Сью Кидд - Обретение крыльев
Ей не приходило в голову, что веселятся они не потому, что довольны, а из желания выжить.
Однако в тот вечер кухонный корпус был окутан сумраком. Из окна тянуло жаром, от печи – дымом, и мое лицо освещалось отблесками огня. Я заметила Тетку, Бину, Синди, Марию, Фиби и Люси в ситцевых платьях, все молчали, слышался лишь звон чугунных кастрюль и сковородок.
Наконец до меня долетел голос Бины:
– Говоришь, она не ела весь день?
– Ни крошки, – ответила Тетка.
– Я бы тоже не смогла есть, если бы на меня накинули удавку, – сказала Фиби.
Я похолодела. «Накинули удавку? На кого? Не на Хетти же?»
– А о чем она думала, когда воровала? – Это был голос Синди. – Что говорит в свое оправдание?
Вновь послышался голос Тетки:
– Ничего. С ней там Подарочек, она болтает за двоих.
– Бедная Шарлотта, – сказала Бина.
«Шарлотта! На нее накинули удавку. Что это значит?» В памяти всплыло мелодичное причитание Розетты. Я видела, как ей связывали руки, как плеть рассекала спину и на коже распускались и увядали кровавые цветы.
Не помню, как вернулась в дом, только оказалась вдруг в маленькой кухне у запертого буфета, где мама хранила лекарства. Я часто заглядывала в него в поисках снотворного для отца, а потому быстро нашла ключ и достала голубую склянку с жидкой мазью и баночку со сладким душистым чаем. В чай капнула два грана опия.
Пока я укладывала лекарства в корзину, в коридор вошла мать:
– Что, ради всего святого, ты делаешь?
– …А что сделала ты?
– Юная леди, попридержите язык!
Ах так? Почти всю жизнь я держала свой бедный язык за зубами.
– …Что ты сделала? – закричала я.
Плотно сжав губы, она выхватила у меня корзинку.
Меня охватила неведомая ярость, я вырвала корзинку из рук матери и пошла к двери.
– Ты не выйдешь из этого дома! – отрезала она. – Я запрещаю.
Я выбежала через заднюю дверь в тихий сумрак, дрожа от своего же неповиновения. Небо стало синевато-зеленым, из гавани дул упорный ветер.
Вслед за мной, пронзительно вопя, шла мать:
– Я запрещаю тебе!
Ее слова колыхались на ветру, неслись мимо веток дуба, над кирпичной оградой.
Сзади послышался шум, обернувшись, мы увидели в колышущемся сумраке Тетку, Бину, Синди и прочих. Они смотрели на нас с крыльца кухни.
Бледная мать поднялась на ступени.
– Я хочу проведать Шарлотту, – отчеканила я.
Слова легко сорвались с губ, как поток воды. Я поняла, что нервное заикание ушло в небытие, так уже случалось в прошлом, мой дефект постепенно сглаживался, пока однажды я не избавилась от него полностью.
Мать тоже это заметила. Она больше ничего не сказала, и я, не оглядываясь, поспешила к каретному сараю.
ПодарочекКогда стемнело, матушку затрясло. Голова ее свесилась набок, зубы застучали. У Розетты при приступах дергались конечности, матушку, казалось, до костей пробирает холод. Я не знала, что делать, и просто гладила ее по рукам и ногам. Через некоторое время она затихла. Дыхание ее выровнялось, и я сама не заметила, как уснула.
Мне снился сон, и я в нем спала. Дремала под сводом густой зелени, склонившейся надо мной. Мои руки обвивали виноградные лозы, которые вились у лица. Я спала, но в то же время видела себя со стороны, словно была частью проплывающих мимо облаков. Взглянув вниз, я поняла, что зеленый свод вовсе не свод, а наша рама для лоскутных одеял, увитая лозами и листьями. Я спала, наблюдая за собой со стороны, и облака продолжали плыть мимо, и я вновь увидела густую зелень. На этот раз в ней была матушка.
Не знаю, отчего я проснулась. В каморке было тихо и темно.
– Не спишь? – спросила матушка.
Это были ее первые слова с момента, как Томфри связал ее.
– Нет.
– Хорошо. Хочу рассказать тебе историю. Слушаешь, Подарочек?
– Да.
Мои глаза привыкли к темноте, и я увидела, что дверь по-прежнему широко распахнута, а матушка, нахмурившись, лежит рядом со мной.
– Твою бабушку девочкой привезли из Африки, – начала она. – Ей было примерно столько же, сколько тебе сейчас.
У меня забилось сердце. Я обратилась в слух.
– Вскоре после приезда ее разлучили с мамой и папой, и в ту же ночь с неба попадали звезды. Ты думаешь, звезды не падают, но твоя бабушка это видела. – Матушка помедлила, чтобы я могла представить себе, как выглядело небо. – Она говорила, что все ей стало казаться никчемным. Еда напоминала мясо обезьяны. У нее не осталось ничего, кроме небольшого обрывка лоскутного одеяла, сшитого мамой. В Африке ее мать слыла лучшей мастерицей по лоскутным одеялам. Наш народ фон делал аппликации, как и я сейчас. Люди вырезали фигурки рыб, птиц, львов, слонов – всяких местных зверей – и пришивали их на одеяло. Но на том, что привезла с собой твоя бабушка, не было животных, только маленькие трехсторонние фигуры, которые ты зовешь треугольниками. Такие же, как я пришиваю на свои одеяла. Моя матушка называла их крыльями дрозда.
В коридоре заскрипели половицы, и я услышала учащенное дыхание, как у мисс Сары. Я приподнялась на локте, вытянула шею и различила ее силуэт на фоне коридорного окна. Потом опустилась на кровать, и матушка продолжила рассказ, к которому стала прислушиваться и мисс Сара.
– Твою бабушку продали за двадцать долларов, новый хозяин отправил ее на плантации близ Джорджтауна. Утром им давали вареные бобы и горох, и если раб не справлялся с едой за десять минут, то в этот день ничего больше не получал. Твоя бабушка говорила, что всегда ела слишком медленно. С отцом я незнакома. Знаю только, что он был белым, звали его Джон Пол. Хозяину он приходился братом. После моего рождения нас продали. Мать говорила, что у меня кожа светло-коричневого оттенка, и все понимали почему. Новый владелец жил близ Камдена. Мать работала на плантации, я была при ней, а по ночам она учила меня всему, что знала о лоскутных одеялах. Я распарывала штанины старых брюк и подолы платьев и собирала из кусков нечто новое. Мама говорила, в Африке в лоскутные вещи зашивают талисманы. В свои я прятала пряди волос. Когда мне исполнилось двенадцать, матушка стала похваляться перед госпожой, что я могу шить все на свете, и госпожа взяла меня в дом – учиться у их швеи.
Матушка замолчала и пошевелила ногами. Я боялась, что ей больше нечего рассказать. Никогда прежде не слышала этой истории. Слушать ее было все равно что смотреть на себя спящую – проплывают облака, надо мной склонилась матушка… Я позабыла, что за дверью стоит мисс Сара.
Я ждала, и она продолжила рассказ:
– Мама родила мне брата, пока я шила в доме. Она не говорила, кто его отец. Мальчик не прожил и года. Когда он умер, твоя бабушка отыскала для нас дерево душ. Это был простой дуб, но она называла его баобабом, как в Африке. Говорила, что у народа фон есть дерево душ – баобаб. Твоя бабушка обмотала ствол нитками, которые то ли выпросила, то ли стащила, затем привела меня к нему и произнесла: «Отдаем дереву свои души, чтобы сберечь их». После мы встали на колени на ее африканское лоскутное одеяло и отдали дереву души. «Теперь живут на дереве вместе с птицами и учатся летать, – сказала мама. – Если покинешь это место, забери свою душу с собой». Мы, бывало, собирали под деревом листья и веточки и засовывали их в мешочки, которые носили на шее. – Рука матушки потянулась к горлу, ощупала его. – Мама умерла зимой от крупа. Мне было шестнадцать, я научилась хорошо шить. Вскоре хозяин влез в долги и продал всех нас. Меня купил господин Гримке для дома в Юнионе. Накануне отъезда я забрала у дерева свою душу. Хочу, чтобы ты знала: твой папа был золотой человек. Его звали Шенни, он работал на плантации у господина Гримке. Однажды госпожа сообщила, что я поеду в Чарльстон, чтобы шить для нее. Я сказала: «Хорошо, но возьмите Шенни, он мой муж». Она ответила, что Шенни останется работать на плантации и, может быть, иногда я смогу с ним видеться. Ты уже жила во мне, но никто этого не знал. Шенни умер от раны на ноге, когда тебе не исполнилось и года. Он так и не увидел тебя.
Матушка замолчала и вскоре уснула, а я осталась с ее рассказом.
* * *На следующее утро я проснулась, пошла в уборную и споткнулась о корзину у двери. Внутри была склянка с жидкой мазью и лечебный чай.
В тот день я вернулась к мисс Саре, прошмыгнула в комнату, застав ее за книгой. Она постеснялась спрашивать, что случилось с матушкой, и я сказала:
– Мы нашли вашу корзинку.
Лицо ее прояснилось.
– Скажи своей маме: мне очень жаль, что с ней так обошлись. Надеюсь, она скоро поправится.
В ее словах не было притворства.
– Это для нас очень важно, – ответила я.
Отложив книгу, мисс Сара подошла ко мне и обняла. Трудно было разобраться, что к чему. Люди говорят, при таком различии, как у нас, теплые чувства невозможны. Я не знала наверняка, симпатизирует ли мне мисс Сара или просто чувствует вину? И не понимала, идет ли моя симпатия к ней от любви или от потребности в защите. Она любила и жалела меня. А я любила и использовала ее. Все очень сложно. Но в тот день наши помыслы были чисты.
