Владимир Пронский - Смертный бой

Владимир Дмитриевич Пронский

Смертный бой

Впервые они встретились на активе землячества: десантник и морпех. Десантник работал механиком на автобазе, примкнул к сообществу недавно, пообещав бесплатно ремонтировать служебный автомобиль, после чего сразу стал своим человеком. Тридцатипятилетний морпех, сотрудник известной торговой компании, имевший опыт работы в комсомоле, в землячестве считался завсегдатаем, поэтому давно возглавлял молодежную секцию. Он младше десантника на двадцать лет, но что значит разница в возрасте там, где нет званий и должностей. Поэтому их и называли запросто, по-свойски — Десантник и Морпех!

Все, кто объединялся в землячества, ставшие модными лет десять — двенадцать назад, в столице оказывались по-разному: кто приезжал на работу, кто после учебы, удачно женившись или выйдя замуж, навсегда оставался в Первопрестольной на зависть родным и знакомым из глубинки. Жизнь сложилась у каждого своя, но всех приезжих мучила ностальгия по оставленной малой родине. Поэтому любое упоминание о ней тотчас навевало воспоминания. Новые москвичи всегда были необыкновенно рады встречам с земляками из родной области, не говоря уж о родном городе или селе. И Десантник с Морпехом не были исключением.

Если во время первой встречи они лишь приглядывались друг к другу, то во вторую начали подначивать, занявшись извечным спором десанта морского с десантом воздушным. Каждый представитель этих родов войск считал себя, несомненно, авторитетнее и готов был это доказать кому угодно. В этом и они не отстали от других. К концу встречи в офисе землячества, закончившейся традиционным застольем, вполне созрели для выяснений отношений и шутливо поборолись на руках, для начала согласившись на ничью. Когда же неожиданно выяснилось, что они родом из соседних сел: Десантник из Коммунара, а Морпех из Борьбы, — все изменилось, потому что между их селами жила старая вражда. До революции 1917 года названия они имели иные, но с приходом к власти большевиков религиозные названия отменили, церкви в них поломали, и все это делалось неспроста, так как села эти когда-то стояли на Засечной черте, поэтому и получили расплату за казачье прошлое. К казакам их давно не причисляли, но дух государевых поселений, свободных от крепостного права, прижился раз и навсегда, и, какие бы перевороты и войны ни проносились по стране, какие бы реформы ни затевались — ничто не могло уничтожить в потомках горделивый дух. А где казаки — там и уклад жизни особый, не похожий на прилегающие районы. Там, к примеру, чужой человек пройдет по иному селу, и никто с ним не поздоровается, а в Коммунаре да Борьбе каждый доброжелательно поклонится, даже дети и старики. И еще отличались эти два села от окрестных традицией кулачных боев. Вплоть до середины прошлого века на Крещение и Троицу сходились бойцы и мерились силой и ловкостью.

Десантник с детства помнил, как сшибались стенка на стенку. Зимой бились свои — один край на другой, а на Троицу собирались у пограничной речки Бродницы и ждали, когда из-за нее прибудут ловченные мужики из Борьбы. И едва те переходили мост, как обе стороны вступали в схватку. Начинали ее подростки. Потом бились взрослые: молча, яростно, словно очередной бой — последний в жизни. В конце концов кто-то давал слабину, и тогда гнали проигравших с криками и улюлюканьем до центральной площади чужого села, чтобы там закрепить победу. Десантник по малолетству не успел поучаствовать во взрослых сшибках, но разок напросился задраться на чужих пацанов и представлял, что это такое — ходить стенка на стенку!

Ежегодная та забава продолжалась до середины шестидесятых годов, когда в очередной сшибке погиб отец Десантника, но погиб случайно, из-за фронтовой инвалидности не участвуя в кулачках. В тот день он мирно ковылял центральной улицей Коммунара, когда его обогнали односельчане, оказавшиеся в тот раз в меньшинстве и спасавшиеся от преследователей из Борьбы. Подвыпивший отец не думал ни от кого хорониться, знай себе хромал, стуча протезом, размахивая спьяну руками, и его, видно, приняли за коммунарского заводилу. Поэтому и шибанули под горячую руку. Отец неловко хлобыстнулся затылком о голяш мостовой и остался лежать недвижимым. В тот же час его отвезли в районную больницу, где он через пять дней, не приходя в сознание, скончался. Следователи пытались найти виновного, но разве сыщешь того, кто в сваре кому-то хорошенько ввалил? Бесполезное дело. А чтобы более не повторялась такая история, милиция стала жестко пресекать любые попытки кулачных боев. Даже конспирация бойцам не помогала: они несколько лет пытались тайно собираться вдали от сел, но и там их выслеживали — всех прочих разгоняли, а зачинщиков арестовывали и пятнадцать суток «остужали» в местных застенках. Но это тогда наказанием не считалось. Отсидев полмесяца на казенных харчах, они потом героями ходили по селу, любая деваха почитала за счастье пройтись с таким «арестантом» после вечерки.

Теперь эта молодецкая забава подзабылась, бывшие бойцы состарились и поумирали, молодежь разъехалась по городам. И если уж им приспичит по пьяной лавочке пободаться, то бодаются обязательно «насмерть», хотя прежде-то и слова такого никогда не произносили, берегли его для настоящего врага, закордонного.

Да, со временем окончательно отучили враждующих от этой привычки, зато Морпех и Десантник сразу вспомнили старинный обычай, когда ехали по «серой» ветке метро домой: одному добираться до «Пражской», другому — до станции «Аннино». Вошли в вагон — и заполнили его чуть ли не наполовину: оба крупные, плотные, с огромными ручищами, непомерно мордастые — в глаза смотреть таким страшно! И не молчуны. Особенно словоохотливым оказался Морпех. По молодости лет он не мог участвовать в кулачных сражениях, но был хорошо осведомлен о них от своего отца — большого любителя в молодости ходить на кулачки в Коммунар.

— Он даже какого-то коммунарского мужика однажды до смерти зашиб! — похвалился Морпех, распалившись. — Правда, мужик тот колченогий погиб случайно: в схватке не участвовал, а попал нашим под горячую руку!

Десантник сперва не проникся смыслом похвальбы, но когда Морпех еще что-то добавил насмешливое, то сразу, теперь по-настоящему, вспомнил своего отца, и все в Десантнике перевернулось. Получалось, что он сегодня выпивал, а теперь дружески разговаривает с сыном убийцы отца?! Вот так случай! И когда он подумал об этом, то совершенно по-иному посмотрел на земляка. Тот заметил его свирепый взгляд, но конечно же не понял причины, а счел вызовом, желанием потягаться силой. Что ж, он морпех, и морпехам не след увиливать от любых вызовов!

Из центра ехать минут двадцать пять, и этого времени им хватило, чтобы договориться о немедленном выяснении отношений.

— Чем, земляк, спорить, надо выйти на любой станции и «пободаться»! Ты не против? — спросил Морпех.

— Запросто! — охотно согласился Десантник, вспомнив погибшего отца.

— Только бодаться будем насмерть! — предложил Морпех. — Согласен?

— Договорились! Хотя наши отцы бились до первой крови и лежачих не трогали. Знаешь об этом?

— Знаю, но теперь прошли старые времена. Где выйдем?

— Давай на твоей «Пражской»!

Предложение биться насмерть Десантника не испугало, потому что заявлено оно было Морпехом сгоряча, явно для красного словца. И он конечно же ничего не знал о давнишней потере Десантника. Да и, понятно, не собирались они убивать друг друга. Схлестнуться — да, это верно, если уж сошлись. Ведь где Коммунар с Борьбой сходятся — быть драке!

Болтливые до этого, они, обдумывая схватку, сразу замолчали, едва обозначив жесткие задумки, до конца, видимо, не осознавая, в какую втягиваются затею. Но слово было сказано и принято, и отступать поздно. Им оставалось проехать два перегона, и оба эти перегона они не смотрели друг на друга. Лишь когда поезд начал тормозить и Десантник, которому надо было выходить через остановку, шагнул к выходу, неожиданно быстро протрезвевший Морпех спросил:

— Десант, ты чего? Серьезно, что ли?

— Договорились же… К тому же не я предложил биться! Пойдем!

Морпех промолчал, вышел следом за пригнувшимся в дверях Десантником. На улице напомнил о себе.

— Ну и где тут биться? Милиции полно! — осторожно произнес он, разрумянившись от захлестнувшего волнения.

— На другую сторону Варшавки перейдем! Там темно и луговина широкая!

Морпех ничего более не сказал, лишь засопел сильнее. Они перешли шоссе подземным переходом, вышли на луговину, примыкавшую к улице, ведущей в Бирюлево, и с асфальта ступили на мягкий и мокрый луг, раскисший от ноябрьских дождей.

— Начинай! — предложил Десантник. — Молодым везде у нас дорога!

И Морпех не заставил себя ждать. Махнул правой, левой, и Десантник едва успевал уворачиваться, чувствуя, как кулаки противника обжигают кожу на скулах. «Молоти, молоти, — подумал он, — еще пару-тройку раз махнешь, и прыть-то с тебя сойдет! И останется тогда подловить тебя на очередном замахе…» Он даже представил, продолжая уклоняться от достаточно редких, но хлестких ударов и слегка пятясь, как врежет противнику, как тот запрокинется и обмякшим мешком завалится на луговину.