаю, никогда и не познакомимся…

— Возможно, вы не сталкивались с такими субъектами, но мне в силу моих обязанностей преподавателя…

— Ну, знаете ли, — сказал Перено, делая величественный жест рукой. — Во время кораблекрушений самые отъявленные мерзавцы порой совершают героические поступки. Вспомните хотя бы случай на «Андреа Дориа».

— Не помню, — сказал немного задетый доктор Рестелли.

— Там один монах спас моряка. Как видите, заранее никогда ничего не известно. Вас не встревожили слова инспектора?

— Он все еще говорит. Может быть, нам следует его послушать.

— Он все время повторяется. А мы уже почти подъехали к причалу, — сказал Перено.

Хорхе вдруг вспомнил о своем резиновом мячике и о бильбоке с золоченым украшением. В каком они лежат чемодане? А книжки Дэви Кроккета?

— Вещи нам доставят в каюту, — сказала Клаудиа.

— Вот здорово! Двухместная каюта. Мам, а тебя укачивает?

— Нет. Кроме Перено, боюсь, никого и не укачает. Разве только кого-нибудь из этих сеньор и сеньорит, которые сидели за столиком, где пели танго. Тут ничего не поделаешь.

Фелипе Трехо мысленно перебирал названия портов, где будут стоянки (если только непредвиденные обстоятельства не внесут изменений в последнюю минуту, сказал инспектор). Сеньор и сеньора Трехо смотрели на улицу, провожая глазами фонарные столбы, словно прощаясь с ними навсегда, словно разлука с ними была невыносимой.

— Как грустно покидать родину, — сказал сеньор Трехо.

— Подумаешь! — фыркнула Беба. — Мы же вернемся.

— Вот именно, дорогая, — сказала сеньора Трехо. — Всегда возвращаешься в тот уголок, где ты появился на свет, как говорится в стихах.

Фелипе смаковал названия, словно это были изысканные фрукты; он вертел их во рту, чуть надкусывал: Рио, Дакар, Кейптаун, Йокогама. «Никому из нашей ватаги не увидеть столько чудес сразу, — думал он. — Буду посылать им открытки с видами…» Закрыв глаза, он вытянулся на сиденье. Инспектор говорил о какой-то предосторожности…

— Должен указать вам на необходимость соблюдать известную предосторожность. Ведомство учло все детали, однако в последний момент может возникнуть непредвиденное, и это повлечет некоторые изменения в маршруте.

Инспектор сделал паузу, автобус остановился, и в наступившей тишине совершенно неожиданно прозвучал клекот дона Гало:

— А на какой пароход нам садиться? Почему до сих пор мы не знаем, на каком пароходе поплывем?…

«Вот он, этот вопрос, — подумала Паула. — Злосчастный вопрос, который может все испортить. Сейчас ответят: „Садитесь на…“»

— Сеньор Порриньо, — сказал инспектор, — название парохода как раз и представляет собой одну из трудностей, о которых я говорил ранее. Час тому назад, когда я имел честь присоединиться к вам в кафе, Ведомство пришло к соглашению по данному вопросу, однако за это время могли произойти неожиданные изменения, которые повлекут за собой определенные последствия. Считаю целесообразным подождать несколько минут, и тогда, надеюсь, наши сомнения рассеются.

— Отдельную каюту, — сухо сказал дон Гало, — с отдельным туалетом. Такова договоренность.

— Договоренность, — любезно поправил его инспектор, — это не совсем то слово, однако полагаю, сеньор Порриньо, в данном вопросе трудностей не ожидается.

«Это не сон, иначе все было бы слишком просто, — подумала Паула. — Рауль назвал бы это, скорее, рисунком, рисунком…»

— Каким рисунком? — спросила она.

— Какой еще рисунок? — удивился Рауль.

— На какой рисунок, по-твоему, все это похоже?…

— Анаморфный, ослица. Да, почти анаморфный. Выходит, мы даже не знаем, на каком пароходе поедем?

Они рассмеялись: это их нисколько не волновало. Зато доктор Рестелли был впервые поколеблен в своих убеждениях относительно государственных порядков. Лопеса и Медрано выступление дона Гало побудило выкурить еще по одной сигарете. Они тоже забавлялись происходящим.