Александр Мильштейн - Серпантин

1. Оверлок

Остановив машину, Манко подошёл к человеку, лежавшему на трассе. Он думал, что ему показалось, но, постояв минуту, понял, что так оно и есть: человек спит. Бледный — в лице ни кровинки. Но и на одежде нигде ничего, и дыхание ровное... Вельветовая рубашка цвета асфальта, чёрные брюки со «стрелками»... Всё было чистое и отутюженное явно что не колёсами... «А может, колёса по нему не проехали?.. Нет, не мо... Он лежит на той же полосе, поперёк... И отчего бы меня так встряхнуло?» — думал Манко, оглядывая ровную поверхность дороги... Он чувствовал, что это тот случай, когда лучше всего сразу уехать. Но вместо этого наклонился над спящим, а потом и присел возле него на корточки. Крупный вельвет рубашки с такого расстояния напоминал распаханную полосу границы... По этим бороздкам невозможно было проехать бесследно... На мгновенье Манко показалось, что он и сам спит. Было ещё только четыре часа утра, позади восемьсот километров пути. Манко пожал плечами, поднялся и перевёл взгляд на лицо, которое перед этим не успел изучить — внимание его почти сразу было приковано к телу. Манко только успел отметить, что лицо немного бледное и что длинные светлые волосы разметались по асфальту, как по подушке... Он вдруг увидел, что человек открыл глаза. «Приветик», — сказал Манко. «Пошёл на хуй», — отчётливо сказал человек не то чтобы злым... Скорее, просто усталым голосом... «Ну и отпуск, — улыбнулся Манко, — первый встречный-поперечный... Посылает... Что ж дальше-то будет? А?»

В ответ он ничего не услышал — произнеся единственную фразу, человек снова закрыл глаза. «Чего молчишь, лежачий? — ласково сказал Манко. — Ты что, не заметил, как я по тебе проехал? Я тебя почувствовал, а ты меня нет?» Он вдруг увидел, как «лежачий», не открывая глаза, полез в карман брюк... Что-то блеснуло и распахнулось там — в руке, и Манко перестал думать. Он быстро наступил на руку, лежачий схватил его за ногу другой рукой и вдруг сам оказался на ногах...

Если бы он, по крайней мере, не зашипел после этого, как кот, и не стал в эту дурацкую стойку... Манко, возможно, и не обрушился на него так, как будто это был не человек, а проросший сквозь асфальт кусок кошмара... А так, глядя сверху на кровавое месиво, Лёня теперь уже вообще не знал — что и думать... Кто это сделал? Он сам? Или хаммер? «Сам ты хаммер», — услышал он... Свой собственный голос... Поддал ногой раздавленный мобильник, наклонился и пощупал пульс... Выпустил руку и пошёл от тела, пятясь... В последний момент резко развернулся и пропустил машину... Чёрная тойота пронеслась в сантиметре от его живота, но Манко показалось — прямо сквозь...

Постояв немного, держась за дверцу, он сел в свой джип, закрыл глаза и немного склонил голову... «Надо бы съехать в кювет, — подумал Манко, — но где он теперь, тот кювет...» Нельзя сказать, что он был в полном ступоре... Он думал о чём-то... Он вспомнил, что, когда завалит лавиной, надо вырыть рядом с собой нишу... Чтобы можно было что-то подвесить... Просто в пальцах что-то держать — ключ, брелок, нательный крестик... Любой продолговатый предмет... Чтобы увидеть... Или почувствовать — куда он свешивается... И копать в противоположном направлении... Те, кто этого не делают, в большинстве случаев роют к центру Земли... И погибают, конечно... Говорил лыжный инструктор... В Северной Осетии...

Манко нажал на педаль.

«Может, это был ангел-хранитель? — неожиданно подумал он. — Ведь если б он не встряхнул машину... Я бы вылетел на следующем повороте... Если я, правда, уснул на миг... Впереди его не было... А через секунду в заднем зеркале он уже был... Как будто с неба свалился... Это единственное разумное объяснение... Вот только... Я же знаю, что я не засыпал... И чего б он тогда бросался?.. И меня бы тогда тойота заточила... Если бы это был хранитель, и я его там и уложил... Да и в ангелов я по жизни не верю... Так что чего уж теперь, после драки...»

В окне мелькала зелень и белые таблички с названиями: «Лучистое», «Изобильное», «Благодатное»... Слева по курсу ушла в небо рассыпчатая гора Демерджи... «А что там у нас по приёмнику?» — сказал Манко и нажал на кнопку... «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнётся под нас... однажды он прогнётся под нас», — пропел знакомый с детства голос, и Лёня Манко тихо выматерился.

«Хорошо, что я раньше её слышал... Иначе бы мало не показалось...» — подумал он, выключая радио... И сразу почувствовал, как в голове заработала другая машина времени — память... В юности Лёня встречал Макаревича на Юге... Правда, не в Крыму, а на Кавказе... Но какая теперь была разница... Чтобы не думать о белой обезьяне... Или наоборот — чтобы не думать о ДТП... Манко стал думать о белой обезьяне... Которой сам же и был двадцать лет назад... Пролетая последние километры до Алушты, Манко вспоминал, как надевал белый спортивный костюм, как шёл на дискотеку... Как там переваливался среди колосящейся толпы... Как такой летний снеговик... И как вдруг увидел прямо перед собой маленького человека... С пышной «африканской» причёской... В светлых джинсах, в голубой «ковбойке»... Как подошёл к нему вплотную и хотел было обнять... Но в последний момент передумал, и ладони зависли в воздухе у самых плечиков...

Человек посмотрел снизу вверх злыми глазками... Похожий на какого-то грызуна... «Вы — Макаревич?» — спросил Манко... Человек подумал и сказал: «Да, я Макаревич. А что такое?» Манко не нашёл, что сказать, убрал руки, и Макаревич сразу же растворился в толпе.

Через день Манко ещё раз его встретил. На этот раз тот стоял в будке телефона-автомата и говорил с Москвой. Манко был с двумя новыми друзьями. Макаревич повесил трубку, вышел из будки, и тут стало видно, что он пьян... Манко поздоровался, Макаревич ответил, казалось, он узнал... Покачнувшись, спросил, можно ли разжиться сигареткой. Манко протянул ему красную пачку. «Прима!» — сказал Макаревич. «Харьковская, — уточнил Манко, — это харьковская „Прима“». «Так это же класс!» — сказал Макаревич. «Вы были в Харькове с концертом два года назад. В восьмидесятом году, помните?» — сказал Манко. Макаревич сделал затяжку, запрокинул голову к небу и звонко сказал: «Всё-таки там что-то меняется... Ребята, нас сегодня впервые показали по ЦТ! Мне сейчас Сергей сказал... Песню „Три окна“... Вы понимаете, что это означает? Это значит, что где-то там, — Макаревич ткнул в небо огоньком примы, — что-то сдвинулось... Вы увидите, теперь всё пойдёт по-другому...» Лёня Манко сказал: «Не хотите завтра пойти в ущелье? Шашлыки будем жарить. Коньяк пить. Мы вас приглашаем». «Спасибо, ребята, — сказал Макаревич, — но я здесь занимаюсь подводным плаванием. У меня жёсткий график. Я вырвался на несколько дней. Так что спасибо, но я с утра...» — так и остался в памяти, маленький, кучерявый... То в небо тыкающий огоньком, то в глубину... Манко тогда ещё вспомнил стих, который они в школе учили наизусть, «...и гад морских подводный ход...» Тем же летом он познакомился с учительницей младших классов из Саратова. Она была старше его на пять лет, но Лёне казалось, что это он старше её лет на двести... Когда она рассказала, как прошлым летом отдыхала в Гурзуфе и всё время думала только об одном: «Он мог где-то здесь входить в воду...» «Я не могу себе это представить, — пищала она, — что Александр Сергеевич прямо там лежал на гальке...» И этим — в числе прочего — постепенно вызвала у Манко какое-то омерзение... Ещё он вспомнил тогда свою встречу с Макаревичем, рассказал об этом учительнице, а та возмутилась: «Ну ты сравнил!» «Что сравнил, — проворчал Лёня, — разве ж я что-то сравнивал... Слушай, да пошла ты...» Тогда же они расстались, он вообще о ней сейчас впервые вспомнил. Уже совсем рассвело, вышло солнце, Манко хотел было ещё раз включить радио, но, вспомнив, куда Макар телят гонял... Не стал убирать палец с кнопки... Как будто не давая воздуху выйти из надувного матраса с потерявшейся затычкой... Потом он ещё что-то вспомнил, шумно вздохнул и ударил кулаком по панели. «Что это было?! — громко сказал Манко. — Блядь, что это?!» Он остановил машину, вышел и очень внимательно осмотрел бампер и покрышки. Ничего нигде не было. Никакой крови. Высохла? Испарилась? Манко пошёл по дороге, делая руками упорные медленные взмахи. Водителям проезжавших мимо машин казалось, что он пытается взлететь. Но на самом деле Лёня делал эти движения с прямо противоположной целью — как будто шёл по дну моря и сопротивлялся силе, которая равна весу вытесненной телом воды.

2. Пятки вместе, носки врозь

— Ставить палатку не стоит. Днём во всяком случае. Пограничники на это смотрят косо. Лучше расстелить её на гальке, а когда стемнеет и они обшарят берег лучом... Можно и поставить... Вообще-то ночи жаркие, дождей здесь почти не бывает, так что под открытым небом спать ещё и лучше...

Поделившись этой информацией, люди, похожие на одну большую семью, одновременно вскинули на спины рюкзаки, да и пошли себе к трассе.