Амос Оз - Король Норвегии

Амос Оз

Король Норвегии

И был в нашем кибуце Икхат один человек, Цви Провизор, холостяк, невысокого роста, вечно моргающий, и лет ему было пятьдесят пять, примерно.

Любил он сообщать плохие известия: землетрясения, авиакатастрофы, дома, рухнувшие вместе со всеми своими обитателями, пожары, наводнения. С раннего утра он торопился прежде всех прочесть газету, прослушивал все сводки новостей с тем, чтобы мог он появиться на пороге столовой и огорошить тебя известием о том, что двести пятьдесят шахтеров завалены в одной из китайских шахт без всякой надежды на спасение, или поведать о шторме в Карибском море, перевернувшем паром, и все шестьсот его пассажиров отправились на дно. Он тщательно просматривал траурные объявления и о смерти известных людей узнавал раньше всех, именно он ставил об этом в известность весь кибуц. Однажды утром он остановил меня на дорожке, неподалеку от амбулатории:

— Слышал ты о таком писателе — Виславский?

— Да, слышал. А что?

— Он умер.

— Сожалею о его смерти.

— Писатели тоже умирают….

В другой раз он поймал меня, когда я дежурил в кибуцной столовой:

— Я видел траурное объявление, извещающее о смерти твоего дедушки…

— Да.

— И три года тому назад у тебя тоже умер дедушка.

— Да.

— Стало быть, это последний…

Цви Провизор работал один, благоустраивая территорию кибуца, занимаясь ее озеленением. Каждое утро он обычно вставал в пять часов, запускал поливальные устройства, разрыхлял почву цветочных грядок, высаживал рассаду, подрезал, окапывал, поливал, подстригал лужайки с помощью тарахтящей газонокосилки, опрыскивал, борясь с тлей, вносил органические и химические удобрения. На поясном ремне у него всегда висел транзисторный радиоприемничек, снабжавший Цви потоком новостей, из которого он черпал свои неиссякающие ужасные вести:

— Ты слышал? Колоссальная резня в Анголе.

Или:

— Умер министр по делам религий. Об этом сообщили десять минут тому назад.

Члены кибуца старались избегать его. В кибуцной столовой по возможности воздерживались от того, чтобы попасть с ним за один стол. Летними вечерами сидел он в одиночестве на зеленой скамейке у нижнего края огромной лужайки перед столовой, глядя, как по траве взапуски носятся дети. Вечерний ветерок раздувал его рубашку, осушая пот. Над кронами высоких кипарисов взошла и засияла красная луна, предвещавшая знойную, душную погоду. Цви Провизор обратился к женщине, сидевшей в одиночестве на соседней скамейке, ее звали Лона Бланк, и заметил с грустью в голосе:

— Вы слышали? В Испании сгорел сиротский приют и восемьдесят сироток задохнулись от дыма.

Лона, вдова, учительница в местной школе, около сорока лет, утерла платочком пот со лба и сказала:

— Это страшно, ужасно…

— Удалось спасти только троих, но и те в тяжелом состоянии.

Цви у нас очень уважали, ценя его преданность делу озеленения и благоустройства: за двадцать два года его жизни в кибуце в трудовой книжке не было ни единой записи о болезни, по причине которой он мог бы пропустить по крайней мере один рабочий день. Благодаря его трудам и заботам вся территория кибуца цвела и благоухала, радуя взгляд своей зеленью. На каждом свободном клочке земли он высаживал сезонные цветы. Там и тут строил оградки из камня, за которыми выращивал кактусы невиданных сортов. На разных участках территории кибуца возвел он деревянные беседки, стены которых увиты виноградными лозами. Перед столовой соорудил он журчащий фонтан, в котором были и золотые рыбки, и разнообразные водоросли. Несомненно, ему присуще было чувство истинной красоты, и мы умели оценить это.

Но за спиной все прозывали его «Ангел смерти», сплетничали, что, мол, нет у него и никогда не было никакого интереса к женскому полу, да и, по сути, к мужчинам тоже.

Был у нас Рони Шиндлин, молодой парень, на удивление умевший подражать Цви, и все мы прямо со смеху покатывались. В послеполуденные часы, когда члены кибуца — каждый со своей семьей — сиживали на верандах своих домов либо на зеленых лужаечках перед фасадом, пили кофе, играли с детьми, — Цви Провизор, бывало, отправлялся в клуб, где читал газеты в обществе пяти-шести мужчин, не имевших собственной семьи, как и он, пожирателей прессы, неудержимых спорщиков, стареющих холостяков, разведенных, вдовцов. Реувка (Реувен) Рот, маленький, лысый, с большими, как у летучей мыши, ушами, ворчал в своем углу, что операции возмездия, проводимые спецподразделениями Армии обороны против террористов, никак не разрывают порочного круга взаимного кровопролития, потому что месть влечет за собою только месть и возмездие ведет к новому возмездию. Но тут же другие налетали на него с криками:

— Что ты такое говоришь?! Нельзя им молча спускать все с рук, ибо воздержание от ответных действий, наша пассивность только поощряют наглость арабов.

Цви Провизор, поморгав глазами, бывало, замечал:

— В конце концов все это приведет к войне… Это должно вылиться в страшную войну.

И Иммануил Глозман, заика, распалялся:

— В-в-война. Оч-чень х-хорошо. Мы по-победим, и за-захватим у них все, до самой Иордании.

Реувка Рот размышлял вслух:

— Бен-Гурион отличный шахматист. Всегда видит на пять ходов вперед. Но в том-то и дело, что у него все всегда достигается силой.

На это Цви Провизор с грустью замечал:

— Если проиграем — придут арабы и сотрут нас с лица земли. А если победим, то появятся русские и забросают нас бомбами.

Иммануил Глозман уговаривал:

— Х-хватит, х-хватит, друзья. Тихо. Дайте с-спо-койно почитать газет-ту.

Но Цви, выждав несколько минут, сообщил всем:

— Слыхали? Вот здесь написано, что король Норвегии заболел раком. И у нас глава регионального совета тоже болен раком.

Рони Шиндлин, шутник и балагур, встретив Цви у сапожной мастерской или у склада, где хранилась одежда, спрашивал его с насмешкой:

— Ну, Ангел смерти? Какой самолет разбился сегодня?

Между Цви Провизором и Лоной Бланк как-то само собой вошло в привычку обмениваться мыслями под вечер. Он сидел на правом конце левой скамейки, стоявшей у края лужайки, а она сидела рядом, на левом конце правой скамейки. Он, бывало, разговаривая с нею, моргал глазами, а она мяла в своих пальцах платочек. Было на ней симпатичное, летнее, легкое платье со шлеечками. Она хвалила его работу по озеленению, сказала, что благодаря Цви «мы все живем здесь в цветущем, зеленом оазисе, под сенью плодоносящего фруктового сада, среди грядок с распускающимися цветами»…

Была в ней некая склонность к словам торжественным, высоким. Она преподавала в школе, учила третьеклассников, отлично делала тонкие зарисовки карандашом, и ее работы висели на стенах в некоторых наших маленьких квартирках. Лицо у нее круглое, улыбчивое, ресницы длинные, но шея немного морщинистая, ноги очень тонкие, а груди почти нет. Муж ее погиб на границе с Газой несколько лет тому назад, во время своей резервной службы в Армии обороны, а детей у них не было. У нас она, несомненно, считалась личностью положительной, с достоинством несла постигшее ее несчастье, вложив всю душу свою в педагогическую работу.

Цви говорил с ней о разновидностях роз, а она кивала головой, словно с восторгом соглашалась с каждым его словом. Затем он подробно разъяснил весь ужас нашествия саранчи, навалившейся на Судан…

Лона сказала:

— Вы необычайно чувствительный человек.

Цви поморгал глазами и произнес:

— И без саранчи у них совсем немного зелени, там, в Судане.

Лона сказала:

— Почему вы принимаете так близко к сердцу все несчастья мира?

А Цви ей ответил:

— Зажмурить глаза при виде всех жестокостей жизни — это, по-моему, и глупость, и грех. Сделать мы можем совсем немного. Так, уж, по крайней мере, хотя бы сказать…

В один из летних вечеров Лона пригласила его к себе в комнату на чашечку кофе со льдом и мороженым. Он пришел в одежде, которую носил по вечерам, — длинные брюки цвета хаки и голубая рубашка с коротким рукавом; однако в восемь часов он, попросив прощения, прослушал сводку последних известий. На стенах комнаты висели несколько ее карандашных зарисовок в простых рамках. На этих рисунках изображены были мечтательные девушки, пейзажи со скалистыми холмами, оливковые деревья. Под окном стояла двуспальная кровать, на ней покрывало с вышитыми подушечками в восточном стиле. На белой этажерке выстроились книги, расположенные «по росту» — сначала художественные альбомы с работами Ван Гога, Сезанна, Гогена, затем 15-томный Танах с комментариями Умберто Кассуто, а далее — серия романов, изданная «Народной библиотекой». В центре комнаты размещался круглый кофейный столик, рядом с которым стояли простые стулья. На кружевной скатерти, покрывавшей стол, сервированы были два прибора для кофе с пирожным.