Евгений Будинас - Давайте, девочки

Евгений Доминикович Будинас

Давайте, девочки

Книга первая

Сиреневый туман

А потом троллейбус захохотал.

Не сам троллейбус, разумеется, хотя и его видавший виды корпус затрясся от хохота пассажиров, когда в хриплых динамиках прозвучал призыв приобретать талоны на проезд. В самом обращении не было ничего смешного. Но верзила-водитель, загромождавший кабину, как шкаф, вдруг пролепетал его тоненьким голоском Красной шапочки из анекдота.

Все просто: девчушка лет пяти сидела у водителя на коленях, она и говорила в микрофон. Но кому нужны эти объяснения, если смешно.

Троллейбус, вымытый дождем, только что свалившимся с чистого неба, пронзительно синего, каким ему и положено быть в сентябре, катил веселый и оранжевый, как три тонны мандаринов. Бывает такой дождь, его почему-то называют слепым, хотя от него все оживает прямо на глазах. И настроение поднимается, и сразу становится ясно, что тебе повезет.

Вот хотя бы, с этой девицей, вымокшей и слегка растерянной – у нее зеленые, немного безумные глаза и большой чемодан у лихо расставленных ходуль на высоких шпильках. Рукой ухватилась за поручень, вторая – в бок, осанка гусарская, пусть пупок и не прикрыт ни маечкой, ни тем куцым лоскутком, что у них теперь называют юбкой… Смело и беззащитно.

Слишком растерянная улыбка и слишком длинные ноги, чтобы оставить все это просто так.

– Девушка, вы едете в Калининград?

– Да.

– Поездом в десять двадцать?

– Да…

– В первом вагоне?

– Вы что, мент?

– Нет, йог. Это про меня двадцать лет назад писали в «Литературной газете». Помните? Вы как раз только родились… Вначале я каждое утро стоял на голове по десять минут. Потом уже по часу сорок пять. Самоусовершенствование!

– Круть! Но угадали вы прикольно…

– Про ваш возраст?

– Нет, про поезд и вагон…

– Да у меня приятель едет в этом вагоне. Хотите, я с ним поменяюсь?

– А он – тоже прикольный?

– Кто?

– Ну этот ваш приятель…

– Меня вам уже мало?

– Это – смотря чем вы занимаетесь, когда не стоите на голове…

– Еще я могу носить чемоданы.

– А серьезно?

– Серьезно я умею только валять дурака. И подавать надежды… Ну вот, а сейчас я угадаю, как вас зовут… Неужели Леной?

Старый и беспроигрышный трюк. Снова брякнул первое, что пришло на ум. Не попал бы – тут же забылось бы, но вот угадал, судя по изумлению ее зеленых.

– По паспорту я вообще-то Алена, а друзья зовут… Ну, в общем, Лен… – Она уже была на крючке. – Это у вас, кажется, называли «случайным знакомством»?

– Что значит «у вас»?

– Ну, в ваше время…

Что она знает про «ваше время»! Но подвернулась кстати: по крайней мере, в поезде будет чем заняться. И зовут удобно – так же, как его давнюю, еще школьную любовь, даже короче.

Уезжать из Минска в одиночестве ему совсем не хотелось. Хотя обычно в середине сентября он любил обрываться в Вильнюс, где устраивал себе сентиментальные каникулы, разбередив душу воспоминаниями юности.

При этом он каждый раз собирался закончить свою «Повесть о первой любви», с которой когда-то (еще студентом) начал литературные упражнения. Однажды он даже отнес рукопись в редакцию, где ее прочли и отвалили «за бездуховность главного героя». Десятки раз потом он брался что-то там подправить, изменить, учесть какие-то замечания, но откладывал, отвлекаясь на более срочные дела.

Это было не совсем честным по отношению к началу. Ведь никаким писателем-то он быть совсем не собирался, и полез он в это дело лишь с одной целью – сообщить миру о своей Необыкновенной, Единственной и Неповторимой Первой Любви. А все остальное – за целую жизнь – написалось у него как бы в отвлечение. Все остальное – суп из топора…

Но на сей раз он ехал с твердым намерением все-таки рассчитаться с этим своим долгом. Даже если для того, чтобы «Вернуть Королеву» (так теперь он придумал назвать повесть), придется застрять в Вильнюсе надолго.

Завтра же он пойдет в Нагорный парк, где они познакомились во второе воскресенье сентября тысячу лет назад… И снова зазвучит щемящая, как старая запись Клавдии Шульженко, мелодия-рондо – с одной по кругу возвращающейся темой, прерывистая, словно рокот мотора в небе, где кружит и кружит сиреневый биплан, то едва различимой точкой взмывая в горку и затихая, то приближаясь и вырастая в стремительном пике…

И листья под ногами снова зазвенят, как фольга от шоколада, которую Ленка старательно расправила на гладкой поверхности кафельной печки и разглаживала розовым ногтем мизинца… Она стояла, набросив на плечи мамину шаль…

Жаль… Как же давно это было. И как безвозвратно кануло, впрочем, так ничем и не заместившись. Первая любовь, звонкий шелест пожухлой листвы…

Только звуки обладают свойством так навязчиво возвращаться и будоражить память.

– Эй, дядя, да куда же вы с моим дурацким чемоданом! Дайте я сама… Он же тяжеленный!.. Вы что, и впрямь со мной поедете?.. Это круть! А как же вы без билета?

Знала бы она, сколько раз он отправлялся этим поездом – до Вильнюса тут всего-то и было три часа езды. И никакого билета не брал, легко сговариваясь с проводником на отдельное купе за ту же трешку… А там пообедать в «Неринге» – и можно обратно… Время на дорогу? Только идиоты считают его потерянным. Когда еще можно просто подумать, глядя в окно!

Конечно, это было давно, задолго до того, как здесь появилась государственная граница, нелепым образом сразу отделившая его от города детства. Хотя с пересечением границ у него лично проблем нет: влиятельные друзья-литовцы с его «исторической родины» позаботились, вручив ему полноценный европейский паспорт вместе с окончанием «ас» в фамилии.

Вот поезд тронулся и покатил – из страны огурцов и совковых порядков в страну янтаря и недоразвитого капитализма.

– Слушай, – говорит, а зелеными уставилась. Едва присела на откидном стульчике напротив, едва нагнулась, чтобы скинуть босоножки, отчего бретелька маечки непринужденно отвисла, а там – то, что полагается для глубокого знакомства. – Слушай, давай сразу будем на ты…

Сразу и будем. Боже, как это знакомо, как известно все, что следует за этим «сразу», насквозь ее выдавшим.

Но нет, он успел еще зачем-то показать ей свою последнюю книжку. И даже размашисто подписал на память.

Хотя это, пожалуй, лишнее…

Какое же безобразное количество раз с ним все это было! В точности так, или не совсем, или совсем не так, но одинаково неотвратимо. И привычно, включая неудобство вагонной полки, – хорошо еще, что удалось перейти в спальный вагон, правда, теперь уже не за трешку…

– Круто, блин, ой как круто! – задвигалась, застонала, хотя и не совсем впопад, что сразу ему обозначило не пылкость и подзавод, а наивную старательность.

– Ну ты и даешь! – Знает откуда-то, что мужиков надо громко хвалить.

Тут и его неожиданно подхватило. От похвалы что ли? От этой детской старательности? Давно так не забирало…

Но тут же и звонок – предупреждение об опасности: только не раскисать, обретая это очередное «сокровище». Ведь так же неотвратимо, как сейчас она его оседлала, так и попрыгает дальше. А чтобы не расстраиваться, надо не настраиваться, как наставляла Ленкина (его школьной любви) мамаша, конечно, совсем по другому поводу. Имея в виду, что если мальчик после восьмого класса полюбил девочку, которая уже перешла в десятый, то для девочки это может еще ничего и не значить.

Ладно, хоть на второй заход ее хватило – ему по-прежнему нужно минимум два раза кончить. Вот затихла теперь, по-детски свернувшись калачиком, поджав коленки к груди, выгнув дугой спинку с позвонками, проступившими жалкой белизной бугорков…

– Эй, маленькая, ты меня уже бросила?

– Ты с ума сошел! Я, между прочим, своим парням никогда не изменяю.

Тут с ума сойти и слететь с катушек. Чтобы в одной фразе столько несоответствий… Впрочем, насчет «своего парня» – это как раз польстило…

– И не говори мне так. Я не маленькая.

– Конечно же, ты большая. Маленькая – это я так буду тебя звать. Или Малая, а еще лучше – Малёк. Так в Польше называли маленькие потешные автомашинки, в которых некуда девать ноги.

– У меня они длиннющие… Но ладно. Это круть. Меня так еще не называли… Только я минут десять посплю… О'к?

Ладно. «О'к», так о'к, если уже и «о'кей!» они сократили для упрощения… Оставшись один, он подавил легкое раздражение и задумался о своем.

«Дети подземелья» – так однажды он их для себя обозначил. Этих юных и хищных искательниц, только и способных на «сразу»: так вот отымешь по полной, по-быстрому трепыхнуться, оторвав запретное, чтобы тут же испуганно юркнуть, как в норку: «Знала бы моя мама!».

Что потом – ей наплевать, ничего для нее это не значит. Да и не верит, не знает, что бывает еще какое-то потом, если сразу все так выхитрилосъ.