Ольга Лукас - Бульон терзаний
– И что, он тебя послушал?
– Очень послушал, очень! Весь загорелся. Думал, я и буду ему этот спектакль ставить, но я не могу. Я и так на сценречь время нахожу только потому, что занятия у нас почти ночью бывают, когда он все свои дневные делишки уже обтяпал. Короче, я обещал ему подогнать режиссера-постановщика. Тебе, Вилен, вот такой вот шанс выпадает. – Стакан сел ровно и развел руки в стороны, чтобы обозначить размеры шанса. Со стороны казалось, что он хвастается пойманной в Москва-реке средних размеров акулой.
– Ты мне, что ли, предлагаешь это? – сообразил Владимир. – Давай так. Я сейчас кофе выпью, и мы просто забудем, что был такой разговор.
– Но почему, Виленыч, почему? Хоть объясни, что тебе не так?
– Как говорит граф Обольянинов: «Не могу же я драться на дуэли с каждым, кто предложит мне двугривенный!»
– А своими словами – слабо сказать?
– Хорошо. Своими словами. Я не собираюсь унижаться пред нынешними хозяевами жизни, играть в театр с людьми, которые не имеют о нем ни малейшего представления, ради жалких тридцати или там сорока тысяч рублей.
– Во-первых, не жалких. Кто-то зажрался, по-моему. А во-вторых, можно и побольше выторговать, даже с твоей интеллигентной внешностью.
Тут подошел официант и принес на подносе кофе. К кофе прилагалось целое блюдо печенья, молочник со сливками, сахарница, причем щипчики лежали на отдельной, чуть надтреснутой тарелке. Посмотрев на это великолепие, Стакан объявил, что гулять так гулять, и надобно непременно заехать в «одно местечко», чтоб Владимир своими глазами увидел, чего он себя лишает, отказываясь от шанса заработать.
В «одном местечке» стены были обиты атласом, сверкали хрусталем люстры. Метрдотель, похожий на английского лорда, проводил чуть оробевших от такой роскоши артистов к столику, застеленному белой накрахмаленной скатертью. Принесли меню.
– Ой, завез я тебя, брат, разорю и по миру пущу, моя, моя вина, – полушепотом запричитал Стакан. – Здесь я был, мед-пиво пил на встрече с одним продюсером. Дельце не выгорело, так хоть закусил как следует за его денежки. Я даже в счет не посмотрел, пень корявый! Давай через кухню сбежим? Окно разобьем, а там дворами – и в дружественный Волоколамск?
Но было поздно. Официантка, строгая, как школьный завуч старой закалки, уже стояла рядом и бесстрастно ждала заказа.
– Пива. Вот этого, темного, по ноль пять, – храбро сказал Владимир.
Стакан пихнул его локтем и прошептал:
– Молоток, Володька, не теряешься в высшем обществе. Значит, не упускай свой шанс! Ставь у мебельщиков спектакль!
– Смени тему. Пожалуйста. На любую другую, желательно – интересную нам обоим, – сквозь зубы прошипел Владимир.
Стакан выпрямился, как-то весь подтянулся и протрезвел, отбросил «батяньские» замашки и тихо спросил:
– Ты, кстати, когда в последний раз с Полозовым созванивался?
– С Лехой? – переспросил Владимир и задумался. – Пожалуй, весной. Да, точно, жену его хотел поздравить. Ее дома не оказалось, а он тоже был занят.
Сказал: «Вот, приближаюсь к финалу самого интересного дела своей жизни». И без подробностей. А я тоже спрашивать не стал. Не знаешь, что за дело? Фильм какой-то новый? Может, нам там место найдется?
– Со временем там всем найдется место. Это не фильм. Это жизнь его к финалу близится. Ехал грека через реку. Рак за руку греку цап.
Погасли разом все хрустальные люстры, миг – темнота, следующий – снова свет, и словно никто этого не заметил.
– Давно? – тупо спросил Владимир.
– Давно. Но он скрывает. И ты тоже смотри не проболтайся нигде! Желтая пресса – она, знаешь, не дремлет.
– Как они до сих пор не пронюхали.
– Потому что Гадючевский шифроваться умеет. Вот ты догадывался, откуда у него старший сын?
– В каком смысле? Из тех ворот, откуда весь народ.
– Не поспоришь. Только вот не он старшенького срежиссировал. До него постарались. Наш Змейбергсон, как бы это сказать…
– Женился на чужих грехах, – подсказал Владимир.
– Красиво излагаешь. Вот именно – на чужих. Ну и заодно вошел в нужную семью и стал своим в киношных кругах.
– А ты давно об этом знаешь? – ревниво спросил Владимир. Всегда дружили втроем, а он, значит, опять не в курсе.
– Да не. Я тут у него был. Хотел ему предложить спектакль для мебельщиков сделать. Даже предлагать постеснялся. Плохой совсем наш Докудзя-сан. Желтый лицом и почти погас.
– Как ты его назвал?
– Докудзя. Это «змея» по-японски. У меня младшая дочка увлекается всякими мультиками. Все карманные деньги на наклейки спустила.
Принесли пиво. Стакан говорил что-то еще, про своих детей и их увлечения, Владимир не слышал. Как же так, Леха? Как же так? Ты куда так рано собрался?
Расплатились, куда-то пошли. Вроде бы, ловить машину. Но сбились с пути и снова оказались в баре.
– Ты не спи, Виленыч. Я заказал еще по пиву и велел вызвать такси, – словно сквозь туман, послышался голос друга. Владимир открыл глаза. Под потолком болталась отвратительная люстра: тележное колесо на ржавой толстой цепочке, по краям – оплывшие свечи. Все, конечно, стеклянное, алюминиевое, электрическое, поддельное. Стакан живчиком скакал около стола, видимо репетируя завтрашний танец. В одной руке он держал фотографию известного артиста Хабенского, в другой – авторучку.
– Ничего, что это не я на портрете? – спросил он у восторженной девушки, отиравшейся рядом со столиком.
– Ах, Константин Юрьевич, – произнесла она, – вы так много значите для меня. Напишите просто: «Для Софи, в день, когда она многое поняла об этой жизни и теперь знает, что неважно, как ты выглядишь, если в душе у тебя…»
– Действительно, проще некуда. Давай так, подруга, – я напишу «Для Софи», а ты там сама уже додумаешь.
– А на салфетках вы расписываетесь? – спросили две подгулявшие дамочки. – У нас с собой ничего бумажного нет, только паспорта и салфетки.
– Давайте ваши салфетки, – кивнул Стакан. – А в паспорте не могу. Уже расписан.
Оставив пару росчерков на салфетках, он присел за стол.
– Виленыч, очнись и поговори со мной о чем-нибудь. Рука бойца писать устала! Нет-нет, девушка, и не просите – я уже расписался за Хабенского. Безруков пусть сам за себя отдувается. Пока ты спал, меня тут со всех сторон осадили. Видят рожу из телеящика и лезут за автографом с чужими фотоснимками. Надо было оставаться в буржуйском притоне и пить их дорогущее пиво, зато без помех.
– «Айс-пик»! – встряхнув волосами и поправив воображаемые очки, провозгласил вдруг Владимир. – Пусть принесут мне мой верный «Айс-пик»!
– Успокойся, ша, охолони. Такси уже едет! – попробовал остановить его Стакан. Если Владимир требует «Айс-пик» – значит, на сегодня хватит.
Но друг уже рассматривал меню. Коктейля с названием «Айс-пик» там, ожидаемо, не обнаружилось. И тогда интеллигентный затворник, будущий автор великой пьесы о добром и вечном, Владимир Игоревич Виленин вскочил на ноги и, подобно разъяренному мифическому чудовищу, зарычал на все заведение:
– Рюмку водки, стакан холодного чая, лимон и лед! Быстро! Я научу вас, суки, делать правильный «Айс-пик»!
Стакан повис у него на плечах и кое-как усадил на место. Если Владимир начинает учить окружающих делать «правильный Айс-пик», надо срочно принимать меры.
Уже в такси, осторожно расположив обмякшего Виленина на сиденье, Стакан тихо спросил у него:
– Виленыч, можешь ты объяснить мне хоть раз, зачем тебе вечно нужен этот «пик»?
– Это хороший коктейль, – грустно ответил Владимир, – он один меня понимает. В то одуряющее лето, когда меня бросала твоя будущая жена, наша брильянтовая теща поила меня «Айс-пиком» и гладила по голове. Она говорила: «Володя, Володя, как тебе повезло. Лучше пожалей Степана, Володя. Он твой друг».
Глава седьмая
Переходящие жена и теща
Утро выдалось неласковым: Владимир проснулся по будильнику и сразу же вспомнил все. Была у него такая скверная особенность: не забывать своих пьяных выходок. Вот наступает стадия «Айс-пик». Вот он скачет по бару с шашкой наголо. Вместо шашки – чей-то складной зонтик. Вот зонтик раскрывается и сметает посуду с одного столика. Ух! Хорошо! А теперь – уже нарочно – с другого! Здорово! Где-то в тылу окопался Стакан и пытается помешать смелой атаке. И ему тоже зонтиком! Ах, это не Стакан? Тогда получи еще раз, гад! А теперь долой эту поддельную рыцарскую романтику, сорвать к чертям люстру и топтать, топтать, топтать… Тут Чапая и остановили. Ущерб, который он успел нанести, на глаз оценили в двадцать тысяч рублей. Да достаточно было вырванной с проводами и разбитой на тысячу осколков люстры «Айвенго», гордости заведения. Вдобавок зонтик, которым, как шашкой, размахивал дебошир, оказался авторской работы, с ручной росписью. Хозяйка первый раз вынесла его в свет, похвастаться – и вот так не повезло. От непочтительного отношения авторская роспись потеряла первозданный шик, пришлось Стакану на месте улаживать этот вопрос. Он приобнял за плечо визжащую хозяйку, сунул ей пять тысяч и оставил автограф на руинах зонта. Потом о чем-то пошептался с управляющим, так что скандала удалось избежать. Но долг надо вернуть как можно скорее. Долг чести. К тому же Владимир оставил в залог права, а без автомобиля неуютно жить в большом городе. Вдруг завтра объявят всеобщую эвакуацию, а он без колес?