Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2009)

Десять стихотворений

Кушнер Александр Семенович родился в 1936 году. Поэт, эссеист, лауреат отечественных и зарубежных литературных премий. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Санкт-Петербурге.

1

*     *

 *

Александру Танкову

Помню, как это в светско-советских салонах входило в моду:

Дама, держа папиросу и поглядывая на голубой дымок,

К удивленью присутствующих, демонстрируя неслыханную свободу,

Вдруг в свою фразу вставляла уличный матерок.

Как ни в чем не бывало. А чего стесняться?

Или вы ничего не знаете про сталинские лагеря?

Были же они, были! В лагерях матерятся.

“Молодой человек, вы как будто поморщились? Зря”.

Эти длинные пальцы, эти красные ногти!

И качнулась ко мне, как лоза.

А еще волновали меня ее острые локти.

“Это вам не стихи!” — улыбнулась, прищурив глаза.

Было принято грустно смотреть и устало.

И тянуть “Хванчкару” из бокала, как тянет пчела.

А Шаламова, видимо, то ли еще не читала,

То ли плохо прочла.

Тому, кто родился в Англии

Здесь жил мистер Блини…

Филипп Ларкин

Тому, кто родился в Англии, лучше сидеть на месте,

Никуда не ездить, — так говорил поэт.

В провинциальном Халле, где он жил, мировые вести

Остывают быстро и сходят легко на нет.

В Халле, Манчестере, Оксфорде, Бирмингаме,

Я и про Лондон так думаю, только не говорю…

Съездить в Голландию — да вы смеетесь! Да бог с вами!

Что там, другую покажут радугу или зарю?

На материке, да еще с правосторонним движеньем,

Англичанину неуютно и чуточку не по себе.

Вообще-то к Франции он относится с уваженьем,

Но Верлен, Малларме, Бодлер — что-то есть показное в их стихах и судьбе.

Лучше всю жизнь проработать в библиотеке

Маленького городка,

Раскланиваясь с мистером Блини у бензоколонки или в аптеке;

Есть два замечательных слова — на русский переводятся как “привет!”

                                           и “пока!”.

И когда за окном завывает ветер,

И пойти абсолютно некуда, и в термометре падает ртуть,

Мистер Блини как-то справляется с этим.

Значит, и ты тоже справишься как-нибудь.

Сколько сил для Венеции надо, для Неаполя сколько пыла!

Разве Шелли не грезил Италией, не поднимался Китс

Рано утром на парусник? Да, но когда это было!

И недаром же в мире так много стен, перегородок, горных хребтов, границ…

* *

*

Во второй половине века, ближе к ее началу,

Было много прекрасной прозы, не то, что сейчас.

И поэтому я не скучал, и ты не скучала,

Я женат был, и ты была замужем, и никто не знакомил нас.

Вообще я не знал о твоем существовании,

Хотя мы и жили рядом, на Петроградской стороне.

Где-то на Гаити или во Вьетнаме — словом, очень далеко от Британии,

Устраивались засады, стреляли из минометов, спали под москитной сеткой

                                               на влажной простыне.

Бог в этой прозе плохо помогал влюбленным

И не думал о детях, погибавших под навесным огнем.

Или он, как любая власть, покровительствует миллионам

И не заботится о двоих, тем более — об одном?

Героизм в затрапезном облике приходил мешковатом

Да еще отягченном любовью на старости лет.

Вот и не стал писатель нобелевским лауреатом,

В этом смысле Шведская академия очень похожа на Госкомитет.

Летом было принято ездить к морю. Геленджик — загляденье!

Если бы только столовые были почище и еда повкусней.

Но с тобой было чтенье, и со мной было чтенье,

То есть встреча произошла, когда мы еще ничего не знали о ней.

* *

*

“Библиотека поэта”.

Будучи редактором ее

(До меня был Тынянов, Груздев, Базанов, Орлов, Прийма и так далее, и это

Удивительно мне качество мое),

Кое-что я понял: посмотри на книги,

Выстроившиеся в ряд.

Этот гениальный, тот великий,

Кто-то выдающийся, а кто-то просто внесший свой,

                                             пусть очень скромный, вклад,

И ни одного пропущенного нами

В веке девятнадцатом, по крайней мере, нет.

Назовите! Нет такого. Все — перед глазами,

Издан каждый, если он пусть слабый, но поэт.

Словно время — солнце незакатное, в зените,

Не имеющее отношенья к моде и календарю.

Высший судия. Тут места нет обиде.

Даже Шаликов замечен, даже Деларю.

— Так что не печальтесь, а пишите, —

Молодым поэтам в утешенье говорю.

Акцентный стих

Акцентным стихом писал Маяковский,

А до него Кузмин.

У Маяковского получался стих ошеломительно-броский,

У Кузмина — утешительно-тихий, как при разговоре один на один.

Наверное, мне приснилась эта фотография Маяковского в майке.

Кто-то его обидел, “мучая перчатки замш”.

А Кузмин написал: “…когда вы меня называете Майкель”,

Так мечтательно, так непохоже на выпад или демарш.

А потом тот же слог я увидел в руках поэта

Восьмидесятых годов, —

Он фиалкового показался мне нежного цвета:

Николаева — что за фамилия стертая, но ведь и Кузмин за себя постоять

не готов.

И когда об акцентном стихе говорил я с Бродским,

Он сказал, что на строфику стих не рассчитан такой:

“Александр, понимаешь, поэтому вязким и плоским

Мне он кажется”; я возражал: “Ты не прав, дорогой”.

А как чудно он в интонационную укладывается теорию,

А какая в длине его строк мне слышна затаенная грусть!

Я как будто зашел на участок чужой, на чужую забрел территорию:

Погуляю еще — и вернусь.

2

*     *

 *

Соседа узнаешь на лестничной площадке,

Бухгалтершу — в ее бухгалтерском углу, —

На улице они с тобой играют в прятки,

Не узнаны тобой, укутаны во мглу,

Здороваются… кто бы это был? В тревоге

Промедлишь, с толку сбит системою зеркал.

Проходят стороной, как греческие боги,

В обиде на тебя, что ты их не узнал.

Обида тем сильней, что ты — сама любезность

При встрече с ними там, где быть они должны.

Как важен антураж, как их меняет местность,

Завесою какой от нас отделены,

Какой глубокий сон, как много в нем печали,

Всех словно по реке сплавляют, как плоты.

Подумаешь: а как тебя они узнали?

Приветливей, добрей, внимательней, чем ты?

*     *

 *

Зевс-громовержец, Афина — умней ее нет, —

Гера-ревнивица и Аполлон-кифаред,

И вороватый Гермес, и Гефест, и другие

Спорили, бегали, прыгали, рано, чуть свет,

Гневались, прятались, кутались в плащ, всеблагие.

Под небосвод невзначай подставляли плечо,

Пили, хитрили и мненье свое горячо

Высказать на олимпийском спешили совете,

В смертных влюблялись, дурачили их, что еще?