Дафна дю Морье - Паразиты
Один Папа не проявил ни малейших признаков беспокойства.
— Все в порядке, — спокойно сказал он. — Без серег ты выглядишь куда лучше. Да и вообще они для тебя слишком велики. Они портят впечатление от колье.
Он улыбнулся ей через комнату, мы видели, как она улыбнулась в ответ и на мгновение смягчилась. Затем она увидела Найэла, который стоял в дверях за Папой, бледный и точно онемевший.
— Это ты взял ее? — вдруг спросила Мама. Пугающий, безошибочный инстинкт подсказал ей истину. Последовала короткая пауза, пауза, которая нам троим показалась вечностью.
— Нет, Мама, — ответил Найэл.
Мария почувствовала, что сердце готово выскочить у нее из груди. Пусть что-нибудь случится, молила она, пусть все будет хорошо. Пусть больше никто не сердится, пусть все любят друг друга.
— Ты говоришь правду, Найэл? — спросила Мама.
— Да, Мама, — сказал Найэл.
Мария бросила на него горящий взгляд. Конечно, он лжет. Серьгу взял Найэл, а потом, наверное, потерял или выбросил. И видя, как он стоит в своем матросском костюме, несчастный, одинокий, и ни в чем не признается, Мария почувствовала, что в ней нарастает безудержное, отчаянное желание оттолкнуть от него всех взрослых. Подумаешь, пропала какая-то серьга, неужели это так важно? Никто не имеет права причинять Найэлу боль, никто не имеет права прикасаться к Найэлу. Никто и никогда… кроме нее.
Она сделала шаг вперед и, заслонив собой Найэла, распахнула плащ.
— Посмотрите на меня, — сказала она. — Посмотрите, что на мне.
А была она в костюме пажа. Она засмеялась и, хлопая в ладоши, закружилась по комнате, потом, не переставая смеяться, выбежала в дверь, промчалась через кулисы и впорхнула на сцену, где уже собрались почти все гости.
— Господи, благослови мою душу, — сказал Папа, — что за обезьянка. — Он рассмеялся, и смех его оказался заразительным. Когда Папа смеялся, сердиться было невозможно.
Он подал Маме руку.
— Пойдем, дорогая, ты прекрасно выглядишь, — сказал он. — Пойдем и помоги мне справиться с этими негодниками.
Продолжая смеяться, он вывел ее на сцену, и нас всех поглотила толпа гостей.
Мы ели цыплят в сметане, мы ели меренги, мы ели шоколадные эклеры, мы пили шампанское. Все указывали на Марию и говорили, как она красива и талантлива; ее расхваливали на все лады, а она расхаживала с важным видом, щеголяя своим нарядным плащом. Селия тоже была прелестна, мила и ravissante,[14] и Найэл был очень смышлен, тонок, ну, просто numero.[15]
Мы все были красивы, мы все были умны, таких детей еще никогда не бывало. Папа с бокалом шампанского в руке одобрительно улыбался нам. Мама, красивая как никогда, смеялась и ласково трепала нас по голове, когда мы пробегали мимо.
Не было ни вчера, ни завтра; страх отброшен, стыд забыт. Мы все были вместе — Папа и Мама, Мария, Найэл и Селия — мы все были счастливы и, ловя на себе взгляды гостей, от души веселились. То была игра, которую мы искусно разыгрывали, игра, которую мы понимали.
Мы были Делейни, и мы давали банкет.
Глава 5
— Интересно, их брак был действительно удачным? — сказала Мария.
— Чей брак?
— Папы и Мамы.
Найэл подошел к окну и стал задергивать портьеры. Тайна отлетела от сада, в окутавшей его тьме уже не было ничего загадочного. Наступил вечер, шел сильный дождь.
— Они ушли, и ушли навсегда. Забудем о них, — сказал Найэл.
Он прошел через комнату и зажег лампу рядом с роялем.
— И это говоришь ты? — спросила Селия, поднимая очки на лоб. — Ты гораздо больше думаешь о прошлом, чем Мария или я.
— Тем больше причин, чтобы забыть, — сказал Найэл и начал наигрывать на рояле ни мелодию, ни песню, а нечто без начала и без конца. Рояль не смолкал, издавая звуки, похожие на те, что порой доносятся из комнаты наверху, где незнакомый сосед мурлычет себе под нос нечто нечленораздельное.
— Конечно, их брак был удачным, — сказала Селия. — Папа обожал Маму.
— Обожать еще не значит быть счастливым, — сказала Мария.
— Обычно это означает обратное, то есть быть несчастным, — сказал Найэл.
Селия пожала плечами и вновь принялась штопать детские носки.
— Как бы то ни было, после ее смерти Папа стал совсем другим, — сказала она.
— Как и все мы, — отозвался Найэл. — Давайте сменим тему.
Мария сидела на диване, поджав ноги по-турецки, и смотрела в огонь.
— А зачем нам менять тему? — спросила она. — Я знаю, для тебя это было ужасно, но и нам с Селией было не легче. Пусть она не была моей матерью, но другой я не знала, и я любила ее. Кроме того, нам полезно заглянуть в прошлое. Оно многое объясняет.
Мария, одиноко сидевшая на диване, поджав под себя ноги, с растрепанными волосами, вдруг показалась покинутой и несчастной. Найэл рассмеялся.
— И что же оно объясняет? — спросил он.
— Я понимаю, что Мария имеет в виду, — перебила Селия. — Оно заставляет пристальнее взглянуть на собственную жизнь, а, видит Бог, после того, что сказал о нас Чарльз, нам самое время это сделать.
— Вздор, — сказал Найэл. — Досужие размышления — был ли брак Папы и Мамы удачным — не помогут нам решить, почему Мария вдруг потерпела фиаско.
— Кто говорит, что я потерпела фиаско? — сказала Мария.
— Вот уж час, как ты сидишь и намекаешь на это, — сказал Найэл.
— Ах, только не пускайтесь в пререкания, — утомленно проговорила Селия. — Никак не могу решить, что меня больше раздражает: когда вы сходитесь во мнениях или когда расходитесь. Если тебе так надо играть, Найэл, играй по-настоящему. Я не выношу, когда ты без толку барабанишь по клавишам, всегда не выносила.
— Если это тебя так раздражает, я совсем не буду играть, — сказал Найэл.
— О, продолжай, не обращай на нее внимания, — сказала Мария. — Ты же знаешь, что мне это нравится. Помогает думать. — Она снова легла и заложила руки за голову. — Что вы на самом деле помните о летних каникулах в Бретани?
Найэл не ответил, но его игра превратилась в сплошной набор резких, неприятных диссонансов.
— В то лето часто гремел гром, — сказала Селия, — как никогда часто. И я научилась плавать. Папа учил меня с поразительным терпением. В купальном костюме он выглядел не лучшим образом, бедняжка, он был слишком большой.
Но конечно же, думала она, единственное, что мы по-настоящему помним, это кульминация.
— Я играл на песке в крикет с этими ужасными мальчишками из отеля, — неожиданно сказал Найэл. — У них был тяжелый мяч, и мне это очень не нравилось. Но я решил, что все же лучше попрактиковаться перед тем, как в сентябре идти в школу. В прыжках я был гораздо сильнее. В прыжках я разбил их наголову.
Боже мой, к чему Мария клонит, вороша прошлое? Что это может дать, какая от этого польза?
— Недавно мы говорили о том, что по-разному смотрим на один и тот же предмет, — продолжала Мария. — Найэл сказал, что мы на все смотрим с различных точек зрения. Думаю, он прав. Селия, ты говорила, что в то лето часто гремел гром. Я не помню ни одной грозы. Изо дня в день было жарко и ясно. Немудрено, что никто не знает правды о жизни Христа. Люди, которые писали Евангелие, рассказывают совершенно разные истории. — Она зевнула и подложила под спину подушку. — Интересно, в каком возрасте мне следует сообщить детям сведения, необходимые для их полового воспитания? — без всякого перехода сказала она.
— Ты последняя, кому это следует делать, — сказал Найэл. — В твоем пересказе они будут звучать слишком возбуждающе. Предоставь это Полли. Она слепит фигурки из пластилина и на них все покажет.
— А Кэролайн? — сказала Мария. — Она давно вышла из того возраста, когда играют с пластилином. Придется директрисе школы просветить ее.
— Думаю, в школах сейчас это делают очень хорошо, — серьезно сказала Селия. — Целомудренно, наглядно и без лишних эмоций.
— Что? Рисунки на доске? — спросила Мария.
— Полагаю, что да. Но не уверена.
— Не слишком ли это грубо? Как те отвратительные рисунки мелом с нацарапанными надписями, вроде «Том гуляет с Молли».
— О, может быть, и не на доске. Может быть, эти предметы в бутылках… Эмбрионы, — сказала Селия.
— Еще хуже, — сказал Найэл. — Я бы просто не мог на них смотреть. Секс и без эмбрионов достаточно хитрая штука.
— Вот уж не знала, что ты так считаешь, — сказала Селия. — Да и Мария тоже. Но мы отклонились от темы. Не понимаю, какая связь между летними каникулами в Бретани и сексом.
— О да, — сказала Мария. — Где уж тебе.
Селия намотала шерстяную нитку на катушку и положила ее в корзинку с носками.
— Было бы гораздо лучше, — строго сказала она, — если бы вместо того, чтобы раздумывать о том, давать ли уроки полового воспитания, ты научилась штопать их носки.
— Дай ей выпить, Найэл, — утомленно сказала Мария. — Она собирается прочесть мне проповедь. Любимое занятие старых дев. Ужасно скучно.
