Стивен Миллхаузер - Король среди ветвей

Стивен Миллхаузер

Король среди ветвей

Королева — потаскуха, отрезать ей нос. Королева распутничает — сжечь ее. Вот такие интересные замечания можно услышать при дворе от тех, кому не по душе молодая супруга Короля. Правда, другие говорят о редкостной красоте Королевы. разумея при этом, что она преступна и ее хорошо бы повесить. Я же считаю, что юная Королева прекрасна и что за нею надлежит неотрывно приглядывать.

Я, Томас Корнуэльский, верный советник счастливого некогда Короля.

Король — мужчина полный сил; лицом приятен, плечист, мускулист и выглядит для своих сорока четырех молодо. Гладкий лоб, большие, темные глаза. Сильные руки, не раз доказавшие умение управиться и с конем, и с мечом, замечательны длинными пальцами, внушающими мысль об изяществе, даже изысканности, хоть мне и довелось однажды увидеть, как Король одним ударом кулака сломал человеку ключицу. Когда он, в подшитой горностаевым мехом малиновой мантии выступает пообок Королевы, вид силы, соединившейся с красотой, ласкает взгляд.

В Короле нет ничего достойного осмеяния.

Я заметил в нем одну перемену. До женитьбы на королеве Изольде Король прекрасно владел своим лицом: всякий, кто вглядывался в него, ничего не мог различить за гладким челом, широким простором щек, спокойным ртом и ясными, умными глазами. Ныне же в этом столь нами любимом лике проступают обожание, подозрительность, ревность, желание, внезапное сомнение.

Дамы двора непрестанно говорят о любви.

Любовь, твердят они, облагораживает сердце и возвышает душу. Любовь это божественный дар, позволяющий нам войти в Рай Земной, из коего мы были изгнаны по причине низменности нашей природы и каковой есть верный оттиск и отражение Царства Небесного. Я слышал, как супруга одного барона распространялась под вечер летнего дня о том, что любовь это очистительное пламя, пылающее лишь в высоких сердцах, и видел ту же самую баронессу, когда она, задрав выше талии юбку, подпирала в ночной темноте стену амбара, меж тем как галантный любовник ее, похрюкивая, точно боров, расточал ей знаки нежного внимания. Любовь, доводилось мне слышать от придворных дам, — не договор, крепимый жестокой властью закона, но вид духовного согласия, даруемого по свободной воле. Под этим они разумеют, что любовь возможна только вне супружества. Это те самые дамы, кои шепчутся насчет Королевы, провожают ее взглядами злобного порицания, сплетничают о племяннике Короля и ласково улыбаются своим мужьям, отдавая всякую минуту бодрствования приготовлению укромных свиданий с молодыми, полными жизненных соков любовниками.

Дамы двора весьма красивы собой.

Непосредственный источник придворных сплетен — Освин, сенешаль Короля. Это он первым донес Королю о взглядах, коими обмениваются Королева и королевский племянник. Сенешаль — верный слуга короны, искусный во всем, что касается до управления хозяйством, скрупулезный в отчетах, точный в речах, гордый, придирчивый, скрытный, до смешного благопристойный. Он неравнодушен к богатым отороченным белым мехом плащам, перстням с самоцветными камнями, золотым чашам. Слабостей у него две. Будучи сыном простого горожанина, возвысившимся при дворе вследствие дарований, неустанных трудов и неколебимой воли, он точит зуб на каждого, кто богат и высокороден. Сей недочет понуждает его чрезмерно переоценивать немалые свои достижения и усматривать пренебрежительность во взглядах, бросаемых на него любым из баронов. Вторая же слабость Освина проистекает из его непривлекательной внешности. Освин мужчина далеко не уродливый, однако черты его оставляют впечатление малоприятное: глаза малы и холодны, нос выдается вперед, один из передних зубов вырос под каким-то нелепым углом. Госпожа Фортуна, полагает Освин, обошлась ним нечестно, одарив, между тем, дураков земельными угодьями, наследственными титулами и ровными зубами. Вожделение, кое питает он к высокородным дамам, — по всему судя, ненасытимое, — выглядит отталкивающе. И никакие успехи удоволить его не способны.

Освин провожает Королеву взглядами, в коих нет места жалости. Похоть видна на его лице так ясно, как ножевая рана.

Легко решить, будто донос, сделанный Освином Королю, порожден оскорбленной гордыней и неутоленным желанием. Когда Королева улыбается сенешалю, ее серые, немного печальные глаза не видят его, обычно же она и вовсе проходит мимо Освина, на него не взглянув. Такая его незримость, пугающая прозрачность, должны уедать сенешаля свыше всякой меры. И все же, это объяснение, при всей разумности его, справедливо лишь до определенной точки. Вынося суждение касательно мотивов человека, подобного нашему сенешалю, не следует забывать и о его преданности короне; в послушании Освина сомнений никто никогда не питал. Докладывать Королю о любых признаках непорядка в доме, о любых поступках, не приличествующих вассалу или жене, — прямая обязанность Освина. И в этом смысле злобный донос его есть похвальное деяние преданного хозяину челядинца. Верно, впрочем, и то, что Освин всегда завидовал без меры любимому Королем племяннику.

Да и не может никто отрицать, что молодая Королева и Тристан находят удовольствие в обществе друг друга.

Красота Королевы поразительна, однако описать ее непросто. Изысканные веки, безупречные щечки, несравненные губы той или иной придворной дамы превосходят своим совершенством каждую из взятых по отдельности черт Изольды, и все-таки, соединяясь, они создают красу, равной которой нет при дворе. Гармония ли этих черт столь обольщает нас? Думаю, тайна ее красоты кроется в ином. Королеве, как и всякой прекрасной женщине, присуща отчужденность, холодок совершенства, какие усматриваешь в драгоценном камне или серебряном кубке. Подобная красота держит нас на расстоянии, холодит, а говоря по чести, немого отпугивает. В этом смысле можно было б сказать, что высшее выражение красоты есть ни что иное, как редкостная, загадочная форма уродства. Однако холодность королевиной красы превозмогает иная мощь — мощь несовершенства, неуправляемости. Ее светлые, заплетенные волосы, лишь намек на которые проступает на висках Королевы, там, где плат соединяется с чепцом, отливают такой золотистостью и уложены столь бесподобно, словно их выковал ударами молоточка золотых дел мастер, и все же, то там, то здесь пробивается наружу непокорная прядь и мерцает под солнцем. Вот эти-то пряди и надрывают нам сердце. Губы ее совершенны по форме, но, когда она улыбается, один уголок рта возносится вверх раньше другого. Внешний краешек левого века приспущен чуть ниже правого. Точеные ноздри, изваянные тонким резцом того же мастера, что покрыл двери нашего собора сценами Ветхого Завета, не в точности отвечают друг дружке. Когда же Королева смеется, пусть и негромко, в глазах и щеках ее проступает вдруг нечто такое, чего в них не было прежде — нечто, прорывающееся наружу, подобно сокрушительной силе.

Секрет королевиной красоты кроется в том, что ее подрывает.

Стоит ли удивляться, что злословие и клеветы соединили Тристана с Королевой? Они источают свет молодости, обезоруживая своею красой. Когда Король, Королева и Тристан выступают бок о бок, взгляды невольно соединяют юную Королеву с Тристаном, жестоко отделяя их от Короля. Верно и то, что Король официально просил Тристана любить и оберегать Королеву; когда Король совещается в главной зале с советниками или скачет за гончими в королевском лесу, она неизменно остается с Тристаном. Вдвоем прохаживаются они по саду Королевы или между деревьями вертограда, совершают верховые прогулки по лесу или беседуют в женских покоях над королевской опочивальней. И все это порождает злостные сплетни. Королева всегда при деле, говорят придворные дамы: ночью у нее один муж, днем другой. Им не дано понять, что именно любовь Короля к Тристану понудила его отдать возлюбленную Изольду под защиту племянника. Или они предпочли бы оставить ее открытой домогательствам сенешаля?

Тристан — человек чести. Он готов положить за Короля жизнь. Изольда выступает с ним рядом, опустив взоры. Пряди светлых волос ее перенимают сияние солнца.

Слишком много времени проводят они вдвоем. Не нравятся мне все эти слухи.

Нынче утром Король призвал меня в свой личный покой, что в северо-западной башне. Король одиноко сидел за шахматной доской, разложенной на маленьком столике. Он махнул рукой, предлагая мне сесть напротив, и, подумав, двинул на два квадрата вперед белую королевскую пешку. Длинные пальцы его помедлили, поглаживая искусно вырезанные на рукавах суроволикой пешки складки, прежде чем отпустить ее; из девяти наборов фигур, этот, резанный из моржовых клыков, Король любит больше прочих. Я двинул в ответ мою черную королевскую пешку. Он тут же подвинул на два квадрата свою ферзевую, предлагая мне жертву. И в этот миг, в глазах Короля проступило странное выражение, — он поднял руку, удерживая меня от хода. «Ну, Томас, — произнес он, — будь ты королем Корнуэлла, какого бы хода ты ожидал?».