Амос Оз - Познать женщину
Очень редко — не более двух десятков раз за все годы службы — случалось так, что в какой-нибудь поездке его внезапно захлестывала тоска по женскому телу, мешавшая полностью сконцентрироваться на операции. Тогда он хладнокровно принимал решение переспать с незнакомой или почти незнакомой женщиной, словно отправлялся с вынужденным визитом к зубному врачу. Однако всегда избегал душевной привязанности. Даже если обстоятельства вынуждали его несколько дней путешествовать в обществе молодой напарницы оперативного работника из их отдела. Даже если они получали предписание зарегистрироваться как супружеская пара…
Иврия Люблин оставалась его единственной привязанностью, пусть любовь миновала и с течением времени место ее — поочередно, а то и вперемешку — занимали сочувствие, товарищество, мучительные переживания, вспыхивающий трепет желания, горечь, ревность, гнев, и вновь запоздалая страсть, опаляющая искрами первобытной чувственности, а вослед ей опять мстительность, и ненависть, и сострадание… Хитросплетение противоречивых, изменчивых чувств. Странная смесь, коктейль, приготовленный обезумевшим барменом. Но никогда она не была разбавлена ни единой каплей равнодушия. Наоборот, с годами Иврия и он все больше зависели друг от друга. Даже когда бывали в ссоре. Даже в дни, отравленные взаимным отвращением, обидами и гневом. Несколько лет тому назад, во время ночного полета в Кейптаун, случилось Иоэлю прочесть в журнале «Ньюсуик» популярную статью о генетически-телепатической связи, существующей между однояйцовыми близнецами. Один из них звонит другому в три часа ночи, уверенный, что и тот не может уснуть. Когда один из братьев получает ожог, второй вздрагивает от боли, даже если они находятся в разных странах.
Почти так же было у них с Иврией. И именно так воспринимал он слова из Книги Бытия: «И познал человек жену свою». Знание царило между ними. Исключая те случаи, когда им мешала Нета: ее состояние, странности, а возможно (Иоэль всеми силами отгонял от себя подозрения), и вполне сознательные уловки, направленные на то, чтобы помешать им. Даже решение спать в разных комнатах и проводить врозь те ночи, когда он бывал дома, основывалось на том, что знали они оба. И было принято с пониманием и уважением. Со взаимными уступками. С непоказным состраданием. Случалось, что, выйдя из своих комнат часа в три-четыре ночи, чтобы проверить, как спит Нета, они встречались у ее постели. И шепотом, всегда по-английски, спрашивали друг друга: «У меня или у тебя?»
Однажды в Бангкоке он получил приказ встретиться с женщиной — филиппинкой, выпускницей Американского университета в Бейруте, бывшей женой известного террориста, на совести которого было немало жертв. Она вышла на связь с их отделом по собственной инициативе, прибегнув к некоторым довольно незаурядным уловкам. Иоэля послали побеседовать с ней и, готовясь к встрече, он размышлял над хитроумием хода, придуманного для установления контактов; ход этот, озорной и дерзкий, был хорошо взвешен и далек от импульсивности. Он настроился на знакомство с человеком умным и рассудительным. Всегда предпочитал иметь дело с мыслящими, хорошо подготовленными партнерами, хотя и знал, что большинство коллег, напротив, считают за лучшее, когда противная сторона напугана и растеряна.
Встретились они (приметы, помогающие опознать друг друга, были обусловлены заранее) в прославленном буддийском храме, полном шумных туристов. Сели рядом на высеченную в камне скамью. Каменные чудовища нависли над их головами. Свою симпатичную соломенную сумочку она поставила на скамейку — как барьер между ними. Начала разговор с вопроса о детях: есть ли они у него, как складываются отношения с ними? Иоэль очень удивился, на мгновение задумался и принял решение ответить ей правду. Не вдаваясь в подробности. Она задала еще один вопрос: где он родился? И секунду поколебавшись, он сказал: «В Румынии». После чего она без каких-либо предисловий заговорила о том, что он хотел услышать. Говорила ясно и понятно, так что перед Иоэлем вырисовывалась картина, на которой лица и места, казалось, были очерчены острым карандашом художника. Но при этом она избегала каких-либо суждений о людях, слов порицания или похвалы, самое большее, могла отметить, что такой-то особо чувствителен к вопросам чести, а такой-то быстро впадает в ярость, но столь же быстро принимает решения. Затем она передала ему несколько хорошего качества фотоснимков, за которые Иоэль готов был заплатить по самой высокой цене, если бы она потребовала платы.
И вот эта юная женщина, юная настолько, что едва ли не в дочки ему годилась, привела Иоэля в глубокое замешательство. Почти заставила потерять голову. В первый и единственный раз за всю профессиональную жизнь. Обостренная интуиция, которая всегда служила ему так же чудесно, как служат насекомому тончайшие органы чувств, рядом с этой женщиной совершенно не срабатывала. Подобно чувствительному прибору, чьи стрелки беспорядочно мечутся под воздействием сильного электрического поля.
Это не было эротическим смятением чувств. Красива и обольстительная женщина почти не пробудила в нем желания. Лучшее объяснение, которой мог придумать Иоэль, состояло в том, что с уст ее не слетело ни единого слова лжи. Не было даже того легкого притворства, к которому обычно прибегают, чтобы сгладить чувство неловкости, как правило возникающее при беседе двух незнакомых людей. Она не солгала и тогда, когда Иоэль словно невзначай ввернул вопрос, приглашающий ко лжи: «Были ли вы верны мужу в течение двух лет вашего супружества?» Правду Иоэль извлек из ее досье, которое изучил еще дома, при этом он знал наверное: — у женщины нет никаких оснований предполагать, что он полностью осведомлен обо всем случившемся с ней на Кипре. И тем не менее то, что она ответила ему, было правдой. Хотя позже, когда он задал еще один подобный вопрос, она сказала: «Это уже не относится к делу». И была права.
Когда же он готовился признать про себя, что женщина вполне успешно выдержала устроенный им экзамен, случилось нечто необъяснимое: он внезапно почувствовал, до боли остро, что сам сдавал экзамен и провалился. Почти сорок минут он безуспешно пытался уличить ее в искажении, преувеличении, приукрашивании. А когда он покончил с вопросами, которые, по его мнению, должен был задать, она сама добавила еще два-три отрывочных замечания, словно в ответ на те вопросы, которые он задать забыл. Более того, она решительно отвергла саму мысль о вознаграждении — денежном или ином — за информацию. Он выразил удивление, но она наотрез отказалась объяснить мотивы.
Насколько Иоэль мог судить, она передала ему все, что знала. Информация оказалась весьма ценной. Завершая беседу, она просто сказала, что сообщила все и в будущем не сможет поведать ничего нового, поскольку полностью порвала связи с «теми людьми» и никогда, ни при каких обстоятельствах их не возобновит. Единственная просьба — больше к ней не обращаться; с этой минуты и навсегда она не желает никаких контактов с Иоэлем и теми, кто его послал.
Сказав это, она поднялась — Иоэль не успел даже поблагодарить — повернулась на высоких каблуках и пошла в сторону буйно зеленеющей храмовой рощи, пленительная в своей юной красоте азиатская женщина. В летнем белом платье, с голубым платком вокруг нежной, как стебелек, шеи.
Иоэль глядел ей вслед и вдруг произнес:
— Моя жена.
И не потому, что было между ними какое-то сходство. Сходства не было. Однако непонятным образом (загадка, которую Иоэль не сумел разгадать даже спустя недели и месяцы) эта краткая встреча, словно миг озарения, со всей очевидностью высветила, как много значит в его жизни жена, Иврия. Вопреки всем страданиям. Или благодаря им.
А потом он пришел в себя, встал и направился в гостиницу. Сидел в своем номере и записывал по свежей памяти все, что сообщила ему в храме молодая женщина. И эта свежесть воспоминания осталась с ним. Случалось, ее образ возникал неожиданно, и сердце щемило: как же это он не предложил ей тогда пойти к нему и заняться любовью? Почему не влюбился в нее, не бросил все и не пошел за ней навсегда?..
И вот уже то время миновало. А теперь слишком поздно.
IX
Он все еще откладывал обещанный визит к соседям-американцам, занимавшим вторую половину дома. Хотя, бывало, перекидывался с ними словом поверх живой изгороди, подстригать которую так и не закончил. Иногда с ними обоими, иногда только с братом. Странными казались ему объятия брата и сестры на лужайке, их шумные схватки, когда они, словно дети, пытались вырвать друг у друга мяч, в который с увлечением играли. Порой он представлял груди Анны-Мари (или Роз-Мари?) и то, как она шепнула ему по-английски: «Что, тяжела жизнь?..»
«Завтра тоже будет день», — говорил он себе.
По утрам он валялся, полуголый, в гамаке на лужайке, загорал, читал книги, поглощая — гроздь за гроздью — виноград. Даже «Миссис Дэллоуэй», книгу, забытую им в Хельсинки, приобрел заново. Но дочитать до конца не смог.
