Эрленд Лу - Во власти женщины

Я решил, что мне остается только еще раз приготовить чай, что я и сделал, а Марианна еще раз поставила Шуберта. Мы о чем-то болтали, но главным образом ждали Нидар-Бергене.

Бент объяснил, что ему нравится беспорядочная студенческая жизнь. Но он слишком много спит, сказал он, и потому курит меньше, чем хотелось бы. Он хочет свести сон к четырем, самое большее пяти часам, а количество сигарет довести до максимума. Это его программа. Ему нравилось испытывать свой организм на прочность, сказал он и рассказал нам много дурацких историй. В основном о пиве.

Я незаметно кивнул и обменялся взглядом с Марианной: она должна понять, что я скептически отношусь к этому человеку, которого она называет своим другом.

Бент курил без остановки, и всем троим было очевидно, что настроение у каждого из нас кислое. Мы сыграли три партии в китайские шашки, и я немного обиделся, когда заметил, что Бент и Марианна в конце четвертой партии постарались мне подыграть. Наконец пришла Нидар-Бергене и увела Бента. Я демонстративно не пригласил его заходить к нам почаще, но он вряд ли это заметил.

100)

Потом я сказал Марианне, что она мне очень нравится (в этом она не должна сомневаться), но, к сожалению, большинство ее друзей с приветом. А что касается Бента, так он просто дурак.

Марианна погладила меня по щеке и сказала: ну-ну. Она хотела, чтобы мы пошли гулять. Только вдвоем. Я не должен столько думать о других, сказала она. Если Бент и с приветом, то тем хуже для него, а не для нас (коли на то пошло). И стала утешать меня, потому что я основательно продулся в китайские шашки. Сперва я не принимал никаких утешений, но потом мне это понравилось. И мы пошли в обнимку гулять по улицам. Мы дышали полной грудью, смеялись и иногда бросались снежками. Прогулка получилась долгой, и домой мы вернулись уже совсем ночью.

Часть вторая

101)

Я прихожу на работу, шеф приглашает меня к себе и говорит, что ему очень жаль, но, увы, он тут бессилен. Меня увольняют. Прямо сейчас? Да. Сейчас (увы). Но я не должен так огорчаться, говорит он. Он позвонит мне сразу же, как настанут лучшие времена (мы всегда ценили наших служащих). Я спрашиваю, есть ли какие-то признаки того, что лучшие времена настанут уже скоро, и мой шеф говорит, что пока трудно сказать, но очень скоро все может измениться (может быть, мы и оглянуться не успеем). Мой шеф одобрительно улыбается, и я чувствую себя так, как будто получил обещание, что скоро смогу вернуться на работу. И еще я получаю деньги. Зарплату за три месяца. Шеф разводит руками, улыбается и говорит, что дело не в деньгах. Я возвращаюсь домой довольный. Несмотря ни на что, я никогда не заглядывал в будущее дальше чем на несколько недель.

102)

Значит, едем путешествовать, говорит Марианна. Пожалуй, поедем, говорю я. И мы действительно отправились. Через несколько дней. Марианна говорит, что я не понимаю, как много дел нужно переделать перед отъездом. Я спрашиваю, не зависит ли это от характера путешествия. Оказывается, не зависит. Мы должны выстирать белье, приготовить рюкзаки и чемоданы. Кроме того, Марианна должна купить себе что-нибудь новенькое, а я — новые башмаки, говорит она. Примерь эти, говорит Марианна. И заставляет продавщицу объяснить мне, какое значение для ног имеет хорошая обувь, а кроме того, как важно для общего самочувствия иметь здоровые ноги. Многие люди не обращают на это внимания, говорит продавщица, но со временем они будут наказаны. Новые башмаки куплены, и, по-моему, они здорово смотрятся. Я радуюсь предстоящей поездке и с нетерпением жду ее.

103)

Мы зашли попрощаться к моим родителям. Мать, конечно, убита новостью, что ее сын отныне считается безработным, и ей трудно сосредоточиться на чем-то другом. Она говорит, что я должен радоваться жизни, пока могу, потому что, когда я пойму всю серьезность своего положения (а это только вопрос времени), мне будет уже не до радостей.

104)

Я пытаюсь убедить Марианну, что готов ехать поездом. Меня только раздражает, что она решила это сама, не посоветовавшись со мной (да-да, Марианна, я очень люблю поезда). Если хочешь, мы можем полететь на самолете, предлагает Марианна уже в третий раз. Но я не хочу. Я хочу ехать на поезде. Меня только раздражает, что она постоянно все решает за меня. Она обещает больше этого не делать. Она сожалеет (значит, мы все-таки едем поездом? — говорит она). И я киваю.

105)

Наконец сборы закончены и мы вдвоем сидим в купе поезда. В это время года почти нет пассажиров.

Первая ночь была долгая и темная. Только деревья и снег. Но это неплохо. Мы любим деревья, говорим мы. И мы договорились, что спешить нам некуда. Поездка уже сама по себе событие. У нас будут событийные каникулы, когда любые события одинаково важны. Марианна говорит, что все время думать о том, как бы поскорее куда-то приехать, — это большая нервная нагрузка, и я с ней согласен. Главное то, что происходит здесь и сейчас, говорит она. Нужно наслаждаться каждым мгновением. И вдруг она заявляет, что лучше находиться в пути, чем прибывать на место назначения, и я спрашиваю, не носит ли она в животе маленького буддиста. Оказывается, меня не касается, что именно она носит в своем животе.

106)

Я опускаю окно на два сантиметра и закуриваю. Марианна читает. За окном холодно. И снег идет. Но поезд мчится так быстро, что снег не успевает залетать в окно. Я пускаю дым в оставленную щель и вижу, как он причудливо извивается, прежде чем его засосет ночь. Прижав глаза к щели, я спрашиваю, долго ли еще Марианна будет читать. Да, долго.

За окном черные заснеженные деревья. Но мне они кажутся сплошной темной полосой, и некоторое время я смотрю на них как завороженный. Если я опущу взгляд на миллиметр ниже, я увижу в металлическом переплете отражение собственного лица. Но не целиком, а только часть, и без глаз. Мне начинает казаться, что у меня непропорционально маленький рот, похоже даже слишком маленький. Но я не спрашиваю об этом у Марианны. Не хочу ей мешать. И кроме того, было бы жаль раскрывать ей глаза на то, что у меня маленький рот, если она раньше этого не замечала. Вдруг ей это не понравится. Вдруг она придаст этому слишком большое значение, размышляю я, и тогда начнет думать только о нем, о моем недостатке, и это превратится у нее в настоящую фобию (такие вещи непонятным образом притягивают к себе внимание).

Мне не хочется нарушать гармонию, которая понемногу начинает устанавливаться между нами, поэтому я предпочел держать язык за зубами. Наверняка она уже давно прокомментировала бы этот факт, если б обратила внимание на то, что мой рот недостаточно велик.

107)

Марианна спрашивает, не кажется ли мне, что пора бы закрыть окно, и я говорю, что хотел бы оставить его открытым еще ненадолго. Но если это ей неприятно (тогда пожалуйста). Я спрашиваю, не холодно ли ей. Нет, не в этом дело. А в чем же? Она сама не знает. Просто открытое окно внушает ей тревогу. Я говорю, что хорошо ее понимаю. Со мной тоже бывает такое. Меня гнетут какие-то неясные ощущения, смутные чувства, а в чем дело, я и сам не понимаю. Но это вовсе не означает, что не надо пытаться понять причину своей тревоги. Другими словами, я прошу ее поразмыслить над тем, что она чувствует, чтобы потом она могла объяснить причину, почему ей захотелось, чтобы я закрыл окно.

108)

Некоторое время мы оба молчим.

Наконец Марианна говорит, что совершенно несогласна с тем, что у человека всегда на все должны быть понятные причины. Она считает, что имеет полное право попросить меня закрыть окно без предъявления веских на то оснований. Это ее неотъемлемое право. Точно так же, как и я имею право обратиться к ней с подобной просьбой. Я не согласился. Если ей холодно, это одно дело, говорю я. Но если она сама не знает, зачем ей это нужно, мне не хотелось бы закрывать окно. Я прошу ее вспомнить, что у людей часто бывают довольно странные, хотя и твердые убеждения, об источнике которых они вообще никогда не задумывались. Может быть, ее желание, строго говоря, такого же свойства, говорю я. Марианна раздражается. А я объясняю ей, что мы не должны игнорировать тот факт, что люди с давних пор связывают открытые окна с холодом и сквозняком (и как следствие с болезнями — чахоткой и смертью), и прошу ее подумать, не эти ли представления тяготеют над ней. На уровне подсознания, конечно. Марианна молчит. Только устало смотрит на меня. Потом говорит, что я никогда не умею вовремя поставить точку.

Я выглядываю в окно. Поезд стоит. На перроне покачивается подвыпивший человек. По теории вероятности это швед. Марианна засыпает. Я закрываю окно и тоже засыпаю.

109)

Меня разбудил проводник, который пришел проверить наши билеты. Мы подъезжаем к Стокгольму. Марианна потягивается и говорит, что она подумала над моими словами, но не видит смысла отказываться от своего мнения. Она по-прежнему считает, что она не обязана приводить точные обоснования при всякой просьбе. Это вопрос ощущений, говорит она. Иногда человек просто не может выразить что-то словами, но прекрасно знает, что должно быть именно так, а не иначе, и она спрашивает, понимаю ли я ее. Я сказал, что понимаю, но я солгал.