Анар - Шестой этаж пятиэтажного дома
Алия-ханум, не то объясняя, не то извиняясь, сказала:
— Вот Джаббар с Таирой нагрянули, и мы решили их тоже затащить.
Таира была младшей, вернее, средней сестрой Алии, ибо была еще и младшая Сурея, жена Неймата, который работал переводчиком в том же издательстве, что Заур, и которого Заур считал абсолютно серой и заурядной личностью. Таиру же и ее мужа Джаббара он видел впервые.
Зауру был понятен смысл и этого неожиданного визита — смотрины устраивали не только Фирангиз, но и ему, Зауру, во всяком случае ближайшие родственники (а Таира, видимо, была не только сестрой, но и ближайшей советчицей Алии) должны были увидеть и Заура, и его семью, и их круг, и родню, да и квартирные условия, обстановку, атмосферу, возможности, словом, все то, что в будущем могло бы составить семейное счастье «дорогой Фирочки». Зауру была смешна вся эта возня и отчасти противна. Но он старался погасить в себе неприязнь и быть приветливым со всеми, и вдруг ему самому непонятная волна любви и умиления ко всем этим людям, совершенно ему безразличным, охватила его, и он удивился своему настроению, не понимая его причины. Обычно в дни рождения он испытывал совсем другие чувства: некоторое раздражение и нетерпеливое желание, чтобы день этот с его зряшной суетой наконец кончился. Но нынче весь день, а впрочем, и всю предыдущую ночь, начиная со звонка, он чувствовал себя переполненным каким-то не понятным и не знакомым никогда прежде чувством любви ко всему человечеству и конкретно к каждому человеку, встреченному им на работе, на улице, а теперь вот и дома. Он в сотый раз дотрагивался до зажигалки «Ронсон» в кармане пиджака, которую сегодня занесла ему на работу Медина — соседка Тахмины — вместе с цветами и поздравлением. И сейчас, то и дело щелкая зажигалкой, он был так переполнен своим тайным счастьем, что не совсем ясно воспринимал все то, что говорили ему и говорили вообще, и пытался обворожительной улыбкой и одними лишь «да» и «нет» поддерживать беседу, которую завел с ним Джаббар, муж Таиры. Слова Джаббара доходили до него откуда-то издалека, обрывками, хотя они и сидели рядом на диване и Джаббар степенно и солидно говорил, кажется, о нем самом, о Зауре.
— Я понимаю, — доносился откуда-то голос Джаббара, — вам трудно будет защититься в том институте, где работает ваш отец. Злые языки будут болтать всякое, но вот в нашем институте я могу поговорить, чтобы вы защитились, не теряя драгоценного времени…
Заур пытался сосредоточиться и понять, о чем толковал Джаббар, что, собственно, ему надо, но мысли его путались, ибо наравне с голосом Джаббара до него долетали и другие голоса — отца, матери, Муртуза, Алии, Таиры, других гостей. И лишь Фирангиз молчала. Но он слышал и ее молчание, наполненное, как ему казалось, мыслями, внушенными ей Алией-ханум. Голоса сливались в общий гул, и, не прислушиваясь ни к чему, он тем не менее слышал обрывки фраз и мог безошибочно определить, кому они принадлежат.
— Он был у меня замполитом, замухрышка этакий, а теперь вот встречаю на улице — еле здоровается. Помню, под Можайском я вызвал его к себе, была распутица, артиллерия застряла… — это говорил Муртуз.
— Взял меня в склад: мама, выбирай, что душе твоей угодно. Знаете, Зивяр-ханум, я глазам своим не поверила — ну, все, что можно себе представить!.. А он говорит: мама, что же ты мне раньше не сказала, да это же пара пустяков… — говорила Алия-ханум, гордая влиятельностью своего сьша Спартака. Эту историю Заур непосредственно из ее уст или в пересказе Зивяр-ханум слышал по крайней мере раз пять. Спартак был любимой темой Алии-ханум, хотя и не единственной: заслуги мужа и скромность дочери были второй и третьей темами Алии.
— Для начала я могу поговорить с ученым секретарем, он меня очень уважает. Можно защититься очень быстро. Как вы на это смотрите?
Заур сосредоточился на голосе Джаббара: вопрос был обращен к нему.
— Да, это мысль, — ответил Заур самой длинной фразой за весь вечер и услышал голос своей матери:
— Заур, включи-ка телевизор, а то гости скучают.
Заур включил телевизор, и через некоторое время к живым голосам гостей добавился голос с экрана — выступал спортивный комментатор: «Наши волейболисты продемонстрировали четкую, целеустремленную игру и добились заслуженного успеха…»
— А сейчас он стал шишкой какой-то и еле здоровается. Я его поймал, говорю, слушай, негодяй ты этакий…
— Когда хочешь, мама, в любой момент этот склад к твоим услугам. Я взяла только вот это платье для Фиры, французские сапожки — тоже для нее, для меня были малы, несколько кофточек для себя, два покрывала — это уже ее приданое, право, даже не знала, что взять, глаза разбегаются…
— Мне ничего не стоит, я могу и замдиректора по научной части, он тоже меня очень уважает, лишь бы не упустить драгоценного времени…
— Да нет, говорит, я вас просто не узнал… Как же, помню, все помню, все добро ваше помню, как можно забыть? То-то, говорю…
— И дубленка была отличная, расшитая, ну, как у Спартака, но дамская, хотела взять Фире, да думаю…
«Оживленно проходили и сражения на ледяном поле…»
— Прошу, прошу за стол!
За столом Заур оказался между Джаббаром и Таирой напротив Алии и Фирангиз.
— Шахин, наполни, пожалуйста, бокалы.
— Давайте выпьем за тамаду, Муртуза Балаевича, — сказал отец Заура.
Зивяр-ханум вместе с Шахином разнесли пироги, торты, пирожное, пахлаву и шекербуру, разлили чай. Зивяр-ханум села рядом с Алией-ханум.
— Я и представить не могла, что в Баку можно все это достать за свою цену. А Спартак смеется надо мной: эх, мама, говорит, вы своего сына мало цените.
— А где Спартак, почему он не явился? — спросил Меджид.
— А кто его знает, где он сейчас болтается, — сказал Муртуз Балаевич, — за какой юбкой увивается, — не без тайной гордости добавил он и подмигнул Алие.
Алия укоризненно, но тоже не без тайного удовольствия покачала головой, а Фирангиз зарделась.
Муртуз Балаевич поднялся, несколько раз кашлянул и сказал:
— Ну что ж, так уж положено — за именинника, что ли?! Ну, будь здоров, богатырь.
Заур отпил коньяк и почувствовал, что даже Муртуз Ба-лаевич не раздражает его сегодня, как обычно, и что он испытывает даже нечто вроде симпатии к этому бравому вояке.
— И директор со мной считается, могу и с ним поговорить, — сказал Джаббар. Таира, положить тебе торт?
— Спасибо, — коротко ответила Таира. — За мной молодой человек поухаживает.
— Ах, извините, — опомнился Заур и положил ей пирожное, кусочек торта. И в этот момент услышал знакомый голос. Он вздрогнул и повернулся к телевизору. На экране улыбалась Тахмина.
«Добрый вечер, уважаемые телезрители, — сказала она. — Начинаем программу азербайджанского телевидения. Мы привезли вам из нашего солнечного Баку…»
Она говорила еще какие-то заученные слова, но Заур ничего не слышал, охваченный никогда ранее не испытанным чувством нервного и счастливого потрясения. И уже наперебой говорили гости, и Заур не определял, кому какая реплика принадлежит:
— Смотрите, смотрите, это Москва передает! Наша, бакинская программа!
— Да было же объявлено в газете.
— А это кто, новый диктор, что ли?
— Да это же, как ее, ну…
— Тахмина, — сухо сказала Алия-ханум. — Теперь она диктором стала.
— А, это же та самая, — сказал Муртуз. — Ну, эта, наша…
— Да, да, — прервала его Алия за миг до того, как с уст Муртуза должно было сорваться имя, и Заур знал, что это было бы имя Спартака.
Тахмина продолжала говорить и улыбаться точно так же, как улыбалась на работе, в машине, на пляже, улыбаться миллионам зрителей. Она о чем-то говорила, кого-то представляла, и все в этой комнате, далеко от нее, обсуждали ее наряд, прическу, образ жизни. Мужчины многозначительно посмеивались, женщины громко критиковали ее платье и украшения («Вырядилась, пообвесилась, как елка»), прическу, косметику, манеру держаться, дикцию, в общем, все, и шепотом добавляли друг другу на ухо все новые и новые подробности, и каждый раз та, что подставляла ухо и слышала нечто новое, картинно удивлялась и укоризненно качала головой. А Заур — он был уже слегка пьян — в этот момент понял окончательно, что любит Тахмину так, как никогда не любил и не полюбит. А впрочем, неважно, называть ли его чувство к ней любовью, или увлечением, или влечением, — правда заключается не в словах, а в том, что он не может жить без нее и она дороже, ближе ему всех в этой комнате, даже матери и отца. И уже никакого значения не имело то, что зашел Спартак не затем, чтобы поздравить его, а просто за ключами («Пришел — ив дом не могу попасть»), увидел «Ронсон» в руках у Заура, как-то многозначительно и с особым смыслом попросил показать, повертел, покрутил, вернул и хотел уже было уйти, но, только сейчас заметив Тахмину на экране, ухмыльнулся и сказал: «Ого, Тахмуша делает успехи». Но теперь все это не имело для Заура значения, он так же любил бы Тахмину, будь она трижды любовницей Спартака или хоть самого Муртуза Балаевича.
