Журнал «Новый мир» - Новый Мир. № 2, 2002

Григорий Кружков

Другая планета

Кружков Григорий Михайлович родился в 1945 году в Москве. По образованию физик. Поэт, эссеист. Знаток и переводчик англоязычной поэзии. Живет в Москве.

Больше уже и доказывать нечем:слово разбилось о слово,Только остался голос твой певчий —виолончельное соло.Птица, зовущая из тумана,из-за ночного болота…Odor rosarum manet in manuetsiam rosa submota[1].

Утром я перво-наперво сдвинуштору с окна и увижуКрасную в мокрых гроздьях рябину,поля осеннюю жижу.Черного чаю с полки достану…Что еще, как не работа?Odor rosarum manet in manuetsiam rosa submota.

Вот и осыпался бледный твой венчик,бледного сердца бескровней,Будешь звучать поминанием вечнымв мира унылой часовне.Встречу — не вздрогну, даже не гляну,с нимба сошла позолота.Odor rosarum manet in manuetsiam rosa submota.

Ветер, сломавший старые сосныночью у нас на поляне,Ангелом черным времени послан,ибо известно заранеВсе, что Изольда скажет Тристануутром в саду Камелота.Odor rosarum manet in manuetsiam rosa submota.

Толстые щеки пыжат пионы,солнце встает за лесами,В зарослях вербы свищут шпионызябликовыми голосами.И, зажимая рыжую рану,млея от смертного пота, —Odor rosarum manet in manuetsiam rosa submota.

Скажи-ка мне, Вольтер, сидящий в ступке,Ты отвечаешь за свои поступки?А если ты за них не отвечаешь,То кто же отвечает, черт возьми?Ты, может, просто-напросто скучаешь,Когда свой вертикальный взлет включаешь,Но неужели ты не замечаешь,Когда с земли несется «тормозни»?

О командир летающего танка!Какая в небе ждет тебя приманка?Несчастная смешная обезьянка,Скажи, куда карабкаешься ты?Ты под луной проносишься со свистом,Как вольный казачина в поле чистом,И, усмехаясь этаким артистом,На Божий мир взираешь с высоты.

И в этот час к тебе возводят взорыАтланты, силачи и полотеры,Банкиры, браконьеры, билетерыИ несколько скучающих джульетт.А ты касаньем кнопки незаметнойВключаешь с ревом двигатель ракетный — И, пролетая над родимой Этной,Этнографам шлешь пламенный привет!

ОНА УМЕЛА КРИЧАТЬ, КАК ВОРОНА: «КАРРР!» —Вкладывая в это «каррр!» столько обиды на мир,Что даже зеленый с розовым ежиком шарЛопался, как будто в нем десять проделали дыр.Она умела кричать, как ворона: «Каррр!» —И спозаранку, когда я в объятиях снаЕще посапывал мирно, будила в самый разгарБлаженства — мерзкими криками из-за окна.Может быть, это «каррр!» я больше всего и любил;На эти губки смешливые — о, вундербар! —Глядел неотрывно и радовался, как дебил,Когда они вдруг издавали жуткое «каррр!».Она взмахивала руками — слетались полкиЕе товарок черных на черноморский бульвар,Как в «Принце и нищем», она стаскивала чулки —И начинался разгул этих черных чар!И как заведенный злой чернявкою в лес,Но пощаженный ради молений его,Каждый миг ожидая гибели или чудес,Я оглядывался и не понимал ничего…Грех глядит на меня, позевывая и грозя,Кара вензель свой острый вычерчивает за ним,Смерть придет — и не удостоит взглянуть в глаза,Только вскрикнет голосом твоим хриплым, родным.

Зацепившись ногой за трапецию,Устремляя под облаки взгляд,Улетает красотка в Венецию,Возвращается к мужу назад.Он ей белые ручки выкручивает,Он ее заставляет висетьНад страховочной сеткой паучьею,Безнадежной, как всякая сеть.Но и в этом чудовищном выкруте,От которого сердцу темно,Она бьется, клянется — но в игры теПродолжает играть все равно.

Милый Уайетт, так бывает:Леди голову теряет,Рыцарь — шелковый платок.Мчится времени поток.А какие видны зориС башни Генриха в Виндзоре!Ястреб на забрало сел,Белую голубку съел.

«БОни-сва кималь-и-пансы…»2Государь поет романсыСобственного сочине…Посвящает их жене.Он поет и пьет из кубка:«Поцелуй меня, голубка».И тринадцать красных рожС государем тянут то ж:

«БОни-сва кималь-и-пансы…» —И танцуют контрдансыПод волыночный мотив,Дам румяных подхватив.А другие англичанеВарят пиво в толстом чанеИ вздыхают, говоря:«Ведьма сглазила царя».

…В темноте не дремлет стража,Время тянется, как пряжа,Но под утро, может быть,Тоньше делается нить.Взмыть бы высоко, красиво,Поглядеть на гладь Пролива! —Гребни белые зыбей —Словно перья голубей.

Улетай же, сокол пленный! —Мальчик твой мертворожденныйПо родительской грудиУж соскучился, поди…

Это было в августе, в Вермонте,на горе у масонского погоста,где береза и дюжина надгробий,где уже двести лет не хоронили.Каждый день я взбирался по тропинкеи навеки запомнил ту малину —куст, встречавший меня на полдороге,обгоревший, обобранный вчистую.Подходил я — там что-то розовело,проступало застенчивым румянцем;каждый раз она что-то вновь рожалаи меня угощала безотказноспелой ягодой — каждый раз последней.Низко кланяюсь тебе, малина:не за ту неожиданную сладость,что ты мне, мимохожему, дарила(хоть ее мои губы не забыли), —а за эту последнюю, дурнуюягоду-слезу, что вновь рождаетглаз мой — куст обгорелый и бесплодный.

Этот парень, хотя и смешон,Не лишен поэтической жилки.Он глядит на меня как пижон,Понимание пряча в ухмылке.Я стою на другом берегу,Дребезжу, как венок на могиле…— Извините… судить не могу…Да ему и не нужен Вергилий.Хватит, видно, и так куражуДовести до конца это раллиПо кренящемуся виражу,По извилистой адской спирали.Так какой тебе, к черту, «сезам»?Что за тени счастливца пугают?Научить? — Научился бы сам,Если б знал, куда лошадь впрягают.Остаюсь, чтобы думать своюОтмененную веком идею.И сверчиную песню пою,И мычу, и во сне холодею.

И пока механический голос отсчитывает: двадцать три… двадцать два… — давайте резко передумаем и вылезем из скафандров. Вот она — другая планета. Не правда ли, она вам что напоминает? Солнце почти такое же, и встречающие девушки так похожи на провожавших.

Аркадий Бабченко

Алхан-Юрт

Бабченко Аркадий Аркадьевич родился в 1977 году в Москве. Окончил Современный гуманитарный университет. Журналист, в «Новом мире» печатается впервые.

До самого рассвета моросил мелкий противный дождь. Заложенное тяжелыми серыми тучами небо было низким, холодным, и поутру солдаты с отвращением выползали из своих землянок.

…Артем в накинутом на плечи бушлате сидел перед раскрытой дверцей солдатской печурки и бездумно ковырялся в ней шомполом. Сырые доски никак не хотели гореть, едкий смолистый дым слоями расползался по промозглой палатке и оседал в легких черной сажей. Мокрое, унылое утро ватой окутывало мысли, делать ничего не хотелось, и Артем лишь лениво подливал в печурку солярки, надеясь, что дерево все-таки возьмется и ему не придется в полутьме на ощупь искать втоптанный в ледяную жижу топор и колоть осклизлые щепки.

Слякоть стояла уже неделю. Холод, сырость, промозглая туманная влажность и постоянная грязь действовали угнетающе, и они постепенно впали в апатию, опустились, перестали следить за собой.

Грязь была везде. Разъезженная танками жирная чеченская глина, пудовыми комьями налипая на сапоги, моментально растаскивалась по палатке, шлепками валялась на нарах, на одеялах, залезала под бушлаты, въедалась в кожу. Она налипала на наушники радиостанций, забивала стволы автоматов, и очиститься от нее не было никакой возможности — вымытые руки тут же становились липкими вновь, стоило только за что-нибудь взяться. Отупевшие, покрытые глиняной коростой, они старались делать меньше движений, и жизнь их загустела, замерзла вместе с природой, сосредоточившись лишь в теплых бушлатах, в которые они кутались, сохраняя тепло, и вылезти из своего маленького мирка помыться уже не хватало силы.