СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB - Кирилл и Мефодий
— На всякого мудреца довольно простоты! — криво усмехнулся логофет. — Прости, философ, но ты действительно живешь в облаках и смотришь на людей оттуда. Сверху они видятся либо лысыми, либо с буйной шевелюрой. А человек-то — штука сложная! Что святотатство?.. А разве не святотатство отнять сына у матери? Не святотатство бросать людей в темницы из-за того, что они поклонялись иконам? Не святотатство с патриаршего престола натравливать людей друг на друга?.. Не святотатство свергнуть недавнего патриарха, как было с Анисом Грамматиком, и сослать его? Это сильное слово — святотатство, философ. Пусть люди постарше судят о том, что святотатство и что нет. Но попомни мои слова: если мы добьемся успеха, то сделаем все, чтобы воссияла чистая и непорочная правда!
Константин молчал — ему не хотелось спорить. Он сравнивал себя с деревом, на которое обрушился внезапный вихрь, стремящийся унести его за собой, но дерево не поддается и стоит на своем месте. Слова о Мефодии раздражали его. Они были подобны камням, брошенным в заветный уголок его души, и тот, кто их бросал, не был уверен, попадают ли они в цель. Одно было ясно философу: логофет провел такой же разговор с его братом, но без успеха. По-видимому, молчание Константина понравилось Феоктисту.
— Хорошо, что ты обдумываешь это, — сказал он. — Но не раздумывай долго, надо действовать. Если решишься, я устрою тебе встречу с матерью Феодорой, получай ее благословение и пост в Фессалии...
Слова эти вновь остались без ответа. Черная птица, махая крыльями, пересекла далекий красный закат и заметалась на огненном его фоне, будто кусок угля, перекатывающийся с места на место. Она то становилась еле заметной, то опять вырастала. Наверное, этот неестественный пожар напугал птицу, и ей все не удавалось преодолеть его, вырваться, найти укрытие в сумерках. В смятении птицы Константину почудилось некое знамение. Он встал, плотнее запахнул плащ и слегка поклонился.
— Спокойной ночи, логофет!
— Спокойной ночи, философ!..
8
Павлины в саду распустили многоцветные хвосты. Феерия красок вдруг вспыхнула перед глазами Ирины. Рука ее потянулась к золотому песку и неловко бросила горсть мелких зерен. Павлины, тихо зашипев, скрылись за олеандровым кустом.
На лестнице появился долговязый слуга и, поклонившись, тонким голосом возвестил:
— Государь ждет тебя...
Ирину всегда раздражало это «государь» на первом плане. Неужели трудно привыкнуть обращаться к ней, как надо?
— Кого ждет? — иронически спросила она.
— Тебя, светлейшая...
— Запомни на будущее: «Светлейшая, государь хочет видеть тебя». Ясно?
— Светлейшая, ясно...
— Не «светлейшая, ясно», Дирак, а «ясно, светлейшая!» — угрожающе глянула она на него.
— Увидеть тебя, светлейшая, ясно! — совсем запутался слуга.
— Болтан! — гневно прошипела Ирина и, пройдя мимо нахохлившихся павлинов, скрылась в прохладных коридорах.
Варди ждал. С тех пор как он взял ее в свой дом, он перестал таскаться по тайным сомнительным заведениям, приходил домой рано, сторонился веселых компаний. Нанял в охрану бывалого парня — косая сажень в плечах, лицо мертвенно-бледное, неподвижное. Ирина попросила Варди удалить его: пусть он будет где угодно, лишь бы не во дворце. Варди отнесся к ее просьбе как к шутке, однако парня больше в дом не пускал. Василий, так его звали, догадался, что чем-то не угодил снохе Варди, но ему было достаточно того, что Варди ценит его. Он честно исполнял свою службу, время от времени даже участвовал в гульбищах кесаря, конечно, с его разрешения. Он прошел длинный путь, прежде чем получил пост во дворце басилевса[13]. В свое время болгарский хан Крем выселил десять тысяч пленных из-под Адрианополя в Македонской феме. Он отослал их за Истру, но они мечтали вернуться обратно и, чтобы это осуществить, послали Кордилу, одного из тайных вождей, в Константинополь для переговоров с императором о помощи. Помощь обещали, союз заключили, но восстание переселенцев вспыхнуло до того, как приплыли обещанные корабли. Болгарские войска, не ожидавшие удара, отступили, и даже с помощью мадьяр не удалось подавить бунт. Переселенцы дождались кораблей и вернулись на старые места. В то время Василию было три года. Его детство началось в битвах, и он рано взял меч, чтобы зарабатывать им на хлеб. Недавно парня с лицом мертвеца порекомендовали Варде. Василий понравился кесарю своим умением не напиваться и не болтать о том, что видят глаза. Суровое лицо пепельного цвета внушало почтение, оно излучало в темноте особый тусклый свет, который пугал людей. Будучи любителем всяких странностей и всего необычного, Варда приблизил его и сделал доверенным человеком. Василий не принадлежал к знати. Его отец, один из тех вернувшихся пленников, слыл хорошим хозяином в окрестностях Адрианополя. Варда видел, что мертвенно-бледное лицо Василия страшило окружающих, и не расставался с ним. Даже когда сестра попросила удалить его, Варда притворился, что не расслышал ее просьбы. Только Ирине он не хотел отказывать и определил парня сторожем у внешних ворот сада. Прошло уже немало времени, как Ирина перестала ходить в город — то ли стеснялась, то ли молва пугала ее. Целыми днями она гуляла в саду, примеряла наряды в специально обставленной для нее опочивальне, радуясь этому, как дитя. Варда не спрашивал, счастлива ли она: он считал, что под его покровительством каждый должен быть счастлив. Иногда он улавливал в ее глазах легкий туман, подобный мареву у берегов Узкого моря[14], но не задумывался об этом, ибо не привык вникать в чужую жизнь. Он отдавал себе отчет, что с некоторых пор стал домоседом, и понимал, что причиной этому — Ирина. Он был горд тем, что она принадлежит ему, что он вырвал ее из рук своего врага Феоктиста. Кесарь впервые увидел Ирину на ипподроме два года назад, во время больших праздников. Она была в светлой одежде, в венке из васильков. Это скромное украшение одухотворяло ее тонкие черты, и мраморное чело, казалось, излучало загадочный свет, свет невинности, девичьей чистоты. Варда послал слугу сказать, что хочет видеть ее.
— Кто хочет? — спросила она.
— Варда, кесарь! — с нажимом ответил посланец.
— Не знаю его, — ответила Ирина.
Сконфуженный слуга передал ответ, но Варда, вместо того чтоб разгневаться, засмеялся. Он быстро понял, что Ирина не так наивна, какой хотела бы казаться. Она знала, что любое посягательство на нее вызовет не только пересуды, но и скандал, и потому держалась с таким достоинством. Второй раз Варда встретил ее на улице, остановил коня и заговорил с ней. Он умел расположить к себе женщину без особых усилий. Слишком много их прошло через его руки, и ему не надо было искать слова.
— А где венок из васильков? — спросил он.
— Умные люди не носят на голове украшений, которые интереснее их, — последовал ответ.
— А почему?
— Потому что украшения мешают заметить их самих...
— Ишь ты!.. А если венок — последнее из всего, что я заметил?
— Тогда зачем о нем спрашивать?
— Затем, что венок я и сам могу сделать, но снова увидеть твою красоту не могу — это от тебя только зависит.
— Я не ребенок, чтобы верить твоим сказкам, — ответила Ирина и свернула в переулок.
Варда хотел было последовать за ней, но появилась новая смена башенной стражи. Воины встали по обеим сторонам дороги, расставив ноги и сжав рукояти мечей. Варда в гневе пришпорил коня. Помешали догнать ее!.. Потом в дело включились его доверенные тетушки. Они были как щупальца его желаний, но девушка знала себе цену. И лишь тогда, когда придумали вариант с Иоанном, она согласилась, согласилась стать снохой Варды... Две двери и два длинных коридора отделяли свадебное застолье от опочивальни кесаря. Надо было пройти их. Труднее всего было в первый вечер. Но она была легкомысленной, и угрызения совести не долго мучали ее. Она знала, что от них остаются морщины на лбу, а потому беспечно бросилась навстречу своим желаниям. А они были отнюдь не духовными...
Уже с порога Ирина увидела седеющую бороду Варды и прибавила шагу. Усвоив притворство высокородных византиек, она не подбежала к нему, не стала бурно выражать свою радость по поводу его присутствия. Сев напротив Варды в инкрустированное перламутром кресло из самшитового дерева, она опустила длинные ресницы. Варда встал, подошел к ней, и она почувствовала, как его руки коснулись ее груди, а потом поползли вверх к соединились сзади на слегка склоненной шее. Сквозь ресницы проник блеск великолепного золотого ожерелья с драгоценными камнями, искусной работы восточного мастера... Ладони Ирины легли поверх самоцветов, она прижала их к заколотившемуся сердцу. Глаза расширились, округлились. Она вскочила и прильнула к широкой груди Варды.
— Откуда?
— Выкупился один раб...
— А у него оно откуда?
— Не спрашивал. — Кесарь пожал плечами. — Не ворованное же!
