Рязанов Михайлович - Наказание свободой
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Рязанов Михайлович - Наказание свободой краткое содержание
Наказание свободой читать онлайн бесплатно
Юрий Рязанов
В хорошем концлагере
Том II
Наказание свободой
Всё, о чём повествуется в этой книге, — правда.
АвторКнига первая
В ХОРОШЕМ КОНЦЛАГЕРЕ
Посвящаю тем, кто помог мне выжить в аду советских тюрем, концлагерей и остаться человеком.
АвторЗа что вертухаи грозят мне расстрелом?
(вместо предисловия ко второму изданию)Предлагаемая читателю книга буквально омыта кровью автора. Это не трёп и не позёрство. Вот как всё было. Приблизительно двадцать шестого июля две тысячи первого года, когда первое издание её попало в тюремную библиотеку города Екатеринбурга, точнее — недели через две, меня выследила парочка неизвестных — он и она. Он — верзила под метр восемьдесят пять — девяносто, она — по плечо напарнику. Оба из одного ведомства. Какого? Того самого. Можете поразмыслить сами, уважаемый читатель. Кто может выследить вас, если вы предупредили о своём маршруте лишь жену? Правда, в присутствии телефонного аппарата.
Я почувствовал чей-то пристальный взгляд на себе, обернулся и увидел, что меня разглядывают двое через стеклянную перегородку, отделявшую магазин от торгового зала Центрального рынка, сверяясь с чем-то, что находилось в ладони спутника дамы. Убедившись, что не ошиблись, бугай весом в центнер и за ним его миниатюрная спутница ввалились в магазин.
Я сразу понял, что эта парочка явилась по мою душу. Мужчина, так назовём его, изобразил из себя пьяного и принялся материться. Причём матерщина, естественно, адресовалась мне. Субъект с офицерской выправкой костерил меня почём зря. Такое его поведение не только подтверждало мою догадку, но я почувствовал явственно исходящую от него угрозу, опасность. Как мне поступить? Постарался пойти на мировую, не поддаваться на провокации. Одновременно моё сознание обжигали мысли: почему вертухаи вылезли из своих тюремных нор и кровавых концлагерей и шастают по территории воли, как по концлагерному плацу? Для них, наверное, вся Россия — концлагерь и весь народ — зеки? Какая наглость! Но «пьяному» вежливо сказал:
— Пожалуйста, я уже расплатился. Покупайте, что вам нужно.
Дело в том, что незнакомец материл меня, утверждая, что я буду ещё полчаса возиться у прилавка.
На моё приглашение «пьяный» ответил потоком сквернословия, который подтвердил: передо мной вертухай. Вернее всего — тюремный. Подумалось: даже тут, на воле, они меня достали… И преследуют уже в открытую. Раньше — тиранили чужими руками. Все «кондомы» у них на крючке: не согласись с «предложениями», тебя технически загонят в угол.
Секунду я молчал, потом произнёс роковую для себя фразу:
— Идите вы сами туда, куда меня послали.
Впрочем, если б я даже не вымолвил ни слова, он, этот вертухай, выполнил бы (не мог не выполнить) поручение, равносильное приказу. Партнёрша же его всё это время молчала. Необходимая в подобных акциях «свидетельница».
Поскольку палач приблизился ко мне на убойное расстояние, то сразу, в тот же миг, когда я закончил фразу, последовал сокрушительный удар, ещё и ещё… Я загораживался от кулаков авоськой с купленными продуктами, но это — не бронежилет и, естественно, не мог защитить от напавшего. Да я и не мог оказать какого-то сопротивления под градом профессиональных ударов: хорошо тренированному палачу исполнилось лет тридцать пять — сорок, а мне скоро восьмой десяток. Меня уже тогда одолевали недуги, в том числе и эпилепсия, которой «наградили» такие же палачи из того же ведомства, измывавшиеся надо мной с семидесятого года, когда я опубликовал критическую статью в областной челябинской газете. Статья называлась «Почему погибла рабочая Евдокия Владимирова?». За статью меня нельзя было привлечь к ответственности («клевета на коммунистическую партию»), ибо в ней содержалась неопровержимая правда, но они мне после десятилетиями гадили, как могли, а могли они многое и довели здоровье вот до такого состояния. Однако вернёмся на место расправы. Со стороны я, наверное, очень походил на тренировочный мешок, по которому долбил, как я после сообразил, профессионал высокого разряда, думаю, было на ком ему тренироваться и до меня. В общем, ошеломило внезапное нападение «пьяного». Прекратил он свою «разминку» лишь после воплей двух продавщиц:
— Вы чего хулиганите в общественном месте?
— Прекратите хулиганство, а то я милицию вызову!
С милицией «хулигану» не захотелось иметь дело — пришлось бы предъявить документы. Правда, «хулигана» поддержала напарница:
— А чего он обзывается?
— Тот — кем он вам приходится? — первым начал, — ответила напарнице одна из продавцов, показав пальцем на верзилу.
«Пьяный» прекратил своё кровавое дело, в общем-то уже выполненное.
Продавцы, возможно, и не вступились бы за меня, если б не увидели залитые кровью моё лицо и магазинный пол.
Вынув носовой платок, я пытался остановить кровь, тёкшую на куртку и на чистенький пол, но мне это далеко не сразу удалось сделать.
Я осмысливал произошедшее и думал, как дальше поступать. Твёрдо знал лишь одно: за помощью в милицию (она находилась рядом) обращаться нельзя. Если я поступлю так, то есть больше шансов, что расправа продолжится, — что им стоит сговориться? Как в мае пятидесятого года, когда тюремные вертухаи по просьбе следователей затолкали меня в смирительную рубашку и подтянули, вывихнув голеностопный сустав, который сейчас всё чаще даёт о себе знать, даже после коротеньких прогулок.
Пока эти мысли проносились в моей голове, «пьяный хулиган» заметал следы своего преступления: собрал разбросанные пакеты с молоком и сметаной, уложил их в авоську, даже растоптанную буханку хлеба засунул туда же и подал её мне. Тут наши взгляды встретились, и я смекнул: палач был абсолютно трезв, он даже не запыхался!
Не дожидаясь прихода милиционера, вертухай вместе со спутницей (во время такой операции необходим «свой» свидетель, вернее — лжесвидетель) удалились.
Я ещё минут пять (или больше) унимал сочившуюся кровь, хотя она у меня раньше всегда останавливалась быстро — с детства. На сей раз кожа и мышцы на переносице были рассечены глубоко — платок промок насквозь, и я ждал, когда же кровотечение закончится. После я покинул магазин и больше в нём никогда не появлялся.
Из магазина направился к умывальнику и, смачивая платок холодной водой, утёр лицо. Разумеется, я не пошёл никуда жаловаться, дабы не навлечь на себя ещё большую беду.
Чтобы не перепугать жену, солгал ей, что упал на улице. Только некоторое время спустя пришлось признаться.
Целый месяц я еле-еле передвигался по квартире, не мог поднять ноги, чтобы залезть в ванну. Рана на лице зажила, шрам остался. И в душе. Я окончательно понял, что до сей поры нахожусь в концлагере, которым является вся наша страна, где блатные, только в погонах со звёздами, без суда и следствия решают келейно твою судьбу — продолжать тебе жить или умереть. И в любую минуту за тобой может прийти палач и выполнить их, блатных, приказ. И любой из нас беззащитен — невозможно защититься от этого страшного великого Зла, пронизавшего все поры нашей жизни. Раб не имеет права защищаться. Нас так воспитали. Эта участь ждёт любого из нас, если подумал не так или сделал не то, как им, рабовладельцам, этого хочется. Не у кого искать защиты!!! Мы обречены жить и умереть в этой стране — концлагере, где есть лишь две категории граждан: жертвы и палачи.
На этом можно было бы и закончить это грустное повествование, если бы палач-верзила во время расправы не выкрикнул, что расстреляет меня. Эту угрозу вертухая можно было бы забыть, но не минуло трёх лет — четырнадцатого февраля две тысячи четвёртого года на Шарташском рынке (прекрасная система слежения имеется у палачей!) я спросил у старушки, продававшей рушник, что она хочет за свой товар. Она ответила. И вдруг слышу мужской голос, необычный голос — в нём звучал приказ лагерного плантатора:
— Бери, старик, а то я куплю.
Глянул: передо мной словно из-под земли вырос (ещё мгновение назад это место пустовало) небольшого роста крепыш в солнцезащитных очках, хотя погода стояла пасмурная. Но мало ли, может быть, у человека глаза больные.
Я ответил:
— Пожалуйста, покупайте.
Это была почти та же фраза, которую я произнёс два с лишним года назад парочке, ввалившейся в магазин на Центральном рынке.
Пригляделся к нынешнему моему «конкуренту» на приобретение полотенца: покатая грудь, руки — по стойке смирно (не передо мной, разумеется), малоподвижное лицо и явно офицерская выправка. Сейчас рабов по духу и положению в насмешку называют «господами».
Мелькнула догадка: неужели опять «товарищ» из карательных органов?