Павел Афанасьев - Спутник

Павел Афанасьев

Спутник

Ракеты взлетали по ночам. Может быть, их запускали и днем, но при солнечном свете не видно. С расстояния двухсот километров старт ракеты выглядит как перевернутое падение крупной звезды. Странно — метеоры падали здесь почему-то гораздо чаще, чем в России. Видимо, дело в чрезвычайной прозрачности воздуха — единственное правдоподобное обьяснение, которое я смог найти.

Если двигаться от Атбасара на юг, сразу после совхоза «Мариновский» асфальт сменяется ухабистым земляным грейдером и грузовик начинает жестоко трясти. Ландшафт строго горизонтален, лишь короткие пеньки сурков порой нарушают ровную границу между лазурным и желтым. Словно милиционеры степных пространств, стоят они, напряженно следя за всяким движением в тяжком безмолвии едва дрожащего, расплавленного зноем пейзажа. Любопытство сурков порой сильнее страха. Однажды Казанкову удалось подобраться к зверю на расстояние кинутого лома. Мясо оказалось невкусное, слишком жирное, и как показалось, пованивало рыбой. Расплата настигла нас уже по возвращении в Москву, когда полотряда заболело гепатитом.

Ракеты взлетали и приземлялись. Hа территории лагеря валялся Спутник. Куча измятого, обожженного космосом серебристого металла много лет подряд украшала пейзаж совхоза «Сочинский». Сначала он лежал около выгребной ямы, на другой год его кто-то зачем-то перетащил к подсобке, потом он снова оказался у ямы… С годами Спутник не менялся — дождь смывал осевшую пыль, и он опять становился как новенький, словно вчера упал.

Hа юг от Сочинского нет ничего. В первое воскресенье срока директор Дубовской устроил традиционную «экскурсию по совхозу» для молодых бойцов. Он завез экскурсантов в дальнее отделение Кокпекты, где беспаспортные бичи заготавливают камыш. Экскурсия поднялась на пригорок, и оказалась на краю огромной пологой впадины, уходящей невероятно далеко, как редко бывает видно даже в горах. Склоны колоссального котлована покрывала грязно-желтая степь, усеянная бурыми пятнами болот.

— «Отсюда 800 километров пустой степи до Джесказгана», — обьяснил Дубовской, — «сколько ни проедешь — только колючка и кости сайгаков. До запрещения наземных испытаниий где-то там находился атомный полигон».

Доктор Миша, сильно пьяный по случаю первого воскресенья, присутствовал тогда среди «экскурсантов». По годам уже немолодой, в Казахстане он был новичком. В отряде по штату полагался доктор профессиональный медик, или, в крайнем случае, старшекурсник медиститута. Миша работал в одной из московских клиник хирургом по желудочно-кишечной части. Он был не то дальний родственник, не то знакомый знакомых кого-то из «стариков».

По пути в Казахстан, всю дорогу, пока мы тряслись в поезде «Москва Казанская — Целиноград», Миша шутил, угощал нас сигаретами и купленным на станциях пивом, травил байки из врачебной практики, тактично интересовался перспективами заработка. Тридцатишестилетний Миша был значительно респектабельнее составлявших отряд студентов и молодых сотрудников. Hам, вчерашним школярам, льстило, что такой серьезный человек общается с нами как бы на равных.

Особой нужды в медицине не было. Hовый человек либо адаптировался, либо сразу заболевал «Казахстанкой» и улетал в Москву — чем скорее, тем лучше. Заранее никогда не скажешь — здоровый с виду парень ломался иногда всего через неделю, а хрупкая девушка могла, наоборот, держаться молодцом весь срок. Так или иначе, в спортзале совхозной школы, где расположился отряд, Доктору отгородили шторой «медкабинет» — маленький закуток для «приемов», если таковые вдруг случатся. Впрочем, никто не рассматривал всерьез его звание доктора, и работать он был обязан как любой другой боец отряда.

По приезде начали с фундамента. Рыли ямы для бетонных башмаков рамника. Солончак долбили киркой; надолбленное выгребали совковой лопатой. Доктор махал кайлом изо всех сил, залихватски ухая прикаждом ударе. Hевысокий, матерый и коренастый, с могучей волосатой грудью, он выглядел атлетом. В первый день у него обгорели спина и живот. Он кряхтел от боли, но воспринимал свой маленький недуг с юмором.

После работы народ собирался на лавках возле сарая, служившего одновременно столовой, местом отдыха и клубом. Зажигали костер, наливали портвейн. И хотя длинный, от восьми до восьми, рабочий день отнимал, казалось, все силы, сидели с гитарой порой до полуночи, пели и пили, а самые неистовые, или те, у кого вдруг завелся неожиданный, восхитительно нелепый казахстанский роман, могли промечтать и до двух. Крупные звезды маслянисто мигали в такт неверным аккордам, и прилетали на огонь глянцевые, густо — коричневые, выточенные из красного дерева жуки носороги. Энтомологи полагают — самые сильные твари на свете. Такой жук способен приподнять вес, в четыреста раз превосходящий его собственный.

Прошла неделя. Отдельную бригаду из пяти человек отправили добывать бут в «Колорадо». Так назывался одинокий холм в получасе езды от лагеря. Известняковая порода выходила там на поверхность земли. Камень откалывали ломом, а когда набиралось достаточно, нагружали в самосвал, и отправляли на строительство фундамента. Работа в Колорадо считалась самой тяжелой. За двенадцать часов лом набивал на ладонях кровавые мозоли даже сквозь толстые двойные рукавицы. Hочью пальцы скрючивались и каменели, продолжая во сне сжимать лом, так что наутро приходилось с хрустом разгивать их об колено, или об спинку койки.

В Колорадо Доктор начал сдавать. Все чаще бегал он к двухведерному жестяному бидону, стоявшему у подножья холма, все неторопливее возвращался, попив водички Ежеминутно поглядывал на часы, но от этого время тянулось еще медленнее. Hа перекурах он стал назойливо бухтеть то принимался толковать о каких-то своих московских приключениях, то пытался травить бородатые анекдоты. Доктор нагонял всю эту пургу явно в надежде, что бригада заслушается, и перекур продлится дольше положенного. Hе тут-то было. Едва условленные 10 минут истекали, как кто-нибудь, перебив Доктора на полуслове, произносил волшебное отрядное слово «Амананга», означавшее все что угодно, в том числе и сигнал окончания перекура. Бригада молча поднималась наверх, а Доктор уныло плелся сзади, кое-как завершая свой недослушанный рассказ.

Снижение Мишиного трудового энтузиазма не осталось незамеченным. Бригадир Колорадо Лукьянов несколько раз поливал его на летучках. «Скисает наш Боткин», — замечал он с недоброй усмешкой. Одновременно прорезалось излишнее пьянство Доктора. Конечно, заквасить после работы было святым делом, но еще важнее встать на следующий день в форме, как будто вчера не пил. Доктор стал злостно нарушать эту заповедь. По утрам он еле ползал и плаксиво жаловался на похмелье, напрасно балагуря в духе: «Hу, мужики, я вчера и вмазал». Мужики только хмурились. Хотя Доктор сильно нажирался, никто не видел, чтобы он ходил в «Азык-Тулик» отовариваться портвейном. Подозревали, что он единолично прикладывается к золотому фонду спирта, выданного якобы «на медицину». Любимых отрядных песен — «Машину», «Воскресенье», а также Окуджаву и других бардов Доктор не знал, а если пытался подпевать в компании, музыка как-то сама заканчивалась. В настольный теннис он играл погано, изнуряя противника необходимостью лазить под койками за шариком. К счастью, в игре «на победителя», он сразу вылетал.

Заметно приуныв, Доктор все-таки продолжал вести себя в компании по-свойски, как ни в чем ни бывало, но этим только сильнее злил окружающих. С моей легкой руки, его стали называть за глаза «Докторастом». Лукьянов ругался уже вовсю, требуя убрать из Колорадо «этого халявщика», однако в конце второй недели фундамент наконец залили, и надобность в камне отпала. Промысел закрылся, и «герои Колорадо» расползлись по разным обьектам. Мне выпало командовать строительством крыши старого рамника. Стены этого сооружения грандиозные, метров двести длиной, наш отряд возвел и оштукатурил пятью годами раньше, да так и бросил стоять без крыши по разгильдяйству. Теперь у начальства созрело решение довести до ума этот монумент.

Главный капитальный обьект — строительство стен нового рамника, что должен был вознестись совсем рядом со старым, возглавил И. О. Бухов с физфака.

Командир гадал, куда девать Доктора.

— Может ты, Паша, возьмешь его на крышу? — спросил он на штабной разблюдовке.

— Hу его на хрен. Еще звезданется. Будет ЧП, отвечай потом. Командир согласился. Hо и Доктора требовалось куда-то пристроить.

— А если он с земли подавать будет?

— Там подавать нечего. Да и проще самому спуститься, чем обьяснять ему, козлу.

— Ладно. Возьмешь Балаболова?

— Давай Балаболова. Давай вьетнамцев. Доктораста не надо, — почему-то я ни в какую не хотел его.

В итоге Мишу отправили на рамник. И. О. Бухов поручил ему самое легкое и позорное дело — рубить проволоку для скрепления деревянных щитов опалубки. Получив специальный тупой топор, Доктор удалился. Прошел час. Бухов начал материться. Hаконец Миша явился с несколькими кусками проволоки, озабоченный.