Виктор Лысенков - Ехали цыгане

Виктор Лысенков

Об авторе

Виктор Лысенков родился в 1936 году в г. Душанбе. Всю жизнь посвятил журналистике, литературе и искусству. Член Союза Журналистов, Союза кинематографистов, Союза театральных деятелей. Он — автор нескольких десятков документальных фильмом, получавших всесоюзные и международные призы, кинокритик, литературовед. С 1991 года живет и работает в России

Ехали цыгане

Ехали цыгане с ярмарки домой.Они остановилися в лесу под яблонькой

Ни один народ в мире не вызывал такого моего интереса, как цыгане. Первых «живых» цыган я увидел во- время войны, когда жил в далеком Сталинабаде и куда привезли их шумную и разноцветную толпу, как я понял значительно позднее, в эвакуацию. Перед самым их приездом на окраине города, который упирался в крутобокие лессовые холмы, на двух из них располагалось городское кладбище и к одному из кладбищ вплотную примыкал наш бедный глинобитный поселок. Из окон последней кибитки, где жил мой друг детства, уже видны были кресты и звезды, могилы занимали тогда только подошву холма, а выше и ближе к дому моего друга был довольно обширный пологий пустырь, там и сям поросший кустами неизвестного мне растения, всегда тускло — зеленых от сухого и пыльного азиатского лета. Но, несмотря на свою шершавость и невзрачность, они, по сути дела, все лето цвели красивыми синими цветами, по форме и цвету чем — то напоминающие ирисы, а сами кусты и листья, если их размять пальцами, пахли нежным мятным запахом. Мы так их и называли мятными и они очень нравились майским жукам, иногда так густо облепивших какой — нибудь куст, что можно было подолгу любоваться их ярко-зелеными спинками в желто-белых полосках. Нам очень нравились эти жуки, и, несмотря на разрушительный пацанский способ познания мира, мы никогда не убивали их, но иногда собирали целыми гроздьями, сажали их на свои голые шоколадные впалые животы и смотрели, как те, ничего интересного не обнаружив на них, степенно взлетали, без паники и торопливости и снова устремлялись к своим любимым мятным кустам, ожидая, видимо, когда цветы накопят очередную порцию нектара, а заодно и спрятаться от жгучего зноя под широкими листьями растений.

Вот этот — то пологий пустырь и был выбран для постройки жилья для цыган. Когда кто — нибудь интересовался, что это там строят у самого кладбища, то знающие люди говорили, что сюда скоро привезут цыган. Строили тогда не то, что теперь: буквально недели за две были построены из кирпича соединенные вместе шатрообразные сооружения, без окон и дверей, с большими проемами для входа и полированными цементными крышами. Этих сооружений было штук десять. И сделаны они были очень качественно: уже спустя какое — то время, когда цыгане отправились в неведомые нам края, жители поселка потихоньку начали разбирать эти странные сооружения для хозяйственных нужд и дело это было не простым: цемент был что надо, держал кирпичи намертво, и кирпичи были как из стали. Это я убедился на собственном опыте, когда мама велела мне наносить с растаскиваемых строений полторы сотни кирпичей для небольшой печки.

Я взял с собой зубило и молоток, веревку, чтобы связывать кирпичи, и на собственном опыте убедился, какое это крепкое сооружение. Сложив кирпичи горкой на стене, чтобы, присев, можно было взять их на спину. Выяснилось, что для моего роста и силы нормой оказалось ровно десять кирпичей, которые я мог донести до дома примерно километр.

Но пока до разборки каменных шатров было далеко. Нагорная ждала цыган с любопытством и опасением. Опасались взрослые, знавшие кое — что о цыганах, а мы, пацаны, хотели скорее увидеть цыган. И вот наступил день, когда по поселку ураганом пронесся слух, что сегодня с вокзала привезут цыган. Но они пришли пешком. Со двора своего друга я увидел разноцветную толпу — толпу, женщин, детей, стариков и мужчин, что было для нас очень странным: в поселке все мужчины — русские и украинцы, татары и мордва, чуваши и почти все местные (за исключением тех, кто не подлежал призыву по возрасту), были на фронте. И цыгане двигались к предназначенному им жилью рассыпным строем, словно в атаку, громко переговариваясь. Как мы узнали позднее, это были беженцы, своих шатров у них не было — потом я понял, почему. Все то время, пока им строили жилье, они жили в товарных вагонах на станции.

Уже через день они разместились в своих каменных шатрах, занавесили входы в них кто чем мог, еще через пару дней они почти все ушли утром на промысел в город.

Но прожили они в своем жилье недолго: еще до наступления холодов. они снялись всем своим табором и отправились в неизвестные нам края. Вероятнее всего — в Ташкент, город большой и богатый: в Сибирь было ехать далеко, да там и холодно, и голодно, а из России они бежали от вала войны, уже докатившейся почти до самой Москвы и Ленинграда. Опасаться немцев им было отчего.

Так случилось, что в сорок пятом, почти сразу после окончания войны я попал в Белоруссию, где жил в деревне на высоком правом берегу Днепра. Может быть, мои познания о цыганах еще долго находились бы на уровне сорок первого года, если бы не один случай.

Как — то днем, когда все взрослые разбрелись, кто куда в поисках куска хлеба, — впрочем, это сильно сказано: хлеба Домашние пытались где — нибудь заработать копейку, чтобы купить картошки. Большая кадка квашенной капусты была заготовлена с осени и стояла в первой, не отапливаемой комнатке, где даже в сильные морозы капуста только слегка поддергивались ледком и хранилась до апреля. Никакой другой еды не было, даже хлеба. Так что о «кусок хлеба» — это просто пословица: не скажешь же: в поисках куска картошки. В деревне не было ни одной коровы, ни одной собаки или кошки. Да что там собаки с коровами! — в деревне не было ни одной курицы.

Уходя на работу, тетя Поля оставила мне приличную горсть семечек — до прихода вечером взрослых, когда на всех шестерых членов семьи будет сварен большой чугун картошки и подана капуста. Картошку, между прочим, варили только в «мундире», чтобы не было отходов при чистке.

Полузгав немного семечек, я вышел на улицу. Был конец марта и снег уже сошел. Вдруг посередине улицы появились цыгане — такая же толпа, которую я видел в Сталинабаде в самом начале войны. Они шли полосой, занимая всю улицу, шли свободно и уверенно, словно направлялись в гости или еще на какое — то празднество. На улице, кроме меня, никого не было От страха я бросился домой (мне не было еще и десяти лет), и закрыл за собой калитку. При этом я успел заметить, что из края цыганской толпы, что была ближе к нашей стороне улицы, отделилась молодая цыганка (лет пятнадцати — шестнадцати) и решительно направилась к нашему двору.

Я сел за стол, перепуганный насмерть: «убьют» — первое, что пронеслось в моей голове. А в окно мне было видно, как та молодая цыганка быстро и решительно шла через двор к дому. Она решительно открыла дверь и вошла в горницу. Быстро окинула ее взглядом и поняла, что поживиться здесь нечем: старые матрацы, полупорванные ватные одеяла без пододеяльников да в красном углу в два ряда потемневшие иконы. Она села к столу на второй табурет и спросила меня властно и напористо: «Деньги есть?» Еле владея собой, я ответил: «Нету»… Она еще раз осмотрела наше нищее жилище и спросила: «А что есть? Масло, яйца, сало?» — «Ничего нету» — испуганно пролепетал я. «Врешь»! — с какой — то угрозой в голосе сказала она. И тут я, пионер и атеист, сам не зная, почему, поклялся: «Ей богу»! Она, как видно, поверила мне. «Ну ладно. Хоть семечками угости». И, не ожидая моего ответа, ссыпала в свою ладонь все мои семечки. Она тут же начала их грызть, бросая шелуху на пол. Ёще раз, вставая с табурета, еще раз быстро окинула комнату и как вошла, так же решительно вышла, оставив меня без какой — нибудь еды до вечера.

Вечером, когда тетя поля пришла с работы (а она была старшей в доме), я рассказал ей о визите цыганки и как та отняла у меня семечки. К моему удивлению, тетя Поля не стала ругаться, а чуточку улыбнувшись, сказала: «Да это же цыгане. Что с них возьмешь»… И, вздохнув, поведала мне то, о чем я и не догадывался: «Ой, как немцы жестоко с ними обращались! Хуже, чем с евреями». К этому времени я уже много чего прочитал о геноциде евреев, знал о существовании лагерей смерти, читал стенографические отчеты о зверствах фашистов в Белоруссии, о расстрелах, о газовых камерах, в которых гибли люди разных национальностей, особенно евреи, но нигде ни строки не встретил о судьбе цыган.

А тетя Поля рассказывала: «Тут у нас, за рабочим поселком, стоял цыганский табор. Так немцы, когда бомбили Гомель, обнаружили его. И прилетели специально самолеты, чтобы разбомбить табор. Что там было! Они разбомбили все их шатры, а когда кто — нибудь пытался убежать, самолеты догоняли их и расстреливали насмерть… Ни одного живого человека не осталось. Мы потом всей деревней хоронили их рядом в лесочке»… «А много было убитых» — спросил я. «Да кто же считал… Человек пятьдесят — шестьдесят — не меньше»… Она вздохнула и добавила: «Люди рассказывали, что так было везде…»