Алекс Тарн - Квазимодо
«Господи-Боже-мой, ужас, варварство-то какое…» — скороговоркой проговорил Веня. Мишка сидел молча, криво улыбаясь. Даже Кочерыжка перестала подхихикивать и тревожно завертела головой, для надежности покрепче ухватившись за своего дремлющего Полковника. Услышав нештатную тишину, проснулся Квазимодо, быстро осмотрелся и хотя не обнаружил ничего подозрительного, но все же счел подобную проверку чересчур поверхностной и как особо ответственный пес отправился лично проверять территорию.
«Налей-ка мне, Миша, — сказал Осел. — Вот же черт… до сих пор, как вспомню, так плачу…»
«Что ж, история, конечно, ужасающая, — насмешливо заметил Мишка, наливая и протягивая Ослу стакан. — Правда мне, как человеку от музыкального мира далекому, трудно понять всю глубину ваших переживаний…»
«Ты погоди ерничать, — прервал его Осел и, не поморщившись, заглотил водку. — Это еще не все. Будет понятно для всех, даже для идиотов.»
«Покорнейше благодарю господина Паганини,» — церемонно поклонился Мишка.
Осел помолчал, качая головой и всматриваясь в мерцающее нутро костра, вздохнул и продолжил:
«Короче, в глазах у меня потемнело так, что я, слава Богу, не увидел, на сколько кусков разлетелся старик Сильвер. Но его предсмертный крик я не забуду никогда, это точно… Наверное, так кричат дети, когда их за ноги да об пол. Хорошо хоть смерть его была быстрой, долго не мучился. Не то, что другие клиенты Брайана. Но о других клиентах я тогда еще не знал ничего. Тогда меня занимало только одно желание — как можно быстрее добраться зубами до волосатой шеи этого гада, перегрызть ему яремную вену, сонную артерию, или что там у них, у бугаев, отвечает за их мерзкое, вредительское существование.
Я просто не помнил себя от ярости и горя, я набрасывался на него снова и снова, и даже когда он наконец ухитрился более или менее надежно скрутить меня и удерживать на расстоянии вытянутых рук, даже тогда я еще клацал зубами, как сумасшедшая рысь. Надо отдать ему должное — бить меня он и не думал, просто держал. Держал и говорил. Сначала-то я, понятное дело, ничего не воспринимал… но все проходит, даже такая ярость и такое горе… в общем, в какой-то момент я обессилел достаточно, чтобы перестать рыпаться и начать слушать.
Объяснение оказалось простым и в то же время невероятным. Официальной профессией Брайана являлось разрушение. Вот так, ни больше, ни меньше. Мужик работал в крупной компьютерной фирме совсем невдалеке от моего кабачка. Работал разрушителем на зарплате. Оказывается, все компьютерные детали… ну там диски, клавиатуры, мышки, коробки и так далее — короче, всю эту дребедень требуется проверять на вшивость — при какой, скажем, температуре она еще фурычит, а при какой — уже нет. Или — с какой высоты может упасть… или — какое давление выдерживает… качка там, усушка, утруска и прочие удовольствия.
Потом уже, когда мы с ним совсем подружились, он показал мне свою лабораторию, полную всевозможных станков для художественной ломки вещей. Станки эти были похожи на пыточные — мощные такие устрашающие прессы, вибрационные платформы с ремнями для привязывания предметов, печи, звуконепроницаемые камеры… — короче, полный набор.
Был там даже специальный прибор для внезапного роняния. Казалось бы — хочешь ты разбить, к примеру, чашку… отчего бы просто не бросить ее на пол, рукой? — поднять так и отпустить… дзынь… Ан нет, не годится. Брайан мне объяснял, что рука человеческая перед тем, как бросить, начинает легонько подрагивать от возбуждения. Чашка это чувствует и пытается подготовиться — ну там, повернуться как-нибудь повыгоднее — авось уцелеет. А коли так, значит и эксперимент не чистый. Полную внезапность бросания может обеспечить только бездушная машина. Во как!
Все это было в каком-то смысле даже любопытно. Как-то я провел у Брайана в гостях почти полный день, и весь этот день он был занят разрушением. Засунет, скажем, в муфельную печь какой-нибудь компьютер подороже и начинает тихонечко поворачивать регулятор температуры. А сам смотрит в печное окошечко; смотрит и тихонько так поворачивает. И на лице у него написано веселое такое любопытство. Бедняга компьютер сначала настораживается, потом начинает потеть, но какое-то время еще гоняет туда-сюда свои байты с электронами. А Брайан все поворачивает… и вот, наконец, на компьютерной мордочке звонко лопается декоративный пластик. Брайан удовлетворенно кивает, что-то записывает в свой блокнот и снова берется за рукоятку. Еще немного, и начинает гореть краска, затем плавится пластмасса, обугливается металл… а Брайан все поворачивает свой регулятор, и широкая улыбка расплывается по его бородатой будке.
Покончив с печью, он выбирает себе новую жертву и переходит на пресс. С пресса — на вибростанок. И так — до конца рабочего дня, пять дней в неделю, пятьдесят недель в году, за вычетом отпусков, а также государственных и религиозных праздников… Правда, отпуска он не любил, из рассказов Брайана я понял, что начальству приходилось каждый раз выгонять его силой. Но вот что интересно: никогда, вы слышите, никогда не встречал я человека более счастливого и самодостаточного, чем этот Брайан. Он даже не был женат, не пил, не курил, даже на Харлее своем ездил только на работу… — похоже, что процесс разрушения полностью удовлетворял все его большие и малые потребности.
Впрочем, иногда материала не хватало, и тогда ему приходилось добавлять со стороны — что, кстати, и произошло с несчастным Сильвером, вечная ему память. Но все это — не по злобе, нет, ни в коей мере… в сущности, он был хороший мужик, добрый такой, чувствительный. Вот только кончилась эта история крайне неприятно… да… Налей-ка мне еще, Миша.»
«Нет, — твердо сказал Мишка. — Не налью.»
— «Это почему же?»
— «Да все потому же. Знаю я тебя. Сейчас откинешься как труп тени отца Гамлета… ищи тебя потом свищи с концовкой. Один раз ты нам так уже удружил, помнишь, Веня?»
«Помню, — подтвердил Веня. — Не наливай, пока не доскажет.»
«И ты, Брут! — с досадой сказал Осел. — Друзья называется… вас бы испытать по методу Брайана… Ладно, черт с вами, слушайте.
Потом уже, после того, я говорил со многими брайановыми сослуживцами. Они в один голос утверждали, что это, мол, администрация виновата, что, мол, надо было реагировать вовремя, что тревожные признаки якобы появились задолго до того, как Брайан затеял свой последний и завершающий опыт. Кто-то даже вспомнил, что как-то, когда-то, застал его прикручивающим самого себя к виброраме… Но я так думаю — все это туфта, обычная параша постфактум; задним-то умом кто ж не крепок…
Короче, не буду вас томить дальше, тем более — выпить не даете. Может, дадите все-таки? Нет? Уу-у, волки… Так вот — Брайана нашли в его любимом прессе. Грудная клетка была раздавлена всмятку — зрелище не для слабонервных. Правая рука отвалилась и лежала отдельно, рядом с блокнотом и ручкой. Последняя запись отмечала уровень давления перед переходом на автоматический режим. На лице застыла счастливая улыбка. Я совершенно уверен, что, когда треснули ребра, Брайан кивнул с тем же самым радостным выражением, которое всегда появлялось у него в момент вылета заклепок из особо упрямого корпуса. Вот, собственно, и все. Наливайте.»
«Я тебе не верю, — сказал Мишка. — Ты это все прямо сейчас придумал. Не может быть.»
«Ну и не верь, — равнодушно отвечал Осел, принимая стакан. — Мне-то какая разница? Ты только к саморазрушителям не примазывайся. Никакой ты не саморазрушитель, а самый обыкновенный бомж, и точка. Разрушение — это отдельная профессия… я бы даже сказал — искусство.»
Осел задумчиво покрутил водку в стакане: «Хотя, надо признать, что Брайан все-таки несколько увлекся. Я бы сказал, что он подошел к делу чересчур формально. Эта ошибка свойственна многим большим художникам. Знаете — поиски нового языка, новых форм… и все такое прочее… Применительно к Брайану можно отметить, что его последней формой была плоская пластина прессованной человечины, толщиной примерно в полтора дюйма, а относительно языка рискну предположить, что он был синим, хотя, с другой стороны… — Осел все так же, не поморщившись, опрокинул в себя стакан. — С другой стороны… ээ-э…»
Что именно происходило «с другой стороны», Мишка с Веней так никогда и не узнали, ибо Осел вдруг как-то неестественно напрягся, закатил глаза и молча опрокинулся навзничь.
«Все, — уныло констатировал Веня. — Спекся Ослик. Теперь — до утра.»
Зияд
Не везет, так не везет. Когда не надо, бездомных этих вокруг как собак. А сейчас, именно когда позарез надо — ни одного не попадается. И ведь еще не каждый подойдет. Абу-Нацер сказал ясно: только с удостоверением. Поди его сыщи такого, с удостоверением, когда вокруг вообще никого! Зияд вздохнул и заворочался на матраце. Можно, конечно, выйти ночью, поискать вдоль яффского берега, под скамейками, на помойках, в подвалах, в развалинах — везде, куда они уползают прятаться по ночам. Можно, но опасно. Даже до Яффо не добраться — сцапают, в два счета сцапают. По ночам полицейских нарядов везде навалом… да если бы одна только полиция, а то ведь и уголовка, и пограничники, и Шабак, и еще черт знает кто.
