Якоб Аржуни - Домашние задания

Якоб Аржуни

Домашние задания

1

Йоахим Линде, преподаватель немецкого языка и литературы в Шиллеровской гимназии, лучшей в городке Рейхенхайм, посмотрел на часы:

— Итак, попытайтесь теперь за те двадцать минут, которые у нас остались, обдумать прочитанный вами текст Вальзера и изложить свое мнение о том, какое влияние оказывает на вашу жизнь Третий рейх сейчас, спустя почти шестьдесят лет.

Скрестив руки на груди, Линде прислонился спиной к доске и оглядел лица старшеклассников, посещающих спецкурс «Немецкие писатели послевоенных лет и их анализ истории Третьего рейха». Двадцать два ученика, юноши и девушки, в возрасте от семнадцати до двадцати лет, головы которых в данный момент, как показалось Линде, были заняты только тем, где они проведут несколько свободных дней в конце недели. Как, впрочем, и у него самого. Был четверг, день выдался теплый и солнечный, и через два часа он собирался сесть в берлинский поезд, чтобы следующим утром отправиться в трехдневную пешую прогулку по окрестностям Бранденбурга. Об этом он мечтал давно, чуть ли не все четырнадцать лет, что прошли со времени разрушения стены: своими ногами «прочувствовать» колыбель Берлина, родину Фонтане и не в последнюю очередь — места, где родился его отец. (Он часто так высказывался и на недоуменные вопросы насчет «прочувствовать» отвечал: «Ну, всей душой ощутить эти места, пощупать эту землю, вдохнуть тамошний воздух, попробовать его запах и вкус». Линде был уверен в своей способности необычно формулировать мысли, а также придумывать новые слова и придавать обычным выражениям иной смысл. Чем больше времени его слушатели пытались догадаться, что он, собственно, хотел сказать, тем больше удовольствия он получал.) Линде уже три раза покупал себе билет на поезд до Берлина, но всегда в последний момент что-то мешало. В первый раз у Ингрид, его жены, накануне случился очередной нервный срыв, в другой раз Пабло, его девятнадцатилетний сын, затеял барбекю по случаю избрания его главой местного отделения «Эмнисти интернешнл», а полгода тому назад Мартина, его восемнадцатилетняя дочь, вскрыла себе вены и ее увезли в больницу. Однако на этот раз, как ему казалось, ничто не могло помешать его поездке: Ингрид находилась в клинике, Пабло отправился на мангеймскую демонстрацию против израильской политики расширения строительства своих поселений, а Мартина, через три месяца после попытки покончить с собой, сбежала из родительского дома и теперь жила с каким-то фотографом в Милане. Линде попросил директора гимназии освободить его на этот раз от участия в вечернем собрании учителей, а еженедельное обсуждение в Обществе имени Мартина Лютера современного прочтения Нового Завета в эту субботу отменялось из-за Винного праздника в их городке.

— Да, Алекс?

— В общем… — Алекс опустил поднятую было руку и робко улыбнулся. Три дня назад Линде предупредил этого парня, что если он не начнет выступать на его занятиях, то может забыть о спецкурсе.

— Я не знаю, но… — Колени Алекса мелко дрожали. — Но ведь вы сами сказали: это произошло почти шестьдесят лет назад. Какое это имеет отношение ко мне?

— Вот-вот, Алекс, об этом я и спрашивал.

Тереза и Дженнифер в последнем ряду фыркнули. Тереза была лучшей ученицей в классе, а у Дженнифер, как считал Линде и всякий раз в том убеждался, зад был весьма круглым и упругим.

В ответ на фырканье девиц он мягко заметил: «Ну-ну!» — и улыбнулся. Потом вновь обратился к Алексу:

— Было бы замечательно, если б ты что-нибудь сказал по этому поводу, а не повторял мои вопросы.

— А если меня все это действительно ничуть не интересует? — Услышав хихиканье девиц, Алекс вмиг помрачнел. — Не можете же вы заставить меня чувствовать, что на меня что-то влияет.

— Правильно, не могу. Но ты можешь заставить себя немного серьезнее подумать о том, что происходит вокруг тебя. К примеру, когда на каникулах ты бываешь за границей, как люди реагируют на то, что ты немец?

— А как они должны реагировать? И даже если б что-то такое было, то за границей они говорят по-заграничному и я их все равно не пойму.

С последнего ряда вновь раздались смешки.

Линде нахмурился и уставился на Алекса с выражением глубочайшего отчаяния. При этом с удовлетворением отметил ухмылки на лицах Терезы и Дженнифер. Наконец он со вздохом произнес:

— Как нам известно, ты с пятого класса изучаешь английский язык, и хотя твои успехи в нем, вероятно, тоже весьма скромны, но знаний твоих, скорее всего, хватит, чтобы в купе вагона или в кемпинге побеседовать с кем-нибудь на примитивном уровне.

— Как это — «на примитивном уровне»?

— Ну, это значит, как можно короче и проще. К примеру: «Как дела? Откуда ты приехал? Какая там погода?»

Алекс кивнул и произнес протяжно, чуть иронично:

— How do you do.

— Хотя бы. Но потом люди, наверняка часто спрашивают: «А ты откуда?»

— Понял. А я скажу «Из Германии», а они тут же затараторят в ответ: «Ну как же — Бавария, Мюнхен, „мерседес“, Линде…»

Алекс замолчал.

Линде не сразу понял:

— Прошу прощения?

— Да, я тоже поначалу сильно удивлялся, но в последнее время… Готов поклясться, там каждый второй в основном профессора, актеры или художники — в общем, интеллектуалы, ну и, конечно, молоденькие хорошенькие девушки со здоровенными задницами…

И Алекс глянул через плечо на Дженнифер, а у Линде вырвалось возмущенное:

— Алекс! Что это значит?

Алекс поднял руки, как бы сдаваясь:

— Ну я же должен рассказать, что происходит, если я за границей ляпну, что я немец. Люди тут же вопят: «О, Германия! Это же родина Йоахима Линде, всемирно известного изобретателя слов!» Попробуем сказать это на примитивном уровне: мирового парня…

— Алекс! Сейчас же прекрати молоть чепуху!

Вновь послышались смешки — теперь уже смеялся весь класс, и Линде вспомнил, что он обязан оценивать все, что происходит на уроке.

— Немедленно прекратите эти глупости! Мы разбираем чрезвычайно важную тему, и я хотел бы попросить вас в оставшиеся четверть часа собраться с мыслями.

Класс ответил молчанием. Линде обвел взглядом лица своих учеников, всех, за исключением Алекса, Дженнифер и Терезы.

Наконец руку поднял Оливер.

— Да, Олли?

— Со мной случалось нечто подобное, причем весьма часто, когда я еще ездил на каникулы с родителями. «Как? Ты из Германии?» И тут же начинается: «Хайль Гитлер! Шнеллер-шнеллер! Шницель! Хассо, фас!» — и прочая муть, как в голливудских фильмах. Теперь я стараюсь не говорить, откуда я. Иногда даже называю себя швейцарцем.

После короткой, почти торжественной паузы, во время которой лицо Линде заметно просветлело, он сказал:

— Итак, мы подошли к одному из самых важных влияний Третьего рейха на нашу нынешнюю жизнь: к отрицанию, или, точнее, замалчиванию, нашего происхождения. Мы ведь все еще не можем, как французы или англичане, с гордостью заявлять, откуда мы родом. Нам по-прежнему надо очень внимательно следить за своими словами, чтобы нас не поставили на одну доску с нацистами. Даже если мы — гуманисты и интернационалисты, например поддерживаем «Гринпис» или «Эмнисти интернешнл» и считаем мир единым пространством, которое следует спасать и защищать во имя всего человечества, но освободиться от ответственности за наших родственников, которую на нас вот уже почти шестьдесят лет возлагают другие народы, нам очень трудно. Доходит до того, что…

— А почему? — перебил его кто-то из второго ряда, и Линде, заранее сочинивший эту маленькую речь и отнюдь не закончивший ее, сердито поглядел на класс.

Соня! Как всегда, эта Соня. Когда он задавал ученикам вопросы и требовал их устного обсуждения, от Сони он не слышал ни слова. Но если он сам обращался к классу, что-то писал на доске или просил кого-нибудь почитать вслух, тут он почти был готов поспорить, что Соня непременно вмешается и будет возражать. И говорит-то зачастую полную ерунду. Вот как теперь — скажите на милость, что означает ее вопрос: «Почему?»

— Соня, будь добра, изволь поднять руку, когда хочешь что-то добавить, и подожди, пока тебя вызовут!

— Но ведь вы всё говорите и говорите и громоздите одно на другое, а я с самого начала не верю ни одному вашему слову. Я хочу сказать, что Германия большая страна и у нее есть своя история. И если уж мне выпало здесь родиться, то я должна с этим считаться. Поэтому я должна обо всем помнить. Ведь я не выбирала место своего рождения.

— Видишь ли… — Линде торжествующе улыбнулся. Он легко мог опровергнуть Сонины слова. Что случалось далеко не всегда. — И все же на тебя тоже возлагают эту ответственность…

— Вовсе нет! Да и что это такое — ответственность! Не знаю, что вы имеете в виду. А стоит мне подумать о родителях Оливера, то я сразу вспоминаю сосиски и «хайль Гитлер».