Денис Драгунский - Вид с метромоста (сборник)

Александра Павловна опустила голову, повернулась и пошла в кладовку, доставать «Флор-Полиш номер три»…

Вечное возвращение

Это была новая официантка, в кафе около университета.

Вадим Васильевич иногда заходил туда выпить чашечку кофе. Тем более что он жил рядом, в огромном доме, похожем на сталинскую высотку, но без башни. Как будто ее вдруг бросили строить на уровне десятого этажа, быстро положили крышу и сверху сделали украшения в виде крепостных зубцов. Впрочем, может быть, так оно и было… В этом доме жили университетские профессора, и Вадим Васильевич в том числе.

То есть на самом деле ему не было особой нужды заходить в кафе – проще было бы выпить кофе у себя дома, тем более что Вадим Васильевич был небогат. Но ему почему-то казалось, что чашечка кофе после лекционного дня – это очень по-профессорски, по-европейски и даже по-философски.

Тем более что дома его никто не ждал. Он уже два года как развелся с женой, она ушла к другому профессору, потому что тоже была профессор… «Все кругом профессора, какая тоска!» – думал Вадим Васильевич, проснувшись в шесть утра и одиноко валяясь в широкой постели, где по привычке лежали две подушки. Он, когда просыпался ночью, перекатывал голову с одной подушки на другую и тут же засыпал от прохладного прикосновения к щеке.

Но сейчас он не заснул, потому что вспомнил эту официантку.

Вернее, вспомнил свое чувство, эту позорную подростковую похоть, которая залила его с головы до ног так, что он задрожал и покраснел, когда она нагнулась, ставя на стол чашечку эспрессо.

Официантка была совсем небольшого роста, очень юная, лет восемнадцати. Стройная, крутобедрая, но полноватая, ну или так – плотная, и потрясающе грудастая. Огромные тугие свежие гладкие бело-розовые сиськи выпирали, выскакивали из ее кофточки. Как на рекламе баварского пивного ресторана. У нее были толстые щеки, маленькие ярко-голубые глазки и короткий курносый нос. И радостная мелкозубая улыбка. «Просто поросеночек!» – заскрежетал зубами Вадим Васильевич, боясь, что от этих мечтаний с ним что-то совсем уж неприлично-подростковое случится, несмотря на его пятьдесят пять лет. Тем более что у него не было женщины уже месяца три. А постоянной женщины не было с того времени, когда они с женой запустили процесс расставания, а началось это года за два до развода, так что считайте сами… Нет, у него были, конечно, разные романы, но всё это быстро заканчивалось, потому что это были интеллектуальные дамы с соседних факультетов – исторического и филологического.

И вот теперь он понял, чего – в смысле, кого – ему на самом деле хотелось.

Вот такую.

Назавтра ее там не было.

Ага. Другая смена. Но послезавтра она была. Ее звали Надя, на бейджике написано. Вадим Васильевич стал развязно шутить про любовь и секс, она хихикала в ответ, морщила и курносила нос, и он совсем обезумел. Глядя в ее крохотные синие гляделочки, шепнул: «Я парнишка хоть седой, но на это дело дюже злой, а приходи ко мне в гости».

Она сказала: «А я вам правда нравлюсь?»

«Умираю от тебя!» – честно сказал Вадим Васильевич.

Но от счастья не умирают, наоборот! Вадим Васильевич лежал с нею рядом и чувствовал, какой он сильный, свежий и бодрый. Хотел спросить, хорошо ли ей было, но подумал, что это пошло. Скосил на нее глаза. Погладил по груди и животу. Спросил:

– Сколько тебе лет?

– Двадцать три.

– Ого! Выглядишь на восемнадцать. Молодцом. Кстати, тебе деньги нужны?

– Конечно, – тут же ответила она. – А как же!

– Сколько? – спросил он, слегка смутившись.

– От ста тысяч, – сказала она. – В смысле, в месяц.

– У меня вакансий нет, – смутился он. – Деньги, в смысле, сейчас.

– Сейчас не надо, – сказала она, и засмеялась, и громко поцеловала его в щеку.

Он встал и вышел в ванную.

Вернувшись, увидел, как она голая лежит поверх одеяла, читая книгу, поставив ее на свою невероятную грудь. Сосок топорщился, прижатый коленкоровым корешком.

Она читала Хайдеггера, которого взяла с прикроватной тумбочки. Ее синие глазенки бодро бегали по строчкам.

– Ого! – засмеялся голый Вадим Васильевич. – Ну и как?

– Как всегда, – сказала она. – Кудряво, а толку фиг. Культурный контекст всё портит. Лично для меня. Хотя, конечно, глупо напрямую связывать политическую позицию Хайдеггера с его онтологией. А может, не глупо, хер его знает…

Она отбросила книгу и потянулась. Раскинула руки.

– А? – переспросил Вадим Васильевич, прикрывшись полотенцем.

– Давайте еще разочек, – сказала она. – Хочу обниматься-целоваться, что нам бытие и время, банзай! Dasein! Das Ficken ist die Andersheit des Werdens[6], ура!

– Уходи, – сказал Вадим Васильевич. – Я хотел простую девочку. Сисястую. Курносую. Тупенькую. Похожую на поросенка. Ты меня обманула.

– Я похожа на поросенка, – горестно кивнула она. – Я сисястая и курносая. Но я не тупенькая. Я не нарочно. Я аспирантка у Никольского, а что я в кофейне работаю, это меня мачеха заставляет, папина третья жена, она американка. Говорит, обязательно надо поработать официанткой, чтоб знать, как булки растут…

– Зачем же ты со мной пошла? – закричал он.

– Потому что вы на меня как на женщину посмотрели. А не как на внучку Генриха Робертовича. Я Надя Штерн. Пожалейте меня, Вадим Васильевич.

– Это ты меня пожалей, – сказал он. – Теперь твой дедушка меня уволит.

– Никогда, – сказала Надя. Она встала, отняла у Вадима Васильевича полотенце, без стеснения вытерлась. – Слово даю. Но кафедру не обещаю.

Прогулки по Риму

Умных людей у нас гораздо больше, чем кажется.

Но и глупых тоже.

Раньше я думал, что людей умных, образованных, тонких – процента два-три. А безнадежных болванов – процентов пятнадцать. Остальные восемьдесят с хвостиком – нормальные, обычные люди. Соль земли, опора нации, надежда человечества.

Теперь вижу, что всё не так.

Умных не менее пятнадцати процентов. Идиотов – под семьдесят пять.

Проблема с нормальными.

Уточнение: у нас – это у нас на планете.

Вот, например. 11 апреля мы с женой были в музее «Альтемпс». Поразительная коллекция античных мраморов, в том числе «Гера», перед которой плакал Гете, «Трон Людовизи» (Афродита с двумя служанками), «Отдыхающий Арес», «Галл, убивший жену и закалывающий себя, чтоб не попасть в рабство». Потрясающей красоты палаццо. Гармония. Величие. Дух и разум.

Посетителей человек двадцать. В день в хорошем случае сотни полторы-две.

Из окна видна пьяцца Навона, вся сплошь до неприличия заставленная лотками с сумками и платками. А также с бездарными картинками.

Народу тысяч пять одномоментно. Или даже больше.

Все рассматривают картинки, сумки и платки. Покупают. Делают селфи на фоне картинок, сумок и платков. На хрена в Рим приехали, козье племя? Сумочку прикупить?

Каюсь, каюсь, каюсь. Конечно же, я не прав. Демократия на марше.

Вот если бы в середине XVIII века французскому аристократу сказали, что короля казнят и будет республика, он бы ответил, что это вредные фантазии. Или даже подстрекательство к измене.

Но если бы ему сказали, что простой французский булочник, портной, кожевник или кузнец эдак запросто возьмет жену и поедет на недельку в Рим или Мадрид, просто так, «отдохнуть и развеяться», аристократ сказал бы, что это даже не фантазии, что это бред, безумие!

И однако. Люди путешествуют в свое удовольствие.

Поэтому, конечно, толпы туристов – это очень хорошо.

Ах, если бы без сумок и платков…

Но куда там!

Чернокожие жители Рима, раскинувшие свои шатры подле Сан-Пьетро, разбросавшие по брусчатке, асфальту и газонной траве бесчисленные статуэтки и профили римских пап, резные фигурки цезарей и буратин, давидов и венер, стеклянные кубики с Колизеем и Форумом, открывалки, колокольчики, кулончики и брелки со словом Roma и прочую подобную дребедень, – забегают перед тобой, жменями суют эту дребедень тебе в нос и кричат:

– Онэро! Онэро! Онэро!

С ударением на первый слог, вот так: «о нэро!».

Я уж подумал, что это греческое слово «о ниро», что значит «сон».

Но оказалось – one euro, или un euro – короче, 1€.

Ножницы

Лена Макарова стриглась у Саши Сумина в салоне «Ciseaux d’or» на Малой Никитской – вернее, в проулке между Малой Никитской и Гранатным переулком. Салон был очень дорогой и не для всех, практически без вывески. Лена приезжала туда раз в три недели.

Хотя, конечно, она была ему никакая не Лена, а Елена Павловна, ну а он всё-таки Саша, хотя и старше ее на три года.

Приятный человек и очень хороший мастер. Руки прекрасные, и в смысле красоты тоже. Изящные и сильные. Как на статуе «Похищение Прозерпины», потрясающе сделано из мрамора: как мужские пальцы стискивают женщине талию и бедро, всё просто как живое. Лену Макарову до нутра пробрало, когда она это увидела в Риме, в музее Боргезе. Она покосилась на мужа, но у него совсем не такие были руки, и она поняла, что ее внезапное дикое желание адресовано не ему.