Туве Янссон - Оранжерея

Туве Янссон

Оранжерея

Когда мой дядя окончательно состарился, он стал интересоваться ботаникой. Свою собственную семью он так и не завел, но у него были многочисленные сердобольные родственники, которые о нем заботились; они купили ему дорогие, прекрасно иллюстрированные книги по ботанике. Дядя похвалил книги и отложил их в сторону.

Но когда родственники отправлялись на работу, в школу или еще куда-нибудь, каждый по своим делам, он выходил из дома, садился в трамвай и ехал в ботанический сад. Ехать туда было далеко и неудобно, почти всю дорогу приходилось мерзнуть, но все неудобства этой поездки окупались ожиданием момента, когда он распахнет ворота оранжереи и в лицо ему ударит теплый воздух, напоенный сильным и вечным запахом цветов. Не менее приятно было погрузиться в тишину. Посетителей здесь не было почти никогда.

Дядя неизменно направлялся к пруду с кувшинками. Но сначала он бродил по узким аллеям меж тропических растений, джунгли подступали к нему вплотную, но он никогда не притрагивался к растениям и не читал их названия на табличках. Подчас им овладевало нелепое желание войти в гущу этого роскошного цветения и с чувством безграничного обожания не только созерцать, но и ощущать все это великолепие. Это опасное желание становилось еще сильнее возле пруда с кувшинками, с лотосами, в мелком бассейне с прозрачной, постоянно булькающей проточной водой. Снять ботинки, засучить брюки и побродить босиком между цветами и широкими листьями, чтобы они раздвигались и снова смыкались, будто ничего не случилось. Какое это было бы блаженство! И испытать его в одиночестве, в теплой и безлюдной оранжерее!

Возле бассейна стояла небольшая железная фигурная скамейка, выкрашенная в белый цвет. На ней дядя имел обыкновение отдыхать, погружаясь в созерцание и размышление, свободные от треволнений внешнего мира.

Над бассейном высился большой стеклянный купол, сооруженный давным-давно. Купол обрамляла очень красивая галерейка с легкими ажурными металлическими перилами и арабесками в стиле модерн, воздушными, словно бабочки. Ведущая на галерею винтовая лестница отличалась такой же игривой, манящей элегантностью. Время от времени люди карабкались по винтовой лестнице, проходили по галерейке, спускались вниз и исчезали. Они всегда спешили и почти не обращали внимания на пруд с кувшинками.

«Ослы! — думал про них дядя. — Ноги у них сильные, а ума мало».

Смотритель оранжереи сидел за большим пушистым кустом; он обычно читал или вязал. Дяде не раз хотелось спросить, что это он вяжет, но он не решался: он хотел сохранить между ними необходимую дистанцию и тишину в зале. Они лишь обменивались кивками.

Случалось, что смотритель покидал свое место за кустом и по какому-нибудь делу проходил мимо пруда с кувшинками, а один раз, когда дядя уходил из оранжереи, он поспешил открыть ему тяжелые ворота. Дома дядя запретил родственникам распахивать перед ним дверь, но в данном случае это была дань уважения, которую можно было принять; он был Grand Old Man[1] оранжереи, один-единственный, кто понимал ее значение.

Однажды, явившись в оранжерею, дядя понял, что скамейка принадлежит не одному ему: на ней сидел старый господин с бархатным воротником и висячими усами. Дядя пошел дальше, он побродил по зеленым аллеям, а когда устал, вернулся к скамье, но она была по-прежнему занята. Скамейка была маленькая, на ней едва хватало места для двоих. Дядя подождал немного и поехал домой.

А в другой раз произошел еще более досадный случай. Когда дядя собрался идти домой, этот старикан в тот же самый момент поднялся со скамьи, место освободилось, но слишком поздно. Дядя попытался выйти первым, но старикашка оказался проворнее, чем можно было от него ожидать, и оба господина оказались у выходной двери одновременно. Старикашка отворил дверь, потому что дядя стоял и ждал! Оба замерли, не говоря ни слова. Ситуация была невыносимо унизительная. Дядя решил не говорить нахалу ни слова.

Положение спас смотритель. Это был умный человек; поскольку цветы ему немного поднадоели, он иногда наблюдал за посетителями. Быстро подскочив к двери, он привычным жестом распахнул другую ее створку, отвесил поклон, и оба посетителя оранжереи бок о бок прошествовали из оранжереи, чтобы тут же разойтись в разные стороны. Чтобы попасть к трамвайной остановке, дяде пришлось сделать большой крюк. А на следующий день этот чертов старикан опять сидел с книгой на самой середине скамейки.

Ситуация со скамейкой стала для дяди просто навязчивой идеей, он стал смотреть на старикана как на своего личного врага. По ночам дядя лежал и пытался угадать, сколько ему лет, моложе он или старше его самого, есть ли у него родственники и ухаживают ли они за ним, интересуют ли его хоть чуть-чуть цветы, или его привлекает лишь тепло оранжереи, что за книги он все время читает, можно ли назвать вызывающими его огромные усы…

И наконец в один погожий зимний день скамейка оказалась пустой. Дядя быстренько уселся и стал созерцать пруд с кувшинками, чего не делал давно. Однако мысль о нахале не давала ему покоя. И вот дверь отворилась, и тот вошел. Стуча тростью о пол в такт шагам, он подошел к дяде и сказал:

— Вы сидите на моей скамейке.

Смешно было отвечать: «Это моя скамейка», нужно было сказать что-нибудь невраждебное и уклончивое. Дядя отчаянно старался придумать нужный ответ и выпалил:

— Я абсолютно глухой, милостивый государь.

Его недруг вздохнул, — казалось, это был вздох облегчения; он сел рядом с дядей и открыл книгу, по-видимому библиотечную.

Тишину в оранжерее нарушало лишь журчание воды. Смотритель постоял, поглядел на них и вернулся к своему кусту. Потом он не раз имел возможность видеть двух стариков, молча сидящих рядом. Тот, кто из них приходил первым, садился на край скамейки, а когда являлся другой, они неизменно обменивались сдержанными поклонами.

Когда дядя понял, что с разговорами к нему не будут приставать, чувство вражды в нем уступило место невольному уважению. Он обнаружил, что библиотечная книга была сочинением Спинозы, и чувство уважения усилилось. Дядя решил тоже брать с собой книгу, чтобы произвести впечатление, и на следующий день раскрыл тяжеленный ботанический словарь, подаренный ему родственниками. Здоровенная книга сползала с колен, а шрифт был слишком мелкий. У старикана, сидевшего рядом с дядей, была привычка время от времени повторять вполголоса то, что поразило или взволновало в книге, или просто-напросто бурчать себе что-нибудь под нос, например: «Здесь слишком жарко», или: «Неужели нельзя найти себе другую скамейку?» А однажды он презрительно сказал: «Да этот тип ничего не знает о цветах, только делает вид».

Оскорбленный до глубины души дядя забыл про осторожность и воскликнул:

— Это вы ровно ничего не понимаете в цветах! Вы даже и не смотрите на них! Сидели бы себе дома со своими идиотскими книжками!

— Удивительно! — произнес его сосед, он снял очки и стал не без интереса разглядывать дядю. — Если я не ошибаюсь, вы, как и я, любите тишину. Моя фамилия Юсефсон.

— Вестерберг, — со злостью сказал дядя, он поднял свою книгу с земли, с шумом захлопнул ее и снова опустился на скамейку.

— А теперь, — продолжал Юсефсон, — мы, быть может, оставим друг друга в покое или, скорее, даже будем вместе наслаждаться покоем.

Тогда-то и началась их своеобразная дружба, суровая и молчаливая.

Постепенно выяснилось, что Юсефсон жил в шумном доме под названием «Тихая пристань», где было полно назойливых болтливых стариков. Юсефсон сообщил это как бы между прочим, без лишних подробностей. Дядя не стал больше брать с собой ботанический словарь. Как ни странно, он наслаждался теперь тишиной и покоем оранжереи еще с большим удовольствием, чем в то время, когда сидел на скамейке один.

И вдруг Юсефсон пропал, его не было в оранжерее целую неделю. Дядя спросил о нем смотрителя, но тот ответил, что ничего не знает о Юсефсоне.

«Быть может, он заболел, — подумал дядя. — Нужно выяснить, в чем дело».

Смотритель помог дяде найти в каталоге номер его телефона. Дозвониться до Юсефсона было очень трудно — все время попадал куда-то не туда. Под конец кто-то из кухонного персонала сообщил, это Юсефсон взбесился и не желает никого видеть. Дядя решил, что ответившая ему особа сама взбесилась.

«Тихая пристань» показалась ему кошмарным местом, он и представить себе не мог, как это можно собрать в одном доме столько жалкого старичья. У дяди в доме, где все были намного моложе его, он, разумеется, был на особом положении, его считали почти уникальным экспонатом, а здесь он почувствовал, будто его окунули в безликую массу, он вдруг стал незначительной частицей того, что уставшая жизнь выбросила на берег и забыла. Кто-то показал ему, где живет Юсефсон. Это была крошечная комнатушка, казавшаяся почему-то странно пустой. Юсефсон лежал на кровати, натянув одеяло до подбородка.