Харуки Мураками - Ничья на карусели
Отличницу и красавицу, в школе ее, конечно же, обожали учителя и уважали одноклассники. Все это я услышал из третьих уст и не знаю, насколько информация соответствует истине, но звучит вполне правдоподобно. Помимо прочего, с малых лет она обучалась игре на фортепиано и в этой области тоже добилась определенных успехов. Однажды в гостях у кого-то из наших я слышал, как она играет. Не настолько хорошо разбираясь в музыке, чтобы судить об эмоциональной глубине исполнения, могу лишь сказать, что манера ее игры была удивительно отрывистой и она ни разу не сфальшивила.
Ей прочили поступление в музыкальный университет и карьеру профессиональной пианистки, но она, вопреки ожиданиям, с легкостью забросила фортепиано и поступила в художественный университет. Здесь она начала изучать дизайн и технологию окрашивания кимоно. Шестое чувство, выработавшееся у нее из-за того, что с детства ее окружали старинные кимоно, позволило ей и в этой, совершенно неизведанной для нее области продемонстрировать незаурядные способности. За что бы она ни взялась — всегда добивалась результата выше среднего уровня. Лыжи, яхты, плавание — что бы ни подбросила ей судьба, все она делала прекрасно.
Из-за этого никто не мог толком распознать ее недостатков. Отсутствие снисходительности считали следствием художественной натуры, склонность к истеричности — результатом несвойственной другим особой чувствительности. Она была королевой тусовки. Жила в шикарной двухкомнатной квартире в Нэдзу [7], ставшей одним из приобретений ее отца в цепочке оптимизации налогов. Иногда, если было настроение, стучала по клавишам. Гардероб ее был до отказа набит новой одеждой. Стоило ей хлопнуть в ладоши (в переносном, конечно, смысле), и заботливые влюбленные наперегонки бросались на ее зов. Все были уверены, что ее ожидает блестящее профессиональное будущее. Казалось, ничто не в состоянии ей помешать. Шел 1970-й или 1971 год.
По странному стечению обстоятельств однажды мне довелось сжимать ее в объятиях. Это вовсе не означает, что мы с ней занимались любовью — просто обнимались, и все. Как-то раз после крупной попойки вся компания уснула вповалку на полу, и мы случайно оказались рядом. Обычная история. Но я и сейчас помню ее удивительно отчетливо.
Проснувшись часа в три ночи, я обнаружил, что лежу с ней под одним одеялом — уютно свернувшись рядом, она сладко посапывает во сне. Стояло начало июля — лучшее время для сна вповалку на полу. Поскольку мы лежали прямо на татами, без матраса, суставы, несмотря на молодость, затекли. К тому же она положила голову на мою левую руку, так что я при всем желании не мог повернуться. В горле пересохло, казалось, я сойду с ума от жажды, но сбросить ее голову не представлялось возможным. Моя рука едва обвивалась вокруг ее шеи, но двинуть ею я не мог. Я бы не вынес, если бы, проснувшись в тот момент, когда я выдергивал руку, она превратно истолковала мои действия.
В итоге после недолгого размышления я решил ничего не предпринимать и подождать, пока ситуация разрешится сама собой. Вскоре она повернется во сне, я быстро выдерну руку и смогу наконец пойти выпить воды. Однако она и не думала шевелиться. По-прежнему лежала ко мне лицом и ровно дышала. Рукав стал влажным от ее теплого дыхания, мне было щекотно.
Так я пролежал минут пятнадцать или двадцать, но она не шевелилась, и я уже отчаялся когда-нибудь глотнуть воды. Сухость в горле была сильной, но терпимой. Стараясь не двигать левой рукой, я выгнул шею, нащупал на низком столике чьи-то сигареты и зажигалку, подтянул их правой рукой. Закурил, хоть и понимал, что от этого горло начнет саднить еще больше.
Тем не менее, докурив сигарету и сунув бычок в пустую банку из-под пива, я с удивлением почувствовал, что сухость в горле слегка отступила. Со вздохом прикрыв глаза, я постарался снова заснуть. По близкой автостраде мчались грузовики. Плоский, словно расплющенный, шорох их шин проникал в комнату сквозь тонкое стекло, еле заметно колебля воздух и сливаясь с посапыванием спящих здесь девушек и юношей. В голове крутилась мысль, приходящая любому, кто проснулся ночью в чужой квартире: «Что я здесь делаю?»
Вылетел со съемной квартиры из-за истории с девушкой, теперь живу у друга, тусуюсь с лыжниками, хотя далек от лыж, вдобавок на моей руке спит девушка, которая мне совершенно не нравится, — при мысли об этом делалось тошно. Я не должен так поступать. Между тем, как только я доходил до вопроса, что же со всем этим делать, я понимал, что не вижу никаких перспектив.
Когда, отчаявшись уснуть, я открыл глаза и тупо пялился на люминесцентную лампу в потолке, девушка наконец шевельнулась. Думаете, при этом она освободила мою руку? Напротив, прижалась всем телом так тесно, словно собиралась нырнуть в меня. Кончиком носа я почти касался мочки ее уха — от нее исходил слабый запах туалетной воды и пота. Слегка согнутая нога лежала на моем бедре. Дыхание было таким же спокойным и размеренным. Теперь оно попадало мне на шею, боком я ощущал, как вздымается и опускается в такт дыханию ее мягкая грудь. Обтягивающая трикотажная блузка и юбка-клеш позволяли чувствовать каждый изгиб ее тела.
Странная ситуация. Окажись на ее месте любая другая девушка, думаю, я вполне нашелся бы, что предпринять. Но поскольку это была она, я пребывал в полном смятении, совершенно не зная, как поступить. При любом раскладе я оказывался в дураках. Хуже всего было то, что мой член, прижатый к ее ноге, начал постепенно твердеть. Несмотря на ее ровное дыхание, я был уверен, что она ощущает происходящие в нем изменения.
Через некоторое время она как ни в чем не бывало, якобы во сне, обвила мою спину рукой и слегка переместилась в моих объятиях. Теперь ее грудь еще теснее прильнула к моей, а мой член оказался плотно прижатым к низу ее живота. Ситуация стремительно ухудшалась.
С одной стороны, я, конечно, злился на нее за то, что оказался в таком положении, с другой — чувствовалось удивительное тепло жизни в том, чтобы обнимать красивую женщину. Это неясное ощущение целиком завладело мной. Теперь я уже никуда не мог сбежать. Она прекрасно чувствовала мое психологическое состояние, и из-за этого я злился еще больше, но злость моя не имела никакого смысла, вступая в странное противоречие с наливающимся членом. Отчаявшись, я обвил свободной рукой ее спину, и мы окончательно сплелись в тесном объятии.
Даже теперь каждый из нас продолжал притворяться крепко спящим. Мы надолго замерли — я чувствовал ее грудь в непосредственной близости от своей, она ощущала мой член чуть пониже своего пупка. Я рассматривал ее маленькое ухо и опасно мягкий край волос, она уставилась мне в шею. Притворяясь спящими, мы думали об одном и том же. Я представлял, как запускаю пальцы ей под юбку, она — как расстегивает мою ширинку и обхватывает рукой теплый гладкий член. Это были удивительные ощущения. Она думала о моем члене. Мне стало казаться, что мой член, о котором думает она, вовсе не мой член, а член постороннего мужчины. Но член-то был мой. Я думал о крохотных трусиках под ее юбкой и упрятанном в них влагалище. Может, она ощущала свое влагалище так же, как я свой член, о котором думала она. А может, девушки испытывают к своим влагалищам совершенно иные чувства, чем мы к своим членам. Я не очень-то разбираюсь в таких вещах.
Тем не менее после долгого колебания я не запустил руку ей под юбку, а она не расстегнула мою ширинку. В ту минуту это воздержание казалось отвратительно противоестественным, но думаю, так было лучше. Мне казалось, что если мы разовьем ситуацию, то неминуемо окажемся в лабиринте безвыходных чувств. Это мое ощущение передалось и ей.
Так мы пролежали минут тридцать, а когда утренние лучи осветили каждый уголок комнаты, разняли тела и уснули. Но даже после того как она отодвинулась, я продолжал ощущать ее запах.
С тех пор мы ни разу не виделись. Я снял квартиру в пригороде и отдалился от странной компании. Говоря «странной», я имею в виду свое восприятие — им самим никогда не пришло бы в голову считать себя странными. Пожалуй, на их взгляд, куда более странным выглядел я сам.
С приятелем, любезно приютившим меня в своем доме, мы впоследствии виделись пару раз и наверняка говорили о ней, но что именно, я уже не помню.
Видимо, все то же, что и раньше. После университета он вернулся в Кансай, и мы больше не встречались. С тех пор минуло двенадцать или тринадцать лет, и на соответствующее количество лет я повзрослел.
Одно из преимуществ возраста в том, что объектов, вызывающих любопытство, становится все меньше, и я все реже общаюсь со странными типами. Порой я неожиданно вспоминаю встреченных ранее людей, но они уже не вызывают у меня эмоций — словно зацепившийся за кромку памяти обрывок пейзажа, — я не чувствую по отношению к ним ни ностальгии, ни даже отвращения.
