Бернард Вербер - Наши друзья Человеки
– Это лишь подтверждает все сказанное мной. Ваш юноша Род людской не только опасен, но и заразен. Он развращает живущие рядом с ним другие виды животных.
Саманта не может скрыть своих чувств. Она вдруг принимает гордый вид:
– Бог, зная людские слабости, снабдил их одним качеством.
– И каким же, скажите на милость, госпожа адвокат?
– Совестью, господин прокурор. Совестью, которая порождает в человеке три достоинства.
– Лицемерие, жестокость, злонамеренность?
– Нет. Любовь. Юмор. Творчество.
– ...Чепуха. Все это ничего не дает. Саманта повышает голос:
– Человек – единственное существо, способное на Любовь с большой буквы. Остальные животные занимаются ею только для воспроизведения рода, чувств они не испытывают.
– Да, но во имя этой Любви с большой буквы люди совершают худшие из преступлений. Например, во имя любви к родине они развязывали самые кровопролитные войны.
– Иисус был человеком. И сказал: «Любите друг друга».
– И Иисуса распяли. А потом во имя Его создали инквизицию.
– Человек – единственное животное, способное на страсть!
– Человек – единственное животное, чьи страсти ведут к безрассудству.
– Человек... (Саманта ищет аргументы)... – единственное существо, способное на юмор.
– Человек – единственное животное, которому понадобилось изобретать юмор, чтобы смириться со своим отчаянным положением.
– Человек – единственное животное, которое создает красоту. У вас была когда-нибудь возможность оценить качество тончайшего китайского шелка?
– Беспомощное подражание невесомым нитям паука!
– А античные скульптуры в музеях?
– Грубая поделка в сравнении с кружевом розового бутона!
– Легкий прыжок балерины?
– Как неуклюж он в сравнении с полетом стрекозы.
– Звуки сопрано?
– Какофония в сравнении с пением соловья.
Саманта сосредоточенно думает.
– Человек – единственное животное, умеющее играть рок-н-ролл, – говорит она убежденно.
– А сверчок? Его надкрылья перещеголяют любую электрогитару.
– Только человек знает искусство живописи!
– А улитка?
– Но это не живопись! Просто мазня.
– Вы говорите так потому, что никогда не смотрели на слизистый след улитки сверху. Узоры гораздо затейливее, чем на многих абстрактных картинах.
– У нас есть наука! У животных, насколько я знаю, науки нет.
– Ну, что ж, будучи ученым, я хочу вам напомнить, что благодаря именно этому преимуществу мы сумели смастерить атомную бомбу, которая и жахнула нам прямо в рожу!
– Мы не животные, мы придумали противозачаточные таблетки!
– И демографический взрыв! Нас сегодня шесть миллиардов. Десять миллиардов через десяток лет. Другие животные умеют регулировать свою рождаемость, а мы явно переборщили. Кролики сами уничтожают свое потомство, когда оно становится слишком многочисленным. А мы создаем трущобы!
Он устало поднимает вверх руки.
– У нас есть машины. – Саманта неистощима.
– И загрязнение окружающей среды.
– Мы придумали безопасные выхлопные трубы!
– Что не мешает образованию желтого облака над каждым мегаполисом. Я уж не говорю об озоновой дыре.
– Так, хватит! Вы меня выводите из себя. Осуждать человечество легко. Но оно и вас породило, напомню вам. Оно вам даровало жизнь. Человечество – это мы. Хорошо, мы злые, мы мучаем, мы отравляем, кончаем жизнь самоубийством, у нас есть безумные тираны и войны. Но давайте поставим вопрос по-другому. Неплохо хотя бы и то, что нам удалось дожить до прошлой недели. Три миллиона лет существования для таких уродов, как мы, – это все-таки уже достижение. (Она приставляет палец к груди Рауля.) И... здесь и сейчас два человека осмелились устроить судебный процесс своему собственному роду. Ни одно животное на это не способно. Рауль пятится.
– Мы ставим вопрос о судебном преследовании проделок рода людского. Вот что прекрасно в людях. Да, сударь, они все время задают себе вопросы. Они все могут подвергнуть сомнению. Они способны даже раскаиваться в своих ошибках.
Рауль отступает еще дальше.
– А мы оба... Мы дрались, оскорбляли друг друга. Но мы друг друга не убили. Мы задумались, мы признали свои заблуждения, мы эволюционировали. Таково поведение человека. И вот почему мой подзащитный достоин оправдания.
Рауль колеблется, потом жестом показывает, что Саманта его убедила. У него не осталось аргументов.
Торжествующая Саманта снова занимает место свидетеля, Рауль – место присяжных.
– Господин судья, мы приняли наше решение, повинуясь голосу совести. В совершении предумышленного убийства человечество... не виновно. В совершении непредумышленного убийства – также не виновно.
Рауль встает на место прокурора, Саманта делает вид, что собирает свои адвокатские бумаги.
– Снимаю шляпу, дорогая коллега. Вы блистательно провели процесс.
– Благодарю вас, господин... э-э... нет, дорогой коллега.
Рауль пожимает Саманте руку.
Выражение глаз Саманты меняется, ее поведение тоже. Она пристально смотрит на Рауля протрезвевшим взглядом.
– Вы меня... Да ты меня обвел вокруг пальца, а, Рауль?
– Что?
– Да ты меня чуть не одурачил!
– Что такое?
– С самого начала ты хотел меня трахнуть! Этот процесс – просто уловка, это чтобы я подумала, будто сама хочу этого. Потому что, если я верно понимаю, оправдание человечества означает мой окончательный приговор.
– Подождите. Это что же, я взорвал Землю, чтобы к вам приставать?!
– Ты что, думаешь, я не вижу твои масленые глазки за твоими очечками, господин Я-хитрее-всех-на-свете?
– Если вы не довольны, можно подать апелляцию. Это нас, кстати, и займет, потому что мы здесь можем застрять надолго... Таким образом, мы продолжаем приключения человечества. Вы же этого так хотели, не так ли?
– Без чувства я любовью заниматься не могу. Даже если я себя заставлю, тело мое не сможет. А ты, как я тебе уже говорила, абсолютная противоположность моему идеалу мужчины.
– Вы не сделаете этого даже ради человечества, ради его Совести, его Любви, его Творчества, его Способности задаваться вопросами?
– Сначала ты меня раздражал, потом ты меня бесил, потом ты меня разочаровал, теперь, должна тебе сказать, ты мне противен.
– Ах, да, я вспомнил... Вы бережете себя для прекрасного принца!
– Оставь мне мои фантазии. Больше у меня уже ничего нет.
– А вы думаете, что Ева была идеалом Адама?
– У них выбора не было, – говорит Саманта.
– Так у нас его тоже нет. Мы ОДНИ! МЫ ПОСЛЕДНИЕ! И вы сами это доказали, – напоминает Рауль.
– Мне твои руки не нравятся. Для меня очень важно, какие руки. Форма пальцев так много значит. Эти пальцы будут ласкать меня. Надо, чтобы я их признала, чтобы я захотела их приручить. А у тебя пальцы толстые. И покрыты черными волосами. И ты грызешь ногти, фу!
Он удивленно смотрит на свои руки.
– Мадемуазель Бальдини, вы хуже пакистанского диктатора. Он уничтожил человечество из националистических убеждений, а вы последуете его примеру потому, что вам не нравятся мои руки. Прискорбно!
– В любом случае я знаю, что, даже если я соберу всю мою волю в кулак, у меня ничего не получится, нечего и настаивать.
– Ну, вот проблема и решилась. Человечество приговорено из-за моих рук.
– Тут нет ничего личного. Против тебя-то я ничего не имею, Рауль.
– Вы находите меня до такой степени отталкивающим?
– Между нами: когда только что мы стояли рядом и разговаривали, я заметила, что у тебя еще и изо рта плохо пахнет.
Рауль поднимает голову и обращается к потолку:
– Скажите, земноводные, вы не могли бы для меня украсть другую женщину? Эта мне совсем не подходит, ну совсем. Я люблю брюнеток с большой грудью. Конечно, вы у меня о вкусах не спрашивали.
Саманта подходит к Раулю. Он отступает, как будто боится того, что она к нему прикоснется.
– Я думаю, – говорит Рауль, – нам, чтобы не убить друг друга, лучше всего не разговаривать. Я вас не знаю, мы не знакомы, мы не общаемся, хорошо? Там – ваш дом. И видеться нам не обязательно. Будем считать, что апелляция... была только что рассмотрена. Из-за вас человечество проиграло процесс.
Он залезает в огромное колесо и начинает нервно в нем крутиться.
– Заметь, Рауль, я прекрасно понимаю, что я немного несправедлива, потому что процесс мы честно провели вдвоем.
Рауль крутится в колесе быстрее.
– Конечно, я могла бы сделать над собой некоторое усилие. Находясь в твоих объятиях, я могла бы думать о ком-нибудь другом.
– Ваше высочество слишком добры ко мне.
– ...И потом, я могла бы призвать на помощь кое-какие свои эротические фантазии... только... надо дождаться, пока они погасят свет. И я ни в коем случае не согласна целоваться.
Рауль бешено крутит колесо.
– И мне нужно быть сверху, я не люблю положение снизу, я задыхаюсь, – вздыхает она.
