Анатолий Киселев - Всё случается само…

А. Е. Киселев

(Улисс)

Всё случается само…

Когда весь день носишься, чуть ли не бегом по чужому городу, ноги давно вбиты в известное место, а в желудке играет марш оркестр Лейб-гвардии Конногвардейского полка, остаётся одно — найти ближайшую забегаловку, причём желательно не пешую, а сидячую…

Командировка…

Такая забегаловка в виде стеклянного павильона с вывеской «Пельменная» вскоре и обнаружилась в пределах прямой видимости.

Дверь выстрелила пружиной, но до конца не закрылась. Внутри царила специфическая атмосфера: пар, насыщенный запахами размокшего теста, уксуса и кислого пива. Народа практически нет, только у самых дверей сидел ничем не примечательный человечек средних лет, в очках, и что-то черкал авторучкой на клочке бумаги. Я швырнул на стул возле столика в дальнем углу куртку с портфелем и направился к окошку, не забывая, однако коситься бдительным взглядом на свои скромные пожитки. Мало ли. В окошке заспанная дама весьма внушительных габаритов отвалила мне от щедрот в металлическую столовскую миску десяток пельменей из дежурной ёмкости (тесто отдельно, начинка отдельно), вопросительно воззрилась: чем поливать? Я махнул рукой в соответствующую сторону, получил ложку жидкой сметаны и протопал к облюбованному месту.

Человечек уже сидел за моим столиком.

Вот тебе и на, подумал я — места ему больше нет… Но вслух не стал говорить ничего, поставил тарелку и поудобнее уселся на стуле, пододвинув на всякий случай поближе другой стул, с вещами.

Человечек несмело улыбнулся но, увидев недовольное выражение моего лица, осёкся, вздрогнул, как бы налетев на столб, и опустил глаза. Мне вдруг почему-то стало жаль его: на пропойцу не похож, видимо просто очень хотел поговорить, высказать что-то наболевшее, но не знал, с чего начать. Я вздохнул. Меня тоже временами посещало чувство одиночества, когда ищешь собеседника, даже не собеседника, а человека, который бы тебя выслушал — и всё… И не надо ни советов, ни помощи.

Видимо лицо моё несколько смягчилось, потому что визави несмело заулыбался и поёрзал на стуле, всё ещё не решаясь начать разговор… Я ободряюще кивнул:

— Вы что-то хотели?

Мужчина ещё сильнее заёрзал на стуле:

— Здравствуйте, извините пожалуйста, я вовсе не хотел вам доставлять никаких неудобств…

Клочок бумаги по-прежнему был у него в руках, и он так немилосердно комкал его, что казалось — вот-вот разотрёт в пыль…

— Что с вами?

— Нет-нет, со мной ничего, ничего, со мной всё в порядке!

Я пожал плечами. В порядке — так в порядке. Не надо торопить, успокоится — сам скажет. Не я же, в конце концов, звал его за свой столик. Что-то у него и в самом деле стряслось…

Ладно, где наша не пропадала…

Заспанная дама, опять же молча, воззрилась на меня.

— Два по сто пятьдесят и какой-нибудь салатик, если есть.

Салатик, как оказалось, давно дожидался своей гибели, возможно ещё с позапрошлых выходных. А, заплачено…

Я поставил стаканы с тарелками наверху на стол, сел и обратился к человечку:

— Ну так что всё-таки у вас стряслось, уважаемый?

Человечек ещё больше застеснялся и забормотал что-то совершенно невразумительное, поглядывая то на стакан, то на меня. Бумажку свою он наконец-то оставил в покое, сложив и пристроив на краешек стола, и теперь просто нервно потирал руки. Глаза у него были как у побитой собаки…

Ладно. Я составил тарелки, взял один стакан, другой пододвинул ему. Молча легонько чокнулся. Сделал глоток. Он последовал моему примеру.

В течение часа я ещё трижды ходил к заспанной даме в окошке, не рискуя, впрочем даже пытаться закусить салатом-ветераном. Пельмени были тоже противные, но не настолько…

Весь час говорил только он. Я, как и требовалось по сценарию, только молча кивал, глядя попеременно то в стол, то ему в глаза. Теперь уже я крутил в пальцах — нет, не бумажку, вилку, постукивал по столешнице в такт его словам…

— Нет, ну всё-таки, ну всё-таки! Ну зачем же так! Ну ведь сколько семей живут без любви, живут, поддерживая минимальные контакты, минимум отношений — ради детей, ради детей! Дети! Или: сколько женщин рожают без мужа, воспитывают ребёнка! Да и выходят часто после этого замуж! Ну почему со мной так? За что?

Временами мне даже становилось неудобно, но человечек всё никак не мог успокоиться… Речь у него был хотя и немного тороплива и сумбурна, но чувствовалось, что это просто от волнения, что он прекрасно умеет говорить и складно и грамотно, хотя был он, как оказалось чистым технарём, инженером, правда — чуть ли не главным, на каком-то заводе…

— Я ведь к ней — со всей душой, любовь, не любовь — теперь уже и не знаю, что это было, но со всей душой, понимаете, и полы мыл и стирал… И с ребёнком всё, что угодно… И гулял, и играл, и купал…

Периодически сумбурность исчезала, и он переходил на какой-то мерный речитатив, напоминающий то ли заговор, то ли шаманское камлание, слов было не разобрать… Потом как бы встряхивался и продолжал рассказ:

— Она ведь долго замуж выйти не могла, годы идут, а всё никак и никак, ни квартиры, ни ребёнка, зарплата мизерная, а тут я, смотрю — она как бы ко мне, то есть всё нормально, вроде как бы с радостью, ну я и… Я же по-хорошему хотел, как положено… Я же думал, что она… Что у неё тоже ко мне… У меня и квартира и зарплата, я же думал, что она хоть уважение ко мне питать будет, я же думал — всё по-порядочному, по-хорошему…

Временами он начинал меня раздражать своими причитаниями, но я человек терпеливый, да и в своей жизни мне не раз приходилось выслушивать подобные исповеди. Я отлично понимал, что ему надо снять камень с души, это почти физическое ощущение тяжести.

Постепенно мой собеседник начал немного успокаиваться…

— Вот и получается — стоило ей только родить ребёнка, как тут же всё куда-то ушло. Она всеми своими словами, всеми своими действиями стала подчёркивать, что между нами нет ничего общего, что мы совершенно чужие друг другу люди. Вроде как соседи по коммуналке, что ли… Ну, поесть готовила. Мне — отдельно, ребёнку — отдельно. Стирала. И всё.

— Простите, а как в плане…

Он быстро взглянул на меня, покраснел и торопливо ответил:

— Ничего в плане, совершенно ничего…

Замолчал, опустил голову.

— А родственники у неё были? Может, можно было поговорить с ними, чтобы они каким-то образом на неё повлияли?

— Да нет, никого у неё не было…

— А с ней самой пробовали разговаривать?

— Как же, конечно пробовал… Как не пробовать… И просил, и угрожал, и просто объяснял…

— А она?

— А что она? Ничего… Выслушает, промолчит — и всё по-старому… Она вообще почти всё время молчала. Минимум слов, я же говорю — как соседу в коммуналке, когда видеть и говорить противно, но жить рядом надо. И улыбалась, только если кто-то в гости приходил.

— И долго у вас это продолжалось?

— Да около пяти лет. Я извёлся весь, изнервничался… Как в стенку головой бился: ну повернись же ты к мужу лицом, ну давай будем жить по-человечески… Поначалу срывался порой, голос повышал — молчит. Потом пробовал уходить, жил у друзей, но долго выдержать не мог — тянуло к ребёнку… А она: ухожу — молчит, приду — опять молчит… Потом навалило какое-то равнодушие, как панцирь черепаший сверху — ничто не пробивает… Я пить пробовал — не помогает… Всё равно передо мной эти равнодушные глаза на угрюмом лице… Да улыбнись ты хоть, скажешь порой — а в ответ тишина…

— А развестись не хотите?

— Да как же, разве ж можно, чтобы ребёнок при живом отце — и вдруг без отца?

— Но ведь многие так живут! Можно приходить, общаться! Она же не уходит от вас?

— А не уходит она потому, что ей уходить некуда, это ведь разводиться надо, квартиру делить, двухкомнатную на две однокомнатные сложно, алименты опять же… А так — не одна комната, а две, зарплату, опять же всю ей отдаю… А я уйти не могу — уж лучше тогда, чтобы у ребёнка отца вовсе не было — ну совсем, то есть…

Он смешался, замолчал, на этот раз — надолго. Сидел, не поднимая глаз, теребил свою бумажку.

— И давно у вас такие мысли бродят?

Человечек не ответил, только пожал плечами.

Я тоже молчал. Ждал. Не хотел торопить. Похоже, разговор близился к завершению.

— Понимаете, я понял, что надо что-то решать. Вместе нам не жить. А без ребёнка не жить мне.

Тут я не выдержал:

— Да что ж вы такое говорите! Неужели больше нет никакого выхода? Поговорите с ней ещё раз! Ну, друга какого попросите, подругу, в конце концов! Да должно же наконец наладиться у вас! Нельзя же опускать руки!

Я понимал, что слова мои звучат фальшиво, я никак не мог взять нужный тон, заволновался, что в создавшейся ситуации было совершенно недопустимо, но тем не менее продолжал убеждать, вернее — пытаться убедить… Он продолжал молчать, только теперь был совершенно спокоен и смотрел мне прямо в глаза.