Мелисса П. - Сто прикосновений (Дневник Мелиссы)

Мелисса П

Сто прикосновений

(Дневник Мелиссы)

Anne

6 июля 2000 г. 15:25

Дневник, я пишу тебя.

В комнате почти темно. Стены увешаны эстампами Климта и плакатами Марлен Дитрих: она смотрит на меня надменно и томно, пока я царапаю свои каракули. Лучи солнца пробиваются сквозь жалюзи и отражаются на белом листе.

Стоит жара, знойная, сухая.

Из соседней комнаты доносятся звук телевизора и голос моей сестры, напевающей мотив из какого-то мультика; на улице кричит легкомысленный сверчок. В доме спокойно и тихо.

Кажется, что все упрятано под тончайшим стеклянным колпаком, и жара затрудняет движения; но во мне нет покоя. Как если бы мышь грызла мою душу так незаметно, что казалось бы почти нежным. Мне и не плохо, и не хорошо, беспокоит то, что мне «никак».

Но достаточно поднять глаза и встретить свой взгляд, отраженный в зеркале, чтобы покой и тихое счастье снова завладели мной.

Я любуюсь собой перед зеркалом, я испытываю восторг от форм, которые постепенно становятся более определенными и уверенными, от грудей, уже заметных под футболкой: они нежно вздрагивают при каждом шаге… Когда я была еще маленькой, моя мать ходила по дому совсем голой, и я привыкла видеть женское тело. Поэтому для меня не являются тайной формы взрослой женщины; но, как запущенный лес, волоски, скрывающие Сокровенное место, притягивают взгляд.

Отражаясь в зеркале во весь рост, я медленно трогаю там пальцем и, глядя себе в глаза, испытываю к себе чувство любви и восхищения.

Удовольствие смотреть на себя настолько велико и настолько сильно, что сразу превращается в физическое наслаждение, начинаясь щекотанием, заканчивается жаром и мурашками, которые длятся лишь несколько мгновений. После этого наступает смущение.

В отличие от Алессандры я никогда не даю воли фантазиям. Недавно она мне сказала, что она тоже себя трогает, и сказала, что в такие моменты ей нравится думать, что ею обладает мужчина, трахает ее с силой и жестокостью, почти причиняя ей боль. Я удивилась, потому что для возбуждения мне достаточно просто смотреть на себя. Она спросила, трогаю ли я себя тоже, и я ей ответила, что нет. Я абсолютно не хочу разрушать этот мир, который я сама себе построила, это мой мир, чьими обитателями являются лишь мое тело и зеркало, и ответить «да» на ее вопрос – это было бы предательством по отношению к нам.

Единственное, что меня заставляет хорошо себя чувствовать, – это тот образ, который я вижу и люблю, все остальное – ненастоящее. Ненастоящими являются все мои дружбы, зародившиеся случайно и ставшие посредственными и незначительными… Ненастоящими являются поцелуи, которые я робко подарила нескольким мальчикам из моей школы; как только мои губы касались их губ, я чувствовала какое-то отторжение; и я бы убежала куда-нибудь подальше в тот же миг, когда их язык неумело втискивался в мой рот. Это все – фальшь, это так мало похоже на состояние, в котором я сейчас нахожусь.

Я хотела бы, чтобы все картинки оторвались от стен моей комнаты, чтобы через окно ворвался морозный леденящий холод, а вой собак заменил бы пение сверчков.

Я хочу любви, дневник. Я хочу, чтобы мое сердце растаяло, и я хочу видеть, как сталактиты моего льда ломаются и тонут в реке страсти и красоты.

8 июля 2000 г. 8:30 вечера

На улице галдеж. Смех наполняет этот удушающий летний воздух.

Я представляю себе глаза моих ровесников, когда они выходят из дому: горящие, живые, полные нетерпения поразвлечься вечером. Они проведут ночь на пляже и будут петь под гитару, и кто-то удалится туда, где темнота скрывает все, и будут нашептывать друг другу неопределенные по смыслу слова. Кто-то другой на следующий день поплывет в море, уже потеплевшее от утреннего солнца, таинственное и хранящее незнакомую морскую жизнь. Они будут жить и знать, как управлять своей жизнью. О'кей, я согласна, я тоже дышу, в биологическом смысле со мной все в порядке… По мне страшно. Мне страшно выходить из дому и встречать незнакомые взгляды. Я знаю, что я живу в вечном конфликте с собой, в какие-то дни мне приятно находиться среди людей, и я чувствую в этом настоятельную потребность. А в иные дни единственное, что мне нужно, так это остаться в полном одиночестве. Тогда я лениво сгоняю моего кота с постели, ложусь на спину и думаю.

Иногда ставлю какой-нибудь CD, почти всегда классическую музыку. И мне хорошо в тайном сговоре с музыкой, и мне ничего не надо. Но эти шумы на улице меня терзают, я знаю, что этой ночью кто-то будет жить интенсивнее, чем я. А я останусь внутри этой комнаты слушать звуки жизни, я буду их слушать, пока сон не обнимет меня.

10 июля 2000 г. 10:30

Знаешь, дневник, что я думаю? Я думаю, что это была отвратительнейшая идея – начать вести дневник… Я знаю, какая я, я себя знаю. Через несколько дней я где-нибудь потеряю ключ или, может быть, по своей воле я прекращу писать, потому что отношусь очень ревниво к своим мыслям. Или, может быть, даже наверняка, эта бестактная особа – моя мать – будет рыться в моих бумагах, найдет тебя, и тогда я почувствую себя глупой и перестану рассказывать.

Я не знаю, идет ли мне на пользу изливать свою душу, но, по крайней мере, меня это отвлекает.

13 июля, утро

Дневник, я довольна!

Я вчера была на вечеринке с Алессандрой – высокая и тонкая, на каблуках, она красива, как всегда, и, как всегда, немного грубовата в выражениях. Но внимательная и нежная. Сначала я не хотела идти, потому что на вечеринках мне скучно, и еще потому, что вчера жара была такая удушливая, что я ничего не могла делать.

Но она меня уговорила пойти с ней, и я согласилась.

На мотороллере мы доехали с песнями до самой окраины городка, откуда виднелись холмы, превращенные зноем из зеленых и пышных в сухие и невзрачные. Все жители Николози собрались на большой праздник, устроенный на площади, и там, прямо на теплом асфальте, стояли лотки, с которых продавали конфеты и засушенные фрукты. Небольшой особняк находился в конце какой-то темной улочки; как только мы добрались до его решетки, Алессандра замахала руками и прокричала: «Даниэле! Даниэле!»

Он вышел не спеша и поздоровался. Он показался вроде красивым, но в темноте трудно было его разглядеть. Алессандра нас представила друг другу, и он мне слабо пожал руку. Он очень тихо пробормотал свое имя, и я слегка улыбнулась при мысли, что он застенчив; в какой-то миг я заметила, как блеснули в темноте его зубы, поразительной белизны и блеска. Тогда я, сжимая сильнее его руку, произнесла, кажется, слишком громко: «Мелисса»; и, возможно, он не отметил блеска моих зубов, не таких белых, как у него, но, возможно, увидел, как мои глаза зажглись и засверкали.

Уже в доме, при освещении, я поняла, что он действительно красив; я шла позади него и видела, как при каждом шаге двигались его мускулы. Я ощутила себя мелкой при моем росте метр шестьдесят и к тому же – дурнушкой рядом с ним.

Когда же мы уселись в кресла гостиной, он оказался напротив меня и, потягивая пиво, смотрел прямо мне в глаза. Я тогда застеснялась своих прыщиков на лбу и своей слишком белой кожи по сравнению с его кожей. Его нос, прямой и пропорциональный, казался точно таким, как у греческих статуй, а выпуклые вены на его руках придавали ему вид физически сильного человека; его большие темно-синие глаза смотрели на меня высокомерно и насмешливо. Он задал несколько вопросов, при этом выказывая свое безразличие ко мне, но это меня вовсе не обескуражило, мне даже это понравилось.

Он не любит танцевать, и я тоже. Таким образом, мы остались одни, а все остальные в это время бесились, пили, шутили и танцевали.

Внезапно наступила тишина, и мне захотелось от нее избавиться.

– Красивый дом, да? – сказала я, стараясь держаться увереннее.

Он только пожал плечами, и я, чтобы не быть назойливой, замолчала.

Потом начались личные вопросы; когда все увлеклись танцами, он подсел ко мне и стал смотреть на меня, улыбаясь. Я была удивлена, заворожена и ожидала от него любого смелого движения, мы были одни, в темноте… Вдруг его вопрос: «Ты девственница?»

Я покраснела, почувствовала комок в горле, и множество шпилек стали покалывать мою голову.

Я тихо ответила: «Да» – и сразу отвела взгляд, чтобы скрыть свое смущение. Он прикусил губу, подавив смех, так ничего и не говоря. А в душе я выругала себя: «Сейчас ты для него ничтожество! Идиотка!» – но, в сущности, что я могла сказать, ведь это была правда, я – девственница. Меня никто никогда не трогал, за исключением меня самой, и это меня радует. Но любопытство во мне существует, и оно огромно.

Любопытство, прежде всего, узнать мужское тело, мне никогда этого не разрешалось; когда по телевизору показывают сцены с голыми телами, мой отец сразу же хватает пульт и меняет канал. А когда этим летом я осталась на всю ночь с одним мальчиком из Флоренции, который был здесь у нас на каникулах, то я не осмелилась положить свою руку в то же самое место, куда он уже положил свою.