Роман Сенчин - Любовь, или Не такие, как все (сборник)

Любовь, или Не такие, как все (сборник)

© Борисова А., Лукьянов А., Буйда Ю., Сенчин Р., Снегирёв А., Ройтбурд Л., Геласимов А., Муравьева И., Курочкин М., Нестерина Е., Новиков Е., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Адриана Борисова

Предисловие

Чудаки – люди разные и по-разному непохожие на других. Чудаки и такое понятие, как выгода, – две вещи несовместные. Ну какому здравомыслящему человеку придет в голову, например, тратить время на сочинение стихов? Только чудакам. Они придумывают, изобретают, пытаются украсить мир или сделать его добрее в то время, когда остальные зарабатывают деньги. Иначе чудакам просто неинтересно жить. Не зря же они «произошли» от слова «чудо».

Мой дед называл их «детьми перевернутой недели». Он и сам был чудаком в некотором роде. Мог рассказать сказку вместо того, чтобы ответить на детский вопрос. Да вот хотя бы о том, как появились на свете чудаки…

Однажды Солнце взошло не на востоке, а на западе, и неделя повернулась вспять. Она наступила с воскресенья, и все перемешалось. Люди повели себя, как в понедельник: работали не покладая рук. В субботу тоже трудились. Пятницу сочли серединой рабочих дней. Лишь четверг прошел без изменений: шутили о дождичке и готовили рыбные блюда. В среду, полагая ее пятницей, народ разъехался вечером по дачам. Во вторник, как в субботу, загорал на речках и жарил шашлыки. Отдохнул в понедельник, собираясь завтра с новыми силами выйти на работу. Самое странное, что все дети, которые родились в эту неделю, были беспокойными, а все вылупившиеся вороньи птенцы оказались покрытыми белым пухом.

Наступила полночь, и Понедельник положил песочные часы набок, чтобы время остановилось.

– Пора положить конец этой неразберихе, – сказал он. – Сегодня я плясал и резвился, как легкомысленная девчонка!

– А я с ужасом жду завтрашнего дня, – заплакало Воскресенье. – Еще с того дежурства ноют мои непривыкшие к работе руки…

Послышались возмущенные голоса:

– И я намучилась!

– А я-то!

Только Четверг молчал. Все устали, поэтому именно ему было поручено повернуть стрелки лучей Солнца слева направо.

Четверг прихватил с собой песочные часы, и тонкая песчаная тропинка привела его вверх к громадной скале. За нею спало Солнце. Четверг бесстрашно подошел к огнедышащему боку, вырвал маленький лучик и пощекотал им в огромной ноздре. Солнце оглушительно чихнуло и проснулось.

– Эй, кто тут шалит?! – загрохотало оно.

– Здравствуйте, уважаемое! Простите, пожалуйста, это я вас разбудил, – высунулся из-за скалы Четверг и объяснил, в чем дело.

Солнце сконфузилось и жарко раскраснелось.

– Больше такой путаницы не повторится, – пообещало оно. – На восходе я поверну стрелки лучей с востока на запад. Приношу тысячу извинений Понедельнику – из-за меня ему придется отдежурить еще один день.

– Не расстраивайтесь, ведь не ошибаются только те, кто спит вечным сном, – утешил Солнце Четверг.

Песчинка за песчинкой, секунда за секундой втекло время в песочные часы. Все пошло правильно, и люди забыли бы о великой путанице, если б в стаях черных ворон нет-нет да не стали попадаться белые. А дети перевернутой недели…

Людям от них сплошное беспокойство. Они не умеют отдыхать, в их неделе все семь дней – рабочие, и всегда недостает свободного времени. Эти «перевернутые» в постоянном поиске. Никто не знает, чего они ищут, но явно не кошелька на дороге. Есть подозрение, что порой они и сами не знают, чего. Странные… Прямо как белые вороны. Чудаки, одним словом.

Рассказы о таких уникумах – иногда нелепых, смешных, не от мира сего, «с приветом» и «заскоками», непонятных и непонятых, но по-своему удивительных – собраны в этой книге.

Алексей Лукьянов

Миленький

«Газик» со снятыми бортами медленно (хотя и не так, как того требуют приличия и протокол траурного шествия) ехал по направлению к кладбищу. Кроме открытого гроба, обшитого кумачом, и наспех сколоченного соснового креста, в кузове никого не было.

Ни вечно пьяной, но с профессионально скорбным выражением на лицах похоронной команды; ни духового оркестра, вразнобой играющего третью часть шопеновской сонаты для фортепиано номер два, оратория тридцать пять, более известную как Траурный марш; ни моря цветов и жестяных венков с пластмассовыми цветами, выцветшими на солнце и перевязанными черными лентами с надписями «От жены и детей», «От сослуживцев», «От парткома и месткома». Не было и провожающих, тех самых жены и детей, сослуживцев, парткома и месткома, соседей, знакомых и просто случайных зевак, решивших проветриться в этот жаркий июньский полдень, а потом на халяву попасть на поминки, чтобы поесть рисовую кашу с изюмом, щи из квашеной капусты, пюре с котлетой, выпить рюмку-другую водки, запить компотом и положить в авоську холодный расстегай, чтобы доесть дома. Задайся случайный прохожий вопросом, кто же предоставил гроб, крест и машину, он мог бы сразу и не найти ответ, и пришлось бы ему обращаться к раздраженному водителю.

Водитель, между прочим, тоже недоумевал: зачем везти гроб в машине со снятыми бортами, если некому даже присмотреть за тем, чтобы не вывалились на дорогу гроб и крышка, а также крест с косо прибитой на сапожные гвоздики фанерной табличкой, на которой кто-то торопливо шариковой ручкой нацарапал: «МИЛЕНЬКИЙ Святослав Аполлинариевич, 8 марта 1940 – 24 июня 1980»? Почему нельзя быстро-быстро доставить заколоченный гроб из морга на кладбище в машине с поднятыми бортами? Это ж Миленький! Кому в здравом уме и доброй памяти может прийти в голову хоронить Миленького вот так, это ж смех на палочке – ни провожающих, ни сочувствующих.

На перекрестке «газик» замер у светофора. Вот тут-то кто-то из случайных прохожих и разглядел лицо покойного.

– Твою мать, неужто Миленького повезли?! – изумился прохожий вслух.

И хотя обращался он к самому себе, возглас его был услышан. Пешеходы, наплевав на зеленый, столпились у кузова.

– Еперный тиатыр, и правда – Миленький! – подхватил один.

– Миленький помер! – крикнул другой.

– Э, старик, у тебя в кузове что – Миленький? – спросил у шофера, бесцеремонно распахнув кабину, молодой человек в солнцезащитных очках на пол-лица.

– Ну, – нетерпеливо кивнул водитель. – Дверь закрой, уже желтый.

Но молодой человек не закрыл дверь и – даже напротив – обернулся к публике и объявил хорошо поставленным на комсомольских, очевидно, собраниях голосом:

– Товарищи, я все уточнил. Действительно, Миленького хоронят!

Шофер пару раз сердито утопил педаль акселератора – мол, не задерживайте движения, граждане, расходитесь, дайте дорогу. Превращение своей машины в катафалк шофер переживал очень остро и хотел как можно быстрее покончить с неприятной обязанностью. Что поделать, шофер тоже был молод, порывист, и ехать на первой передаче ему казалось унизительно. Особенно когда в кузове лежит такое тело.

Но не тут-то было. Молодой человек, обернувшись к водителю, сказал:

– Старик, не гони. Прояви уважение к покойному.

Водитель наклонился к блюстителю морали ближе и рекомендовал идти на хутор бабочек ловить, после чего резко захлопнул дверь, снял автомобиль с ручного тормоза, выдавил сцепление и включил вторую передачу с твердым намерением ехать так быстро, как только позволит техника. Но прежде чем тронуться, он посмотрел в зеркало заднего обзора. И присвистнул, потому что за «газиком» выстроилась траурная процессия. Закончить по-быстрому не получалось.

Процессия выглядела слишком нарядной. Единственным ахроматическим пятном в толпе был одетый по форме и страдающий от жары совсем юный сержант милиции. Оказался он здесь случайно: остановился у бочки с квасом утолить жажду, а тут вдруг столпотворение рядом с проезжей частью. Не зная, как реагировать в такой ситуации, он потянулся было к свистку, но тут выяснилось, что это похороны, и неорганизованная людская масса тотчас выстроилась в узкую очередь за «газиком». Решив, что представителю власти не мешает проследить за порядком и далее, сержант влился в процессию и сейчас сосредоточенно думал о том, что написать в объяснительной начальству. Остальной же народ, одетый легко и пестро, шел за грузовиком как бы даже и без намека на скорбь. Тут и там слышались веселые возгласы и смех: процессия вполголоса обсуждала покойного.

– Надо же, а я думал – он старый совсем, – говорил своим спутницам – двум юным девам едва ли восемнадцати лет – тот самый молодой человек, что минуту назад уточнял у шофера имя покойного. – А он, оказывается, моложе моей бабки – ему ж только-только сорок стукнуло!