Бернард Вербер - Империя ангелов

— А почему ты говоришь о «богах», а не о «боге»?

Видно, он долго размышлял над этим вопросом.

— На иврите бог называется «EL», а в текстах он нем, однако, пишут «ELOHIM», а это множественная форма.

Мы как будто ходим, переступая ногами над псевдоповерхностью, словно мы на Земле.

— Ты говорил об этом с другими ангелами? Что они думают?

— В этом вопросе ангелы не очень отличаются от смертных. Половина верит в Бога. Треть атеисты, в него не верят. Еще четверть агностики, как и мы, и признают, что не знают, существует Бог или нет.

— Половина, треть и четверть, это немного больше одного целого.

— Нормально. Есть такие, у кого две точки зрения, — говорит мой друг.

Он повторяет по пунктам:

— 4: люди, 5: мудрецы, 6: ангелы, 7: боги. Логично, правда?

Я не отвечаю сразу. Смертным ничего не известно о существовании или несуществовании Бога, у них нет никаких доказательств, так что им лучше оставаться в этом вопросе скромными.

Для Мишеля Пэнсона, которым я был, позиция честного человека заключалась в агностицизме, от agnostos — не уверен. По-моему, агностицизм прекрасно подходит к знаменитому пари Блеза Паскаля, считавшего, что лучше рассчитывать на существование Бога. На Земле я считал, что есть один шанс из двух, что за смертью следует другая жизнь, один шанс из двух, что ангелы существуют, один шанс из двух, что есть Рай. Приключения танатонавтов показали, что я не ошибался. В настоящий момент я не считаю необходимым увеличивать или уменьшать шансы существования Бога. Для меня Бог — это гипотеза с пятидесятипроцентной вероятностью.

Рауль продолжает:

— Здесь говорят, что «сверху» поступила директива: больше никаких чудес, мессий, пророков, новых религий. У кого же может быть столько власти и видения времени, чтобы принять подобное решение, если не у Бога или богов?

Рауль доволен произведенным эффектом. Он видит, что я поражен. Значит, моя следующая миссия — стать богом? Я даже не осмеливаюсь об этом подумать.

— Эта дверь ведет на Олимп, я в этом уверен, — чеканит Рауль Разорбак, указывая на Изумрудную дверь.

— Ну ладно. Мне нужно на Землю, присутствовать при рождении моих клиентов, — говорю я.

— Я с тобой.

Вот еще новость.

— Ты хочешь со мной на Землю?

— Да, — говорит он. — Давно я там не был. Если точно, с тех пор, как в последний раз отпечатки пальцев оставил.

— Ты прекрасно знаешь, что, кроме этих моментов, на Землю возвращаться запрещается.

Рауль делает двойное сальто, чтобы показать, что хочет размяться, летая на длинные дистанции.

— Запрещается запрещать. Двинули, Мишель, я был и остаюсь бунтарем.

Он останавливается передо мной и, сделав самое ангельское выражение лица, рассказывает по памяти отрывок из «Энциклопедии относительного и абсолютного знания» Эдмонда Уэллса, том 4, который выучил наизусть.

23. Энциклопедия

Трансгрессор. Обществу нужны трансгрессоры. Оно устанавливает законы для того, чтобы их нарушали. Если все будут уважать установленные правила и подчиняться нормам: нормальное школьное образование, нормальная работа, нормальное гражданство, нормальное потребление, то все общество станет «нормальным» и окажется в застое.

Как только трансгрессоров обнаруживают, их немедленно выдают и изгоняют. Однако чем больше развивается общество, тем больше оно само начинает выделять яд, который заставляет его вырабатывать антитела. Таким образом, оно учится перепрыгивать все более высокие препятствия.

Хотя они и необходимы, трансгрессоры всегда приносятся в жертву. На них нападают, их освистывают, чтобы позже другие, «переходные по отношению к нормальным», которых можно назвать псевдотрансгрессорами, смогли воспроизвести те же трансгрессии, но на этот раз смягченные, пережеванные, закодированные, обезвреженные. Это им достаются лавры изобретателей трансгрессии.

Но не нужно обманываться. Даже если знаменитыми становятся псевдотрансгрессоры, их единственный талант заключается в том, что они первыми заметили истинных трансгрессоров. А истинные всегда будут забыты и умрут в убеждении, что были не поняты и опередили свое время.

24. Полет на землю

Мы проходим через синюю Сапфировую дверь.

Осторожно, чтобы не заметили архангелы, добираемся до Стикса и движемся вдоль него. Мы пересекаем семь территорий континента мертвых, выходим из центрального конуса, погружаемся в темный космос и летим к Земле. Будучи ангелом, летишь еще быстрее, чем мертвый. Мне кажется, что я лечу со скоростью, близкой к скорости света. Вскоре мы начинаем различать вдалеке родную планету. Мы входим в атмосферу одновременно с маленькими метеоритами, которые сгорают в ней и которые люди называют падающими звездами.

Мы пролетаем мимо самолета, из которого выпрыгивают парашютисты — любители свободного падения. Рауль располагается перед одним из смертных, который его, конечно, не видит, и развлекается тем, что вдвое опережает его по скорости падения. Я прошу его прекратить эти ребячества. У меня вот-вот одно из яиц проклюнется.

Мы приземляемся где-то в Тосканской долине.

Ностальгия. Мы испытываем чувство, которое должны были испытывать первые астронавты, возвращающиеся домой из полета. Только теперь наш «дом» больше не «здесь, внизу», а «там, наверху». У меня такое ощущение, что я стал сам у себя чужим.

Рауль подает знак, что нельзя больше терять ни минуты. Нужно скорее отправляться в госпиталь Перпиньяна, где меня ждет первый клиент: Жак Немро.

25. Рождение Жака

Значит, я рождаюсь.

Сперва я вижу слепящий свет в конце туннеля.

Меня толкают. Меня тянут.

Я вспоминаю предыдущую жизнь. Я был индейцем, которого повесили золотоискатели. Моей последней мыслью было: «Нельзя меня убивать вот так, с ногами над землей». Они меня повесили. Я задохнулся. Я задыхаюсь.

Быстро. Рауль говорит, чтобы я поспешил. Он объясняет, что нужно дать ему «поцелуй ангела».

Образы последней битвы отпечатываются в моем мозгу. Наши стрелы против их пуль. Наши луки против их ружей. Лагерь в огне. Меня ловят. Мои косички отрезают и надевают на шею петлю.

Жак еще в шоке от своей смерти. Он слишком нервный. Я шепчу ему: «Тсс, забудь свое прошлое». Рауль велит мне сделать ему отметку ангелов. Как это сделать? Он говорит, что нужно нажать указательным пальцем надо ртом, как если бы я хотел заставить его замолчать.

Я нажимаю пальцем ему под носом и делаю ямочку под крошечными ноздрями.

Жак успокаивается.

Не понимаю, что только что произошло. Чье-то присутствие? Я все забыл о прошлой жизни. Я знаю, что должен был что-то вспомнить, но не знаю что. Впрочем, была ли у меня предыдущая жизнь? Нет, я так не думаю.

Значит, я рождаюсь.

Меня тащат к свету. Я слышу крики.

Моя мама.

Я слышу строгий голос:

— Толкайте, мадам. Давайте толкайте маленькими толчками. Имитируйте дыхание собаки.

Моя мама начинает стонать.

Другой голос:

— Это длится уже несколько часов. Ребенок плохо выходит. Нужно сделать кесарево сечение.

— Нет, нет, — говорит мама. — Оставьте меня. Я смогу сама.

Снова толчки. Я чувствую вокруг себя увлекающие меня волны. Я продвигаюсь в темном ущелье из плоти. Скольжу ногами к ослепительному свету. Пальцы ног оказываются в ледяной зоне. Я хочу спрятаться в тепло, но руки в резиновых перчатках хватают меня и тащат на холод.

Мои ноги теперь все снаружи, потом мои ягодицы, потом живот. Меня снова тянут. Только руки и голова еще защищены. Остальное тело дрожит. Снова тянут, но я уперся подбородком и не сдаюсь.

— Ничего не получится, он не выходит, — говорит акушер.

— Нет, нет, — стонет мать.

— Нужен небольшой надрез, — советует голос.

— Это необходимо? — спрашивает мать обеспокоенно.

— Мы рискуем повредить ему голову, если будет продолжать тянуть, — отвечают ей.

Я остаюсь какое-то время телом наружу, головой внутрь. Рядом с подбородком появляется лезвие. Разрез, и давление вокруг ослабевает. Рывком меня тянут последний раз за ноги, и на этот раз голова проходит.

Я открываю глаза. От света звенит в голове. Я тут же зажмуриваюсь.

Меня хватают. Я не успеваю понять, что происходит. Меня держат за ноги головой вниз. Ай, ай, ай! Мне надоело такое обращение. Я кричу от ярости. Они тоже кричат.

Вот оно, мое рождение, я о нем буду вспоминать! Я кричу что есть мочи. Это им, кажется, нравится. Они смеются. Надо мной? Охваченный сомнениями, я плачу. Они продолжают смеяться. Передают меня из рук в руки. Эй! Я все-таки не игрушка! Кто-то теребит мой орган и говорит: