Арон Тамаши - Шляпа моего родственника

Арон Тамаши

ШЛЯПА МОЕГО РОДСТВЕННИКА

Чудный выдался день, будто специально для воскресенья. Тепло, лишь изредка колыхнется на ветерке листва, на лицах людей царит тоже умиротворение и покой. Нежась на солнышке, медленно идут по улице старики, а девушки просто цветут и, принарядившись в праздничные платья, завоевывают сердца молодых людей и весь белый свет.

Многие из прохожих явно направляются проведать родственников.

А все это говорит о том, что день и вправду выдался совершенно безупречный. Настолько безупречный, что высоко возносится над остальными, как лилия над анютиными глазками или лютиками, и с этой своей высоты всматривается в прошлое, дабы среди воскресных дней лет прошедших выбрать себе товарища.

И нашел-таки одного.

Тот воскресный день действительно похож был на нынешний. Так же тихо шелестела на светлом ветерке листва, так же во множестве шли люди навестить родственников. Трепетала, радовалась душа, потому и могло случиться в то давнее воскресенье, что и меня навестил один молодой человек. Короткой была наша встреча. Но ведь и ласточка неслышно проносится над головой у кошки, а о крыльях ее кошка все же вспоминает с волнением.

Вот так и я вспоминаю этого юношу.

Когда я открыл ему дверь, он тут же, без приглашения, радостно и совершенно по-домашнему вошел в мою комнату. Из чего явствовало, что этого славного молодого человека я откуда-то должен знать. Должен, поскольку я и в самом деле его знаю. Вернее, чувствую, что знаю, вот только… Сколько ни вглядываюсь в его блестящие карие глаза и немного татарское лицо, выудить из них ничего не могу — имя его так и не вспомнилось. Более того, вся ячейка памяти, где он обитал как знакомый, пребывала в полном мраке.

Просто беда.

Но беду эту я старательно скрывал, и юноша ничего не заметил. Лицо его излучало спокойную радость, когда он заявил:

— Я давно собирался к вам зайти.

— И как давно?

— Давно, мне очень хотелось к вам в гости.

— Вот и пришел.

— Да. Пришел.

Облокотясь на колени, он выжидательно улыбался и украдкой оглядывал комнату. Я же рассмотрел и отложил в памяти — где она по сю пору и живет — его одежду: брюки, узкие и короткие, сшитые явно на кого-то другого, и коричневый пиджак, который в отличие от брюк болтался на нем как на вешалке. Так мы просидели довольно долго, пока он вдруг не сказал:

— Так вот, значит, где вы живете.

И в словах его прозвучали одновременно вопрос и утверждение.

Я решил, что поставлю все же точку, а не вопросительный знак, и посему ответил:

— Здесь.

Мы оба рассмеялись, потому что нам очень хорошо было вдвоем и мы абсолютно понимали друг друга.

— А заработок у вас какой? — спросил юноша.

— Как дождик, — ответил я.

Он сразу же понял: то густо, то пусто. И не просто понял, а даже высказал прекрасную мысль, что заработок у меня потому таков, что и дождик, и поэтический дар — в одинаковой мере подарки природы. Ну, подумал я, кто бы ни был этот парень, он заслуживает, чтобы выпить с ним стаканчик вина. Я налил два стаканчика, и, пожелав друг другу всего доброго, мы выпили.

— Да, вино тут лучше, чем дома, — сказал юноша.

— Дома оно тоже разное бывает, — постарался я подладиться к разговору.

Он задумался, словно не хотел быть несправедливым, и сказал:

— Это правда. В кооперативе, например, бывает иногда хорошее вино, похожее на кюкюлейское. А оно и вправду отличное. Но то вино, что хромой Дароци подает, виноторговец, может, помните, только на тот случай и годится, когда надо над какой-нибудь умершей старухой всю ночь на трезвую голову бодрствовать.

Хвала хромому Дароци! Теперь я знал, что мы с этим юношей, похоже, из одной деревни. Я тут же ухватился за эту ниточку, заявив, что уж кого-кого, а Дароци мне представлять не нужно, его-то я знаю как облупленного. И чтобы не застрять на Дароци, я снова наполнил стаканчик. Однако надежда, что вино унесет хромого Дароци, увы, не оправдалась: выпив, парень сказал:

— Это он выжил меня из деревни, подлец такой.

— Да что ты, вот не знал! — тут же удивленно отозвался я, будто должен был знать все, что когда-либо произошло с этим юношей-земляком, которого я тщетно старался вспомнить. А может, оно и к лучшему, что все случилось так, как случилось. К лучшему, потому что короткая история, которую он рассказал, укрепляя старые, затерянные во времени ниточки, протянула между нами нити новые. Короткой я называю эту историю потому, что поведал мне ее мой гость так:

— Сидели мы, значит, у него на Крещение. Ваш младший брат и я. Уже три литра выпили, а ни у него, ни у меня все еще ни в одном глазу. Вот я и говорю вашему брату, мол, знаешь, дядюшка, коли эти три литра нас никак не берут, то четвертый я точно выплесну Дароци в физиономию. Ну и выплеснул. А потом, через месяц, как это случилось, я был уже здесь, в этом чужом городе.

— Да, мы такие! — поспешил я присоединиться к удальству.

— Такие! — отозвался парень. — Ну и ладно. Я, во всяком случае, не жалею, что с Дароци так поступил. Потому что как приехал сюда, на другой же день наткнулся на хорошего человека, которого разбомбили, и это дало мне работу. То есть я хотел сказать, что у него здесь, недалеко от города, был дом, в него попала бомба, а господин Кайхаши хотел этот дом восстановить. Вообще-то этого доброго человека просто Кайхаши зовут, но я называю его господином, потому что, во-первых, он совсем не умеет плотничать, а во-вторых, потому что мы полюбили друг друга. Вот так вместе, вдвоем мы и отстроили весь дом. Он хорошо мне заплатил, вернее, из части платы одел. И эту одежду, что на мне, тоже он дал.

Я снова осмотрел и даже пощупал его одежду, отдельно пиджак и отдельно брюки.

— Да, очень приличная ткань! — признал я.

— Правда? — обрадовался парень.

— А шляпу он, что же, не дал?

Тут парень рассмеялся, да так заразительно, так от души, словно я не вопрос ему задал, а это игра у нас такая. Он долго не мог говорить от смеха, а потом рассказал:

— Как же, дал. Да еще какую красивую. Коричневую, с лентой, слева пушистая такая кисточка, а в ней даже птичьи перышки!

— Так где же она?

— Где? — смеется парень. — Она, бедняга, в гардеробе.

— Каком таком гардеробе?

— А где луна гардеробщицей, вот в каком.

По моему изумленному лицу он увидел, что я не совсем понимаю, в чем дело. Он наклонился ко мне и продолжил историю шляпы:

— Есть здесь у меня одна знакомая, если так можно сказать. То есть девушка одна, Амалия. Она уже давно в городе живет, все тут знает, все ходы и выходы. А еще она очень много читает и даже в кино ходит. Ей все время хочется и меня ко всему этому приохотить. Так вот и в прошлую субботу ей тоже захотелось, чтобы мы вдвоем пошли в театр. А денег у нас не было, вернее, после покупки билетов всего полтора форинта осталось. Зато имелась моя шляпа, которая желала попасть в гардероб, потому как привыкла, пока служила у Кайхаши, барствовать в гардеробе, уж коли ее повели в театр. Только это стоило бы нам денег!

— Это точно, — озабоченно подтвердил я.

— Один форинт, — продолжал парень. — Тогда у нас осталось бы пятьдесят филлеров. А как возвращаться домой после спектакля, когда на двоих пятьдесят филлеров?!

— Только пешком, — вынужден был ответить я.

— Вот именно!

— И что же вы сделали со шляпой?

— Вот как раз над этим мы и ломали голову, — продолжал молодой человек. — Что же нам делать со шляпой? Шли и раздумывали. Я ругал себя, что не оставил ее дома. Амалия со мной не соглашалась, потому что нравилась шляпа эта очень ей за форму, кисточку и особенно птичьи перышки. Она сказала, что положит ее на колени и шляпа там очень даже хорошо побудет до конца представления. А мне, честно говоря, не очень хотелось, чтобы она держала ее на коленях: шляпа-то ведь чужая.

— Ого, так недолго и поссориться! — сорвалось у меня с языка.

— В самую точку! Эта шляпа так встала промеж нас, что, пока мы добрались до места через Дунай, уже и вправду ссорились. Но прежде чем мы рассорились окончательно, ветер сорвал у меня с головы шляпу, перенес через перила моста, и полетела она над волнами, как большая коричневая птица.

— Ах ты, черт побери!

— Да, вот какое вышло приключение.

— А что же Амалия?

— Оплакала шляпу.

— Славная, должно быть, девушка, — задумчиво сказал я.

Молодой человек ничего не ответил, встал, пожал мне руку и пошел к двери. Однако в дверях все же обернулся и тихо сказал:

— Да, славная. Одно только мне в ней не нравилось. Что не Вилмошем меня звала, а по фамилии, Орбан.

С тем он и ушел.

А я остался дома с умилением и любовью в сердце, как и любой расчувствовавшийся человек, которого навестил дорогой родственник. Потому что Вилмош Орбан действительно приходился мне родственником. А именно племянником. Просто я давно его не видел, лет тринадцать наверное. А со временем, как тому и положено быть, Вилмош вырос и изменился.