Брет Эллис - Лунный парк
В мире, в котором я вырос, вечеринка была полем, на котором проходила повседневная жизнь. Когда же я попытался искренне объяснить ей все это, Джейн уставилась на меня, будто я внезапно лишился рассудка.
Я снял сомбреро и осмотрел себя в каскаде зеркал ванной комнаты Джейн (у каждого в семье была собственная ванная), рассматривая под разными углами свою прическу. За день до праздника я покрасил волосы, чтобы скрыть проступившую на висках седину, но больше того боялся, что потихоньку начинаю лысеть, как когда-то отец, хотя Джоэл, мой парикмахер, уверял меня, что неустойчивый волос достался мне по материнской линии. Пока я смотрел на волосы, в голове моей почему-то крутилась фраза «вечер золотой осени», и нравилась она мне настолько, что я решил включить ее в свой новый роман, как только сяду на следующий день поработать над планом. За мной оставался стоячий паровой душ с множеством головок и огромная ванна из итальянского мрамора, которой я восхищался всякий раз, когда оказывался у Джейн; ее необычайный шик что-то задевал во мне, неким образом определял меня нынешнего, то, кем я стал, пусть в то же время и символизировал мое шаткое положение в этом мире. Завершив инспекцию, я вышел из ванной и, прежде чем выключить свет, погладил простыни «Фретте», обтягивающие нашу массивную кровать.
Я спускался по широкой загнутой лестнице, когда в заднем кармане зазвонил телефон. Взглянув на часы «Танк», я проверил номер на дисплее телефона. Это был мой дилер – Кентукки-Пит, и, когда я взял трубку, он сказал, что уже в пути.
Заметка на полях: да, чисто технически – я развязал. У меня был легкий рецидив. Долго ждать не пришлось. Это случилось на студенческой вечеринке, на третьей неделе сентября, если быть точным. Какой-то осел из аспирантуры предложил мне дорожку, потом другую, в обшарпанной ванной общежития, после чего я заглотил двадцать кружек бочкового пива, и студенты кучковались вкруг меня, пока я по-королевски одаривал их историями о своих прошлых успехах. Джейн едва ли оставила это без внимания, однако некоторые информационные волны она просто предпочитала не улавливать. И если ее вера в меня слегка споткнулась в начале октября – ощущение того, что идея взять меня обратно обернулась недоразумением, – кризиса процесс еще не достиг. Было видно, что она напугана, но она еще сдерживалась, и ситуация пока не вышла из-под контроля. Я чувствовал, что еще будет время искупить грехи. Но не в Хэллоуин же.
Потому что все было готово к празднику. Спецы по организации торжеств украсили дом так, что он стал похож на огромный заколдованный замок с паутиной, свисающей отовсюду, и пластмассовыми скелетами, и громадных размеров летучими мышами-вампирами, пикирующими с потолка, и стены заливал багровый свет, а в фойе работал стробоскоп. Мой приятель, художник Том Сакс, соорудил упаковочный ящик, который поставили посреди гостиной, и он подрагивал и рычал на всякого, кто к нему приближался. Из колонок на улице доносились звяканье цепей и очень натуральные вопли, а также смех мертвецов. На деревьях раскачивались призраки из белой гофрированной бумаги, и замысловато вырезанные фонари-тыквы яркими точками обозначали каменную тропу, ведущую к дому. И хотя праздник этот был, несомненно, для взрослых, ничего слишком пугающего не происходило на Эльсинор-лейн, 307, – так, невинные шалости, чтоб повеселить гостей.
Остерегаясь незваных визитеров, мы наняли двух охранников (один явился Франкенштейном, другой выступал в маске Дика Чейни) и поставили их возле входа за ограждением из бархатного троса, снабдив каждого забрызганным кровью списком приглашенных и рацией. Один из моих студентов взялся снимать вечеринку на видеокамеру.
Я шел мимо кухни, где Джейн совещалась о канапе с девушками из наемной обслуги, несколько вызывающе наряженными кто сексуальными ведьмами, кто чрезвычайно соблазнительными кошечками. За ними сквозь стеклянные раздвижные двери, ведущие на задний двор, видно было, как подсыпают холодный лед в пузырящееся джакузи, где подводное освещение заменили темно-бордовой лампочкой, чтоб было похоже на зловещий котел. Венцом всей декорации было шутейное кладбище, покрывавшее девять акров; от заднего двора до ряда темных деревьев поле было усеяно могильными плитами, а у ближайшей пластмассовый вурдалак вгрызался в резиновое бедро.
В гостиной диджей устанавливал тщательно подобранную саунд-систему напротив шелкографии Энди Уорхола, изображающей меня с пером в руке; я представился, и мы прошлись по списку песен: «Похороны друга/Любовь истекает кровью», «Призрак в тебе», «Триллер», «Колдовская женщина», «Бедовая», «Рианнон», «Сочувствуя дьяволу», «Оборотни в Лондоне», «Девушка-привидение», «Монструозное пюре»,[7] и т. д., и т. п.
Диджей уверил меня, что «страшилок» у него достаточно и хватит на всю вечеринку. Напротив расположился бар, в котором председательствовал оборотень, занятый приготовлением специального коктейля: пунша «Маргарита» с ароматом мандарина и плавающими зелеными паучками из цедры лайма, который будут черпать огромным черепообразным ковшом (у меня в руках будет банка безалкогольного пива, полная этого самого пунша). На внешней стороне стойки я заметил ряд отрубленных рук.
Дети сидели наверху. Робби с приятелем самозабвенно резались во что-то на второй «плей-стейшн» (зомби с гаубицами, атакующий минотавр, инопланетяне-убийцы, силы ада, «Дай я тебя съем»), а Марта присматривала за Сарой, которая в сотый раз уставилась в мультик «Чико – койот, которого не так поняли». Поскольку на вечер о них есть кому позаботиться, осталось решить вопрос с собакой. Я заметил, как Виктор без особого интереса обнюхивает одно из множества чучел черных кошек, расставленных по всему дому, и позвал Джейн, чтоб она отвела его в гараж. Минуты две мы с Виктором упражнялись, кто кого переглядит, но тут из кухни вышла Джейн и просто позвала пса, даже не взглянув на меня.
Виктор поскакал к Джейн, скалясь и размахивая хвостом, и, когда она его уводила, обернулся и недобро глянул на меня. Оставлю его в покое. У собаки свой мир и свои мотивы, у меня – свои.
Снова зазвонил мобильный. Кентукки-Пит уже приехал, но его не пропускал Франкенштейн, который тут же позвонил мне по интеркому и сообщил, что некто – кого нет в списках, наряженный останками Слима Пикенса,[8] – с нетерпением ждет возле бархатного барьера. Я пошел к двери:
«Подожди, чувак, я сейчас», – сказал я Питу, сопроводив слова омерзительным натянутым хихиканьем.
С Кентукки-Питом, неунывающим динозавром из семидесятых, меня свел один из моих студентов. Полный, с длинной седой шевелюрой, в сапогах из змеиной кожи, с тату миролюбивого скорпиона (тот улыбался, сжимая в клешне бутылку «Короны») на покрытом язвами от нестерильных игл предплечье, он был полной противоположностью наркоторговцам, которых я знал на Манхэттене: стриженых, симпатичных парней в костюмах от Пола Смита на трех пуговицах, мечтающих «вписаться» в киноиндустрию.
Недостаток лоска Кентукки-Пит компенсировал широчайшим ассортиментом: он продавал все – от зеленых капсул супервикодина до привезенного из Европы ксанакса в таблетках по два миллиграмма, от пропитанного PCP крэка и спрыснутых жидкостью для бальзамирования косяков до чудесного чистейшего кокса, который мне, собственно, и был нужен (с парой таблеток ксанакса по два миллиграмма в придачу, естественно, чтобы заснуть спокойно).
Джейн застукала его на первой неделе октября, когда мы отвисали в медиа-комнате, просматривая DVD «Американского психопата», и я сказал ей, что он – мой студент. Когда она потащила меня на кухню и с недоверием посмотрела в глаза, я уточнил: «Он уже в аспирантуре, милая.
Он аспирант». (Когда мы встречались с Джейн в восьмидесятых, она употребляла от случая к случаю – бывало, не отказывала себе в удовольствии, но чаще воздерживалась.) Я не хотел, чтоб Джейн видела его сегодня, поэтому надо было разобраться по-быстрому – хотя дом уже погрузился в настолько глубокий и интенсивный пурпур, что она легко могла спутать его с каким-нибудь ряженым. Если Джейн и наткнется на него, придется сказать ей, что это студент в костюме «седого золотоискателя».
Впустив Кентукки-Пита, я несколько поколебался, прежде чем предложить ему «Маргариту», быстро провел в свой кабинет, запер дверь и достал кошелек. Все равно он торопился: к восьми ему нужно было успеть в колледж, чтобы продать кучу наркоты разношерстному студенчеству. Когда он попросил у меня трубку в долг, я открыл сейф. Он допил пунш и шумно, с удовлетворением выдохнул, мурлыча под «Время года» в исполнении «Зомби».[9] («Как тебя зовут? Кто твой папа? Богат ли он? Богат ли он, как я?») – А там что? – спросил он, вытягивая шею, и добавил: – Прикольное сомбреро.
– Тут я держу кэш и оружие.
Я залез внутрь и вытащил стеклянную трубку, возвращать которую после использования не следовало ни при каких обстоятельствах. Что мне нужно – это две восьмушки чистого стафа и пара граммов бодяженного для пьяных гостей, которые сядут на хвост, но будут настолько убранными, что и разницы не заметят. После совершения транзакции, в ходе которой я получил скидку в обмен на трубку, я засунул крепко упакованные разноцветные мешочки в карман, вывел Кентукки-Пита из дома и повел вдоль усеянной тыквами лужайки, пока тот восхищенно оглядывался на искусно декорированный дом.
