Дмитрий Вачедин - Пальма в огне

Дмитрий Вачедин

Пальма в огне

Никто не знал, из какой страны он приехал, ясно было только, что там всегда светило солнце, росла душистая паприка, и еще совсем недавно там, в зелени, свистели пули и ломали стебли, похожие на музыкальные инструменты — флейты и дудки. Кто стрелял, и зачем — отсюда было не разобрать. Впрочем, даже если бы кто-нибудь и спросил его, то разве запомнишь все эти имена стран, оставшиеся от разбившейся на части — подобно огромному арбузу, упавшему на пол-Югославии.

Есть иностранцы, которых сразу хочется спросить, откуда они приехали, узнать, как на их языке будет звучать слово «вода» или «любовь» и как им нравится Германия. У них любопытные глаза, мягкие руки и немного неловкие движения, словно они прибыли с планеты с другой силой гравитации. Есть и другие иностранцы — они ходя по земле очень уверенно, никогда не улыбаются, и если один из них идет в твоем направлении, хочется сделать несколько шагов в сторону. Ни у кого не возникает желания что-то у них спросить, ни о их Родине, ни о том, как они оказались здесь — в голове непроизвольно возникают образы подделки документов, нелегальное пересечения границы в грузовике между ящиков, прокуренные помещения без окон где-то на заднем дворе дёнэрских. Подозрительный и опасный мир. Мир, к которому — в этом не было сомнений — принадлежал Милош.

В супермаркет он приходил минут за двадцать до начала смены, то есть, где-то без двадцати десять вечера, в темном помещении бывшей столовой, где ждали прихода Эмми наполнители полок, он садился всегда один, не курил, не листал «Bild», не принимал участия в разговорах. Сидел, напряженный, прямой, словно неопытный охотник в засаде, да, как ребенок выдувает мыльные пузыри, создавал вокруг себя вакуум — любой человек, севший к нему ближе, чем на два метра, начинал чувствовать беспокойство и желание отойти в другую часть зала. Женский голос по громкой связи объявлял покупателям о закрытии магазина — это был знак, тут же появлялась Эмми и выводила свою команду в огромный, как аэропорт зал, где свет слепил глаза, а то слева, то справа проносились грохотавшие как скоростные поезда тележки. Не обращая внимания на начавшуюся суету, с торжественным и немного виноватым видом рассматривали полки последние покупатели — супермаркет начинал жить своей ночной жизнью, после дневного выдоха следовал жадный ночной вдох.

Со складов подвозили огромные, как туши мамонтов, запакованные в полиэтилен тележки с товарами. Эмми решала судьбу каждого на вечер — кто-то шел к колбасам, кто-то к сырам, а был еще алкоголь, консервы, сладости, деликатесы, кофе и так далее. Получивший задание работник шел к своей тележке, вытаскивал ножик и стаскивал с нее шкуру — пластмассовую пленку, закрывавшую коробки с едой. Потом и начиналась собственно работа — надо аккуратно заполнить товаром пустые места на полках, положить на место того, что было съедено то, что еще только будет съедено, потому что людям для всех их глупостей, плохих и хороших поступков, страхов и боли, любви и творчества, побед и поражений нужна еда, словно это ось, вокруг которой крутится этот круглый, похожий на грампластинку, мир.

Михал работал с супами. Так сложилось само собой. Ящики с супами были тяжелее всего, но Милош — Эмми это скоро поняла — предпочитал возиться с ними, нежели на более легкой работе в отделах колбас или йогуртов. Подобно некоторой части начальников, Эмми интересовалась уязвимыми местами подчиненных, чтобы использовать их в интересах дела. Супы были слабым местом Милоша: это было необъяснимо, но он любил расставлять их и этот факт Эмми, не знавшая другого способа руководства, чем наказание и поощрение, могла бы использовать. Если что пойдет не так, — порой говорил взгляд Эмми, — я отправлю тебя в молочный отдел, а на твое место поставлю Надю. Но взгляд этот вряд ли хоть раз смог донести послание шефины — Милош был непроницаем. Эмми оставалось делать вид, а может она и на самом деле считала, что делает Милошу одолжение, ставя его на супы, а хорошо работает он исключительно из чувства благодарности. В этом месте, где каждый будто отбывал четырехчасовое наказание, где каждый стоил ровно столько, сколько ящиков он сумеет обработать за смену, не должно было быть привязанностей и предпочтений. Но у Милоша они были.

В этом было невозможно, да и некому признаться, но ничего интереснее и ближе супов Милош в Германии не нашел. Уже в первый рабочий день, когда Эмми поставила его на супы — просто потому, что туда ставили сильных мужчин — он ощутил, что в его руках, внутри железных банок, плещутся волны теплого и ласкового моря, в которое по локоть спустился маленький каменистый городок, и где-то в уголках глаз неясно промелькнул почти прозрачный, как бабочка, образ бабушки с большой кастрюлей. На следующий день Милош, питавшийся до этого как попало, купил первую в жизни банку супа — Hühner-Nudeltopf mit frischem Gemüse und Gartenkräutern — после обеда он лежал на кровати, рассматривая пустую банку, и пытался разобраться в собственных ощущениях. Это было далеко не самое вкусное блюдо, которое он пробовал в своей жизни, но сама суть горячей и магической жидкости, пропитанной овощами и мясом, прямо-таки кричала о заботе и внимании, которое в этот момент доставались Милошу и только ему — каждая капля была исполнена любви. Не рекламной и официальной любви для увеличения продаж, а той, настоящей, из детства. Странное чувство.

Скоро Милош практически перестал есть что-либо кроме супов. Проснувшись около двенадцати, он спускался вниз, в турецкий магазинчик, из-за ящиков с петрушкой у входа похожий на маленький сад, и покупал лаваш и газету на своем языке. Приходило время первой банки — обычно легкой и солнечной, никаких бобов, куриный бульон, овощи и легкомысленные фигурные макароны. Затем он уходил на дневную работу, откуда возвращался грязным и усталым, руки в чем-то черном и блестящем. Это было время второй банки — густой и крепкой, как хороший коньяк, тут были уместны и бобы, которые, как бы это не звучало странно по отношению к овощам, всегда казались Милошу спящими, и вкуснейший, чем-то напоминающий нефтяное месторождение, венгерский суп-гуляш. Во время еды он смотрел телевизор, потом со вздохом выключал его, спускался вниз и садился в старое Audi, чтобы скоро оказаться в полутемном зале бывшей столовой, где другие читают BILD и курят, а он ждет свидания с ароматной жидкостью, в которой плеск моря переплетается с ласковым женским голосом.

Через несколько месяцев работать было уже не скучно — теперь он твердо мог сказать, какой из сортов чего стоит: у него появились свои любимчики, которых он старался поставить на лучшие полки, и супы, при виде которых он не мог сдержать иронической улыбки — и кто их только берет? Оказалось, что дело тут даже не в цене среди дешевых No-Name-продуктов скрывались приятные сюрпризы, а некоторые дорогие марочные супы были пусты и лишены души — бессмысленная болтушка из овощей и животной плоти.

Возвращаясь домой из супермаркета, было около пол-третьего ночи, Милош старался тут же лечь спать, но иногда, в особенно невыносимые ночи, когда мир немного подрагивает, как при землетрясении, и кажется, что вот-вот ты сам провалишься в открывшуюся щель, не оставив на земле ни слова, ни отпечатка ладони, он открывал третью банку — что-нибудь из самого любимого или какое-нибудь экзотическое лакомство вроде индийских и китайских супов. Это почти всегда помогало — можно было лечь и ощутить себя погруженным в теплую питательную жидкость, плавать, поджав колени к груди, и, кажется, даже слышать, как кто-то обращается к тебе, придумывая для тебя все новые имена и судьбы.

В одну из таких ночей Милош придумал заполнить пустую стену своей комнаты, отчего-то казавшуюся ему самым уязвимым местом своего мира, банками с супами — ряды с банками должны были тянуться до самого потолка, образуя вторую стену, куда более надежную чем кирпичная. Настоящая преграда на пути того хаоса, что иногда тысячью щупалец проникал в его мир, раскачивая стены и пугая исчезновением. На осуществление замысла ушло несколько месяцев — долгих и странных месяцев возведения Великой суповой стены, после первой глобальной закупки доходившей Милошу до колен, но росшей со стремительностью тропического бамбука. После того, как количество банок перевалило за несколько сотен, Милош почувствовал себя в безопасности — как ребенок в утробе у матери. Он не смотрел фильма, в котором выяснилось, что все мы лежим в своих ванных, погруженные в питательную жидкость и смотрим сны о своей жизни, а если бы видел, вряд ли бы понял, зачем герои так стремятся вытащить из этих ванн спящее и счастливое человечество — ведь этой жидкостью была любовь, а снаружи есть только холод, смерть и бескрайнее одиночество.

В день окончания строительства — банок потребовалось около тысячи — он лег в кровать, ощущая в груди нестерпимый жар любви, светясь, как светятся глубоководные рыбы, лишь под защитой тонн воды решившиеся открыть миру свой огонек. А заснув, Милош снова мягко погрузился в теплую жидкость, и время исчезло, и лопасти, вращающие мир, заглохли в вязком супе — но когда все снова началось, и он проснулся, то сразу же ощутил перемены — и наяву он продолжал пребывать в этой теплой жидкости.