Борис Майнаев - Следующий трамвай

Борис МАЙНАЕВ

СЛЕДУЮЩИЙ ТРАМВАЙ

Серый ветер хмуро перемешивал колкие снежинки. Они не летали и не метались в его ладонях, а медленно и устало текли, щурша друг о друга. Ни солнца, ни туч, ни облаков – серый мир неспешно всасывал в себя серость. Изредка в этом ветренном тумане появлялись и исчезали тени. Они различались лишь длинной. Из-под одной из них вдруг послышался громкий стук. Это было непохоже на знакомую скороговорку женских каблучков – пустые кости, высохшие ветки или сыплящиеся камни?.. Я оглянулся и посмотрел на то место, где должно быть лицо или что-то заменяющее его, и увидел все то же серое пятно. Страх выполз откуда-то из-под живота и стал карабкаться к горлу. Вместе с ним пришло ощущение надвигающейся опасности. Мне захотелось вернуться домой и, плотно закрыв за собой дверь, включить во всех комнатах свет…

– Ну, чего ты, пап?! – дочь прижала к своей груди мой локоть и заглянула в мои глаза,– метель метет или пурга пуржит – вот все вокруг и сжалось от холода и неудобства, а ты крутишь головой, словно один бредешь по марсианской пустыне. Вон и женщину чуть не до смерти напугал. Разве так дамам в глаза заглядывают?

Ее голос зазвенел от сдерживаемого смеха, а тонкая белая рука, гревшаяся в кармане моего пальто, вылетела наружу и сбила с моих волос серый сор снежинок.

– Бежим! – Длинные тени шарахнулись в стороны и скукожились по краям тратуара,– прорвемся грудью сквозь непогоду и воспламеним жаром наших сердец этот состарившийся еще тысячу лет назад немецкий город!

Она, продолжая прижимать мою руку к своей груди, рванулась вперед. Серая мгла бежала от нас. Жар опалил губы, гоня страх к пяткам. И тут я почувствовал, что где-то справа от нас, сгущается что-то громадное и тяжелое. Оттуда пахнуло ужасом.

– Ленка!.. – сердце ударилось в горло и раскатилось тревожной трелью звонка накатывающегося на нас трамвая.

– Успе-е-ем!

Вдруг ее рука рванулась из-под моей.

– Па-а-а!

Ее голос оборвался и, падая вслед за дочерью, подскользнувшейся на заледеневшей черноте рельса, я увидел огромные глаза и распяленный в крике рот водителя трамвая. Солнечные звездочки брызнули в лицо серой мути. Огромные колеса, опоясанные золотой дугой рвущейся силой тормозов стали, медленно приближались к груди все еще летящей Ленки. Я ударил ее ногами в спину и мир стал красным.

Я был где-то далеко внизу, но увидел, что дочь, оказавшаяся по другую сторону трамвая, поднялась и, крича, протянула руки в мою сторону.

– Папа! Папа!

Веселые голубые вагончики, чуть припорошенные снежком, катились мимо…

« Мы не успели на этот трамвай,– подумал я,– придется ждать следующего.»

С Ленкиного подбородка капала кровь…

Потом я увидел, что черные колеса катятся через мои колени, но не чувствовал ни боли, ни страха.

Вокруг кричали люди.

Я отолкнулся руками от горячего асфальта.

«Он отрезал мне обе ноги,– как о чем-то постороннем подумал я,– но я еще успею положить под него голову.

– Папа-а-а! – острая боль ударила в виски.

– Ленка,– крикнул я, что было сил,– не подходи!..

Я, как всегда, куда-то ехал. Мягкое сидение качалось подо мной и голова билась о стекло дверцы. «Вот засранец,– подумал я о Женьке, своем водителе,

– знай, смотрит себе на дорогу, а что начальник лоб о дверцу плющит, даже не видит.» Я вспомнил, как на меня смотрели в том обкоме партии, когда я приехал туда с громадной опухолью во весь лоб, набитой во сне на такой же горной дороге. Но, уж, нет, в этот раз я не им дам потешиться над столичным журналистом. Я попытался поднять голову, но она не слушалась меня. «Черт, неужели мы так крепко вчера взяли, что я не в состоянии пошевелиться? Со мной ведь такого не бывает. И в глазах какое-то странное верчение. Черт… Надо собраться, медленно вдохнуть через нос и, заполняя нижнюю часть легких, резко выдохнуть, представляя себе, что воздух вместе с болью выдавливается через темя… Ну!..»

Свет ударил в глаза, и я услышал немецкую речь.

– Шеф,– прозвучал надо мной женский голос,– он приходит в себя.

– Этого не может быть,– простуженно прохрипел мужчина,– он должен спать еще минимум два часа.

– Он открыл глаза.

Среди ослепительной белизны комнаты медленно проявилось несколько фигур в светло-голубых балахонах. «Странно, но они похожи на людей?» Боль рванулась в виски:

– Папа-а-а!

– Где моя дочь?

– Шеф, он что-то пытается сказать, но я не понимаю его. Мне кажется, это английский,– теперь в женском голосе звучало смущение.

– Я слышу. Клаус, может быть стоит добавить ему? – я увидел, что тот, что был немного повыше, повернул голову в сторону от меня.

– Думаю, не стоит,– возразил ему другой мужчина,– вы почти закончили, а боли он чувствовать не должен.

«Сука,– подумал я, закусывая нижнюю губу, – лег бы на мое место… О, господи, я же там,.. на рельсах…»

– Где моя дочь?

– С ней все в порядке,– ответил он по-немецки и тут же продублировал на английском. Потом пробурчал себе под нос,– этот русский сильный мужик…

Я увидел катившиеся через мои колени голубые вагончики и все снова погрузилось в качающуюся темноту.

Пахло сиренью. Еще не открывая глаз, я почувствовал тонкие, нежные пальцы своей Настены. Во всем мире женщин только у ее ладошек такой нежный аромат. Они были такими даже тогда, когда жена стирала Ленкины пеленки, а я, дурачась, целовал их сквозь мыльную пену.

Холодок скользнул по губам и в рот просочился глоток воды. Так она поила меня, когда я валялся с крупозным воспалением легких, после того, как гробанулся вместе с вертолетчиками Южной экспедиции на тот дурацкий отрог ледника Федченко. Когда это было?..

– Насть,– я увидел над собой переплетения прозрачных трубок и какие-то серые, как мне показалось, брезентовые ленты, только потом лицо жены,– где это я прохлаждаюсь?

Жемчужинки слез сверкнули в кончиках ее глаз, но не пролились наружу.

– В больнице,– я почувствовал, что она страшно устала и только потом увидел новые морщины вокруг глаз и в уголках рта,– они называют ее евангелической клиникой.

Узкая ладошка погладила меня по щеке. Я понял, что не брит и все вспомнил… Я опустил глаза, но жена сидел так, что я видел только ее грудь и плечи. Мы встретились взглядами и она, чуть прижмурившись, ободряюще взмахнула ресницами:

– Главное, что мы живы,– Настя повторила мою старую присказку, которую я придумал для нее, когда первый раз попал в автомобильную аварию, отделавшись вывихом плеча и рассеченной бровью. Ее рука нашла мою и я почувствовал, как острые ногти впились в мою ладонь,– ты должен думать только о том, что мы с тобой и любим тебя. Слышишь?

Сердце в моей груди начало разбег.

– С Ленкой все в порядке,– она опустила глаза и тяжело вздохнула,– она придет… Она была тут, – Настя чего-то недоговаривала,– когда ты был без сознания.

В ушах гремели молоты.

– Похоже, в этот раз удача показала мне свой шикарный зад?

Она опустилась ко мне и чуть-чуть прикоснулась губами к левому уголку моего рта. Так она делала, когда страсть начинала туманить ее взор, но сейчас?..

– Ты сам говорил, что она трижды может тебя вытащить, а третий уже был… Там, в вагоне, когда тот пьяный бандит с ножом…

Что-то обожгло мне щеку. Я вздрогнул и не сразу понял, что это была слезинка. Ее слезинка!.. А ведь в самый первый миг нашего знакомства, когда я упал перед высокой и стройной незнакомкой, мгновенно поразившей меня до черноты в глазах, на колени и предложил сердце и руку, я поклялся, что из ее глаз не упадет ни капли.

– Насть…

– Прости, это не ты, это я от счастья, что ты жив и пришел в себя.

Я прижал ее к себе:

– Насть?..

Ты почти две недели был в сумеречном состоянии. После операции было что-то с кровью, потом воспаление легких. Я… Я уже четвертый раз рассказываю тебе, где ты.. А ты, ты… Снова и снова… Ты тут даже стихи читал, помнишь: «… Когда на смерть идут, поют, а перед этим можно плакать…» и пел : «… Очарована, заколдована, в поле с ветром когда-то обвенчана…», а когда ты дошел до « На братских могилах не ставят крестов…». – Она поднялась и взглянула в мои глаза.

Сердце споткнулось и замерло.

– Что, по самые колени?

Ее тонкая шея неожиданно вспухла множеством канатиков, а подбородок нырнул в ложбинку грудей.

– Выше.

Узкие ладони обхватили мои шеки и сквозь аромат сирени пробился смрад страха:

– Главное, что мы живы! – Я первый раз слышал, как она скрипит зубами.– Мы все живы! – Это звучало как заклятье,– ты всю жизнь носил меня на руках… Теперь… Я люблю тебя и, наверное, умерла бы, если бы ты или Ленка. Мы живы! Слышишь?!

Я медленно выдохнул воздух и заставил сердце заняться своим делом. Потом обнял худенькие плечи жены и, правой рукой отодвинув ее в сторону, левой тронул свои ноги. Вот, оказывается для чего были нужны эти ленты. Они удерживали обрубки моих бедер от движения.