Джим Гаррисон - Гей, на Запад!

Гей, на Запад!

В Уэствуде Бурый Пес узнал облако, которое видел несколько лет назад и на три с лишним тысячи километров восточнее, около Файетта — на заливе Биг-Бэй-де-Нок. Облако было то же самое, без вопросов. Вопрос — каким путем оно добралось до Калифорнии, а именно до Уэствуда? В том, что он узнал облако, ничего замечательного не было. За свою жизнь в лесу он три раза видел, как птицы (ворон, ямайский канюк и дрозд) упали мертвыми со своих веток, и один раз, когда незаконно раздевал затонувшее судно в озере Верхнем на глубине тридцати метров, или около того, проплывавшая мимо очень большая озерная форель у него на глазах медленно опустилась мертвой на дно. Было минутное искушение подобрать ее и сунуть в сумку с медной фурнитурой с затонувшего судна, но потом он подумал, что рыба сподобилась мирного конца и было бы не очень правильно поджарить ее, полить жгучим соусом и в итоге превратить в дерьмо. В детстве, когда Б. П. мрачнел или дулся, дед обыкновенно говорил ему: «Не вешай нос, малый. Все мы когда-нибудь станем говном червей».

Облако проплыло, сменилось синевой. Б. П. вытянулся в своем гнезде под громадными листьями куста таро (Colocasia esculentf) в ботаническом саду Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе — куста, который, на взгляд Б. П., был одним из самых любопытных божьих творений, настолько не похожим на флору его родного Верхнего полуострова в Мичигане, что казался растением с другой планеты. Но как ни прекрасен был купол огромных зеленых листьев, он не помог Бурому Псу сориентироваться по пробуждении, как обычно. Это позволяло разрушить чары яркой жизни сновидений — они рассеивались с легкостью, стоило только сказать: я в хижине, и сейчас тут пять градусов. Ветер северо-западный, тридцать узлов. Первое ноября, и если бы я вчера не перебрал виски, то ночью встал бы, подкинул в печку, и сейчас на рассвете было бы десять, а не пять, от которых съеживается писька. Так примерно. Как можно начать день, не зная, где находишься?

Или — что, наверное, важнее — зачем? Ответ на последний вопрос будет длинным, неточным, расплывчатым из-за желания думать, что находишься там, где надо, после короткого и звероватого путешествия. Семь дней назад он был на Верхнем полуострове, а теперь под кустом таро в Уэствуде, в том, что иносказательно зовется Большим Лос-Анджелесом (поскольку Малый распирает от желания вырваться на волю, и при первом же удобном случае он так и делает).

По правде говоря, Бурый Пес был в бегах, спасался от мичиганской каталажки с Лоном Мартеном, бывалым, но глубоко жуликоватым индейским активистом, после ряда мелких и сравнительно безобидных правонарушений. Его первым преступлением было мародерство на судах, затонувших в озере Верхнем, и даже подъем тела коренного американца с одного из них — в итоге он решил, что это могло быть тело его покойного отца, хотя вывод был основан на косвенных признаках. Как пресловутое падающее домино, за первым преступлением посыпались другие, хотя в собственных глазах он был альтруистом, ибо трения с законом возникли из-за того, что он старался защитить тайное индейское кладбище, существование которого выдал в любовном трансе хорошенькому молодому антропологу женского пола. Эти правовые проблемы осложнялись еще и тем, что два дня назад Лон Мартен покинул его в Кукамонге. Б. П. пошел в туалет по малому делу, а когда вернулся, Лона Мартена уже не было, и когда осведомился у смотрителя о местонахождении Лона Мартена, поскольку драгоценная медвежья шкура, принадлежащая Б. П., была в багажнике, смотритель сказал: «Вали отсюда, пока полицию не вызвал» — не очень дружелюбный ответ. Он продолжал настаивать и спросил дорогу в Уэствуд, после чего тот просто показал на запад. Б. П. был несколько зачарован серьгами смотрителя в виде больших колец и счел, что они нежелательны, если ты собираешься затеять драку. Противнику достаточно схватиться за кольца, и тебе каюк — так он, по крайней мере, думал, направившись на запад, хоть и с тяжестью на сердце, но по дороге с утешительным названием «шоссе Стрела».

Пешком от Кукамонги до Уэствуда около семидесяти пяти километров — совсем недалеко для человека, которого в родных местах прозвали «ходячим дураком». У Бурого Пса дорога заняла неспешных тридцать шесть часов, включая короткие дешевые трапезы и сон, — как истинный лесовик, он был способен вздремнуть с открытыми глазами. В здешних краях закрыть глаза было, кажется, небезопасно. Когда он спросил Лона Мартена, сколько народу живет в Лос-Анджелесе, и Лон Мартен сказал: «Миллионы и миллионы», количество это ум отказался усвоить.

Со времен студенческих беспорядков в Чикаго, где Бурый Пес был весьма нерадивым студентом Института Библии имени Муди, он не видел таких толп, движущихся туда и сюда. Ясно было: что-то тут происходит, но он не совсем понимал что. Еще одним большим скоплением людей был Съезд горнистов и пожарных в Ишиеминге несколько лет назад, но там цель была вполне понятная. Бурый Пес стоял перед гаражом, дожидаясь, когда сменят прокладку на головке цилиндров в его фургоне, и наблюдал, как несколько сотен горнистов, сменяя друг друга, демонстрируют свое мастерство. Горновой музыки хватило бы на целую жизнь с лихвой.

Семидесятипятикилометровый переход предоставляет много времени для обдумывания всего, но успокаивает ходьба, а не размышления. В отличие от некоторых образованных людей, Бурый Пес не испытывал грызущей меланхолии при первой встрече с Лос-Анджелесом. Его умонастроение было гораздо более функциональным ввиду конкретности цели — вернуть медвежью шкуру и убраться обратно в малолюдные места, все равно какие, хотя воображению его рисовалась Канада — в качестве убежища, где его не достанет рука закона, а не красивого стрип-клуба в канадском Су-Сент-Мари, где девушки раздеваются до голого состояния, — скорее какое-нибудь место на реке Нипигон на северном берегу озера Верхнего. Говорят, там в изобилии водится порядочная ручьевая форель, а кроме того, он всегда может вернуться к противной работе лесоруба.

Последний такой продолжительный поход был у него несколько лет назад, когда две девушки из Гранд-Маре, которых он отвез в Мьюнисинг, бросили его там после того, как он немного перепил в баре «Корктаун» и спустился по травянистому склону возле пристани, чтобы вздремнуть. Он думал, что сильно любит одну из них, с невинным именем Мэри, родом из Детройта, и это она, с ее темным прошлым, угнала его фургон, чтобы провести выходные в Айрон-Маунтине. Так глубоко огорчило и рассердило его это предательство, что он шел обратно в Гранд-Маре пешком два дня, не торопясь, семьдесят с лишним километров — столько же, грустно думал он сейчас, сколько от Кукамонги до Уэствуда. Но в тот раз двигался он большей частью по пересеченной местности и, не считая магазинчика в Мелстренде, где он взял несколько банок свинины с фасолью, не видел ни одного человеческого существа. Была середина мая, тепловатая, с большой луной, и еще до первого костра он преодолел свое чувство к Мэри. Фрэнк, настоящий друг и владелец местной таверны, предупреждал его, что Мэри «гуляет», что и подтвердилось утром, когда Б. П. залез в ванну Фрэнка, куда было добавлено сильное антилобковое средство. В их северном краю блох не водилось, и Бурый Пес был озадачен зудом во всем теле, даже в бровях. Фрэнк в свое время поработал на стройке во Флориде и на основании опыта точно оценил ситуацию.

В нескольких часах от Кукамонги он вспомнил, что слышал это название раньше. Воскресными вечерами его дед ловил на батарейном «Зените» программу Джека Бенни, а Джек Бенни часто проезжал через Кукамонгу по дороге в Голливуд. Приятель Джека Бенни Рочестер, бывало, ни с того ни с сего выкрикивал: «Кукамонга!» — и однажды летним вечером очень маленький медведь, рывшийся в их мусорной яме в дальнем конце сада, вдруг поднял голову, заслышав голос Рочестера. Б. П. и его друг Дэвид Четыре Ноги — он умер в джексонской тюрьме — очень завидовали голосу Рочестера, но воспроизвести его не могли, а когда пробовали, дед кричал: «Задрайте глотку!»

Воспоминание о Джеке Бенни немного воодушевило его и расширило зримый мир, до этой минуты состоявший из подножного цемента и узкого туннеля впереди, куда были устремлены все его помыслы. До Джека Бенни он пытался вспомнить содержание библейской истории о Руфи среди чужих колосьев. Во время короткого пребывания Б. П. в Институте Библии имени Муди в Чикаго пастор их прихода, чтобы развеять его возможную тоску по дому, прислал ему письмо о Руфи среди чужих колосьев. К несчастью, церковь по ошибке перевела деньги на оплату всего обучения не в институт, а самому Б. П., и он истратил их на черную официантку. Выражение «влюблен по уши» всегда его смущало, потому что хотя любовь и требует иногда физических усилий, такая акробатика представлялась несколько чрезмерной.