Владимир Карпов - Нехитрые праздники

Нехитрые праздники

ПОВЕСТИ

ИСКЛЮЧЕНИЕ

Направо пойдешь — женату быть, налево пойдешь — богату быть, прямо пойдешь — убиту быть.

После окончания одного почтенного театрального учебного заведения я, прибыв по распределению в областной город, стал по совместительству преподавать в местном институте искусств специальную дисциплину. Это был несколько странный институт: он объединял в своих стенах будущих музыкантов, артистов и режиссеров, но главное — просуществовал на ту пору всего лишь год! А потому, как и подобает младенцу, жил шумливо, неорганизованно. Состав преподавателей, что называется, утрясался, никак не могло установиться твердое расписание — четыре часа, отведенные моей дисциплине, «прыгали» по нему, как кузнечики. Словом, учебный процесс напоминал затор где-нибудь на перекате во время сплава леса, когда бегают люди с баграми и подталкивают бревна, лишь бы проплыли дальше, авось и прибьет куда надо. Во всем этом студенты-музыканты чувствовали себя более-менее спокойно — они с малых лет занимались музыкой и понимали, как это делается. А студенты-театралы не знали, не ведали подступов к своему искусству. Их учеба, жизнь была полна вольницы и сумятицы, но в них отчетливо проявлялись контуры какой-то подспудной неосознанной духовной ориентации, подвластность которой обнаруживал и я в себе.

— Лютаев! — окликнула вахтенная дежурная молодого человека в широкополой шляпе и длинном пальто с поднятым воротником. — Ты что устроил из своей комнаты притон?!

Когда Сергей уходил, в его комнате оставались друзья, все из общежития, только Борька Чибирев «домашний». Все было тихо, мирно, говорили, пели, потягивали сухое — отмечали День театра. Борьке, правда, не сиделось: исчезал, появлялся, ошалев от нашего раздолья и, как ему представлялось, бездны возможностей порадоваться жизни. Не успокоился, пока не привел приехавшую к кому-то в гости голубу с кофейно-молочной кожей, с гривой прекрасных смоляных волос и огромными томными глазами.

Дверь в комнату была взломана. Комната пуста.

Сергей толкнулся в дверь сокурсника Андрюши Фальина.

— Не стучи, — послышалось сбоку приглушенное и таинственное.

Из кухни выходил сам Андрюша. Был он нервно бледным и странно улыбался.

И все, собравшиеся на кухне товарищи, были какие-то запунцевелые, и все странно улыбались… Оказалось: в комнате Сергея члены студсовета застукали Борьку Чибирева с той самой темноокой красавицей. Профорг Леша Кузьмин проявил даже для него непривычную бдительность и оперативность. Следил, дождался, когда все из комнаты разошлись, вычислил, кто в ней остался, собрал членов студсовета — и нагрянули! Андрюша Фальин забавно и точно показывал, как Кузя, маленький, чуть припадающий на ногу, но прямой и негнущийся, словно накрахмаленный воротничок, подслушивал, заглядывал в замочную скважину, настырно лез в комнату, возглавляя толпу… А Борька, в свою очередь, по пояс голый и босой, насмерть встал перед дверью, отогнал любопытствующих метра на полтора в радиусе. И заявил, что без ведома хозяев пройти в комнату можно лишь через его, Бори Чибирева, труп!..

У Андрюши была великолепная выпуклая артикуляция, придыханный приветливый голос. Говорил он, мягко вращая ладонями в такт развитию фразы, как бы дирижируя себе; слушал, вытянув шею, выдвинув подбородок и немного щурясь; улыбался, щедро одаривая каждого белизной своих мелких ровных зубов. Изображал он все подчеркнуто, утрированно, поэтому рисовался совсем какой-то разбой и столпотворение. Как в любовных сценах из немого кино…

А Сергей все более погружался в себя. Упрямая слежка за Борькой, приходил он к выводу, есть не что иное, как попытка хоть в чем-то уличить его, Сергея Лютаева! Найти зацепочку. В последнее время Кузя что-то часто стал к нему наведываться. Наведался и сегодня, зубки еще по обыкновению поскалил, мол, кто это у вас так хорошо поет? — улыбку, похоже, он еще в постели заготавливает. А пела как раз та девчонка, Борькина… Андрюша Фальин сразу высказал предположение: «М-м, Сережа, чувачок, м-м, тебе не кажется, что Кузя пришел спецрейсом?..»

Полгода назад институтское руководство уволило, точнее вынудило уволиться Мастера — так называют художественного руководителя театрального курса. И причиной увольнения, как понимали дело Сергей и его сокурсники, было лишь то, что ненасытной заурядности хотелось съесть подлинную личность.

О театральных постановках Мастера много писали и говорили в городе. Еще бы! Даже обыкновенную сказку про Ивана-дурака он сумел так повернуть, что все ахнули — какое решение! Иван предстал зрителям не тем привычным, наивно верующим в людскую доброту и справедливость, а человеком, знающим свою цену, вынужденным, живя среди дураков, дураком прикидываться, чтобы достичь цели и сделать хоть немного разумнее беспросветную жизнь вокруг. К тому же все это было подано в жанре мюзикла!

А какую сценку поставил Мастер с участием Сергея и Андрюши Фальина! Ее показывали у себя в институте, во Дворцах культуры, в концертах рядом со зрелыми артистами, везде публика — в лежку от смеха! Эта сценка, пожалуй, стала бы событием поважнее спектаклей, если бы ее пошире обнародовать. Режиссерский прием прост, но потрясающе неожидан: действие разворачивается одновременно в комедийном и трагедийном варианте, выражая таким образом двуединство явлений. Причем для разнообразия авторов и произведения меняли, а характер исполнения оставался прежним:

Как молотком стучит в ушах упрек,И все тошнит, и голова кружится,И мальчики кровавые в глазах… —

возносил руки к небесам трагик Сергей, а Фальин тотчас комически и точно его передразнивал:

Как молотком……И мальчики кровавые в глазах…

Андрюша все быстрее, быстрее подхватывал Сергея, как бы настигая его, темп взвинчивался, и в конце концов оба исполнителя в бешеном ритме совершенно одновременно произносили один и тот же текст на разные лады. Андрюша был прирожденным пародистом: кого угодно мог скопировать с ходу. Правда, Сережа с таким упоением рвал страсти в клочья, что его смешно передразнивать не составляло труда.

Не просто энергичный, а будто начиненный взрывной энергией, Мастер при первом же знакомстве сумел увлечь весь курс за собою! Вошел, в черном кожаном пиджаке, с бородкой пророка, и решительно, без всяких подступов провозгласил: «Я могу вам открыть секрет, как стать гениальными! — Помолчал, удостоверившись, что приковал внимание, продолжил: — А теперь представьте, я бы начал так: «Театр начинается с вешалки…» Разговор о театральной вешалке, конечно, не шел ни в какое сравнение с секретом гениальности. Все засмеялись. Говорил он, приподнимаясь на цыпочки, так рвалась вся его сущность вверх, к небесам, к тому, чтобы быть понятым, закинуть зерна иного знания в мозг учеников: «Истинный художник, как и любой талантливый человек, это разрушитель, ломающий устоявшиеся стереотипы… Традиция — это, в сущности, привычка, чаще всего дурная…» После общения с ним душа загоралась, верилось, что способен подивить мир, хотелось тотчас начинать спасать заблудшее человечество, отдавать всего себя людям, без остатка, бежать хоть сейчас на подмостки и кричать всю правду этим успокоившимся, этим зажравшимся!..

Сережа как-то не совсем осознавал, что успокоившиеся, которым он станет кричать правду в глаза, и есть те люди, которым надо отдавать себя. Но сердце его было полно самого искреннего порыва. Ведь именно Сережу, а скажем, не Андрюшу Фальина стал выделять Мастер из среды учеников. Да что там, по сути, у них установились товарищеские отношения!

Мастер даже семьи не завел, чтобы не погрязнуть в быте, всецело отдавал себя делу! И вот такого-то педагога — о, серость! о, ничтожество! — можно сказать, выпнули из института! Вот приходил бы какой-нибудь, бурчал чего-нибудь тихонечко под нос — и работал бы, наставлял!.. Где, спрашивается, справедливость?! Тем более, что новым руководителем курса был назначен старичок, который, прижав кулачки к груди, как на смех заговорил именно о том, что театр начинается с вешалки… Стал скрупулезно заниматься этюдами по программе, требуя от студентов органического существования на сцене в предлагаемых обстоятельствах. А какие были планы — «Бесов» хотели поставить! Задумка сокрушительная — сыграть весь спектакль на сцене, выстланной ликами русских святых! Каков символ! Все полетело…

Курс пытался отстоять своего педагога: ходили по инстанциям, писали коллективные письма… Приезжала и комиссия. Но мало что изменилось. Вместо одного проректора прибыл другой, который стал поочередно вызывать студентов к себе и нудно, затверженно читать мораль. Мастера не вернули. Правда, он к той поре уже уехал и работал в другом городе.