Эн­ни Прул - Корабельные новости

По­свя­ща­ет­ся Джо­ну, Джил­лис и Мор­га­ну

В уз­ле с во­се­мью пе­ре­пле­те­ния­ми, пред­став­ляю­щем со­бой узел сред­них раз­ме­ров, воз­мож­ны 256 раз­лич­ных ва­риа­ций в по­сле­до­ва­тель­но­сти и рас­по­ло­же­нии ве­ре­вок… Вне­си­те од­но из­ме­не­ние в при­выч­ный ал­го­ритм — и вы ли­бо по­лу­чи­те со­вер­шен­но но­вый узел, ли­бо не по­лу­чи­те ни­ка­ко­го уз­ла.

1 Куойл

Ку­ойл: мо­ток ве­рев­ки.

Фла­манд­ская бух­та — спи­раль­ный мо­ток ве­рев­ки в один слой. Его вы­кла­ды­ва­ют на па­лу­бе, что­бы при не­об­хо­ди­мо­сти на не­го мож­но бы­ло на­сту­пить.

Здесь вы най­де­те опи­са­ние не­сколь­ких лет жиз­ни Ку­ой­ла, ро­див­ше­го­ся в Брук­ли­не и вы­рос­ше­го в ат­мо­сфе­ре уны­лых сель­ских го­ро­дов.

Он про­вел свое дет­ст­во в че­ло­ве­че­ском му­ра­вей­ни­ке, му­ча­ясь от ме­тео­риз­ма и су­до­рог. В го­су­дар­ст­вен­ном уни­вер­си­те­те, при­кры­вая ру­кой под­бо­ро­док, он мас­ки­ро­вал свои му­ки улыб­ка­ми и мол­ча­ни­ем. С тру­дом до­жив до два­дца­ти­ле­тия, он к три­дца­ти го­дам нау­чил­ся скры­вать свои чув­ст­ва и ни на что не рас­счи­ты­вать. Он очень мно­го ел, лю­бил сви­ную нож­ку и кар­тош­ку с мас­лом.

В сво­ей жиз­ни он ра­бо­тал оп­то­вым тор­гов­цем ав­то­ма­тов с кон­фе­та­ми, ноч­ным де­жур­ным в ма­га­зин­чи­ке ря­дом с туа­ле­том, третье­раз­ряд­ным ре­пор­те­ром. В воз­рас­те три­дца­ти шес­ти, хо­ло­стой, пре­ис­пол­нен­ный пе­ча­ли и не­раз­де­лен­ной люб­ви, Ку­ойл пе­ре­ехал на Нью­фа­унд­ленд, зем­лю сво­их пред­ков. Он ни­ко­гда рань­ше там не бы­вал и не со­би­рал­ся ту­да ехать.

Там кру­гом бы­ла во­да. Ку­ойл бо­ял­ся во­ды, он не умел пла­вать. Его отец раз за ра­зом рас­це­п­лял его су­до­рож­но сжа­тые паль­цы и бро­сал его в бас­сей­ны, ре­ки и озе­ра, в на­бе­гав­шую вол­ну. Ку­ойл знал, ка­ко­вы на вкус во­до­рос­ли и мор­ской пе­сок.

В этой не­спо­соб­но­сти млад­ше­го сы­на нау­чить­ся пла­вать отец ви­дел ис­точ­ник дру­гих его не­дос­тат­ков, раз­рас­тав­ших­ся во­круг пер­во­ис­точ­ни­ка, как ра­ко­вые клет­ки: не­уме­ние внят­но раз­го­ва­ри­вать, ров­но си­деть и вста­вать по ут­рам, от­сут­ст­вие пра­виль­ной сис­те­мы цен­но­стей, чес­то­лю­бия и ка­ких-ли­бо спо­соб­но­стей. Он во­об­ще не был на что-ли­бо спо­со­бен. Отец вос­при­ни­мал сы­на как соб­ст­вен­ную не­уда­чу.

Ку­ойл хо­дил, не­ук­лю­же шар­кая но­га­ми, на го­ло­ву воз­вы­ша­ясь над свои­ми свер­ст­ни­ка­ми, и об­ла­дал очень мяг­ким ха­рак­те­ром. Он знал об этом. «Эх ты, ду­би­на сто­еро­со­вая», — го­во­рил ему отец. Сам он то­же не был ми­ниа­тюр­ным. А брат Дик, лю­би­мец от­ца, де­лав­ший вид, что его сей­час вы­рвет, вся­кий раз, ко­гда Ку­ойл вхо­дил в ком­на­ту, ши­пел на не­го: «Сви­ная зад­ни­ца, со­п­ли­вая ро­жа, урод, бо­ро­да­воч­ник, ту­пи­ца, бом­ба-во­нюч­ка, жир­дяй». Он бил и пи­нал его до тех пор, по­ка Ку­ойл, всхли­пы­вая, не сво­ра­чи­вал­ся на ли­но­ле­уме, при­крыв го­ло­ву ру­ка­ми. И все­му ви­ной был глав­ный не­дос­та­ток Ку­ой­ла: он вы­гля­дел как-то не­пра­виль­но.

Ог­ром­ная не­ук­лю­жая глы­ба те­ла. Уже в шесть лет Ку­ойл ве­сил три­дцать шесть ки­ло­грамм. В ше­ст­на­дцать он уже был по­хо­ро­нен под гру­дой пло­ти. Го­ло­ва бы­ла по­хо­жа на об­ру­бок, ни­ка­ких на­ме­ков на шею, ры­же­ва­тые во­ло­сы тор­ча­ли вверх и на­зад. Чер­ты ли­ца бы­ли ском­ка­ны и на­по­ми­на­ли дви­же­ние паль­цев в жес­те воз­душ­но­го по­це­луя. Гла­за цве­та пла­сти­ка. И чу­до­вищ­ный под­бо­ро­док, не­ле­пый утес, тор­ча­щий с ниж­ней час­ти ли­ца.

В мо­мент его за­ча­тия ак­ти­ви­зи­ро­вал­ся ка­кой-то ано­маль­ный ген, как од­на-един­ст­вен­ная ис­кра ино­гда вспы­хи­ва­ет на при­сы­пан­ных пе­п­лом уг­лях, и на­гра­дил его ги­гант­ским под­бо­род­ком. Ре­бен­ком он при­бе­гал к раз­лич­ным хит­ро­стям, что­бы спря­тать­ся от лю­бо­пыт­ных взгля­дов: улыб­ка, по­ту­п­лен­ный взгляд и пра­вая ру­ка, взле­таю­щая, что­бы при­крыть под­бо­ро­док.

Он на­чал осоз­на­вать се­бя как не­кую сто­рон­нюю фи­гу­ру: на пер­вом пла­не бы­ла его се­мья, а где-то вда­ли, на зад­нем пла­не, на­хо­дил­ся он сам. До че­тыр­на­дца­ти лет он те­шил се­бя мыс­лью о том, что слу­чай­но по­пал в чу­жую се­мью и что где-то жи­вет его род­ная се­мья, сбив­шая­ся с ног в по­ис­ках по­хи­щен­но­го Ку­ой­ла и меч­таю­щая о вос­со­еди­не­нии с ним. За­тем, пе­ре­би­рая ста­рые ве­щи, сло­жен­ные в ко­роб­ку, он на­шел фо­то­гра­фии от­ца, где тот сто­ял ря­дом со свои­ми брать­я­ми и се­ст­ра­ми воз­ле ка­нат­но­го ог­ра­ж­де­ния па­лу­бы. Там на фо­то­гра­фии бы­ла де­воч­ка, сто­яв­шая в сто­ро­не от всех и смот­рев­шая на мо­ре при­щу­рен­ным взгля­дом, буд­то ви­дев­шая ко­неч­ную цель их пу­те­ше­ст­вия, ле­жа­щую в ты­ся­че ки­ло­мет­ров к югу. Ку­ойл уз­на­вал свои чер­ты в этих во­ло­сах, но­гах и ру­ках. А этот тол­стя­чок с хит­рым ли­цом, в тес­ном сви­те­ре, дер­жа­щий ру­ку на про­меж­но­сти, был его от­цом. На об­рат­ной сто­ро­не фо­то­гра­фии бы­ло на­ца­ра­па­но си­ним ка­ран­да­шом: «На пу­ти до­мой, 1946».

В уни­вер­си­те­те он хо­дил на кур­сы лек­ций, ко­то­рых не по­ни­мал, пе­ре­дви­гал­ся, сгор­бив­шись и ни с кем не раз­го­ва­ри­вая, и на вы­ход­ные воз­вра­щал­ся до­мой за но­вой пор­ци­ей уни­же­ний. В кон­це кон­цов он бро­сил уче­бу и стал ис­кать ра­бо­ту, при­кры­вая под­бо­ро­док ру­кой.

В жиз­ни оди­но­ко­го Ку­ой­ла все бы­ло не­яс­но. Его мыс­ли бы­ли по­хо­жи на при­род­ное яв­ле­ние, ко­то­рое древ­ние мо­ря­ки, дрей­фую­щие по арк­ти­че­ским су­мер­кам, на­зы­ва­ли «мор­ским лег­ким» — ле­дя­ной крош­кой, пла­ваю­щей в ту­ма­не, где воз­дух сли­вал­ся со льдом, где жид­кость ста­но­ви­лась твер­дой, а твер­дые те­ла рас­тво­ря­лись, где не­бе­са за­мер­за­ли и свет сме­ши­вал­ся с те­нью.

Он на­чал за­ни­мать­ся жур­на­ли­сти­кой от без­де­лья, си­дя за жир­ным saucission и кус­ком хле­ба. Хлеб был хо­рош: без дрож­жей, под­няв­ший­ся на соб­ст­вен­ной за­ква­ске и вы­пе­чен­ный на от­кры­том воз­ду­хе, в пе­чи Парт­рид­жа. Весь двор Парт­рид­жа про­пах жже­ной му­кой, стри­же­ной тра­вой и хле­бом.

Там бы­ли sau­cis­sion, хлеб, ви­но и бе­се­ды с Парт­рид­жем. Ра­ди это­го он упус­тил шанс уст­ро­ить­ся на ра­бо­ту, ко­то­рая мог­ла по­зво­лить ему при­пасть к уп­ру­гой гру­ди бю­ро­кра­тии. Его отец, карь­ер­ным пи­ком ко­то­ро­го ста­ло ме­сто управ­ляю­ще­го то­вар­ным по­то­ком в се­ти су­пер­мар­ке­тов, лю­бил чи­тать про­по­ведь, ил­лю­ст­ри­руя ее при­ме­ром соб­ст­вен­ной жиз­ни: «Ко­гда я сю­да прие­хал, мне при­хо­ди­лось тас­кать пол­ные те­леж­ки с пес­ком из ка­ме­но­лом­ни!» И так да­лее. Отец по­кло­нял­ся та­ин­ст­ву биз­не­са: муж­чи­нам, под­пи­сы­ваю­щим бу­ма­ги, при­кры­вая их ле­вой ру­кой, де­ло­вым встре­чам за то­ни­ро­ван­ны­ми стек­ла­ми и кей­сам с ко­до­вы­ми зам­ка­ми.

А Пат­рик, раз­брыз­ги­вая мас­ло, ска­зал: «Да по­шло оно все!» На­ре­зал лом­тя­ми пур­пур­ный по­ми­дор. И сме­нил те­му раз­го­во­ра, на­чав опи­сы­вать мес­та, в ко­то­рых по­бы­вал: Стра­бэйн, Юж­ный Эм­бой, Кларк Форк. В Кларк Фор­ке он иг­рал в биль­ярд с че­ло­ве­ком с ис­крив­лен­ной но­со­вой пе­ре­го­род­кой. В ва­реж­ках из шку­ры кен­гу­ру. Ку­ойл си­дел в крес­ле и слу­шал, при­кры­вая под­бо­ро­док ру­кой. На его кос­тю­ме для со­бе­се­до­ва­ния бы­ло олив­ко­вое мас­ло, а на гал­сту­ке с узо­ром «ада­мант» — се­меч­ко от по­ми­до­ра.

Ку­ойл и Парт­ридж по­зна­ко­ми­лись в пра­чеч­ной в Мо­кин­бер­де, в Нью-Йор­ке. Ку­ойл сгор­бил­ся над га­зе­той и об­во­дил в ней объ­яв­ле­ния с пред­ло­же­ния­ми о ра­бо­те, по­ка его «бо­га­тыр­ские» ру­баш­ки вра­ща­лись в ба­ра­ба­не ма­ши­ны. Парт­ридж за­ме­тил, что ры­нок тру­да был ску­ден. Ку­ойл с ним со­гла­сил­ся. Парт­ридж вы­ска­зал свое мне­ние о за­су­хе. Ку­ойл кив­нул. Парт­ридж пе­ре­вел раз­го­вор на за­кры­тие фаб­ри­ки по про­из­вод­ст­ву ква­ше­ной ка­пус­ты. Ку­ойл вы­та­щил ру­баш­ки из су­шил­ки. Они вы­па­ли на пол вме­сте с до­ж­дем из го­ря­чих мо­нет и ша­ри­ко­вых ру­чек. На ру­баш­ках ос­та­лись длин­ные чер­ниль­ные пят­на.

— Ис­пор­ти­лись, — ска­зал Ку­ойл.

— Ерун­да, — ска­зал Парт­ридж. — На­три пят­на го­ря­чей со­лью и таль­ком. По­том сно­ва вы­сти­рай ру­баш­ки со ста­ка­ном от­бе­ли­ва­те­ля.

Ку­ойл ска­зал, что по­про­бу­ет. У не­го дро­жал го­лос. Парт­ридж по­ра­зил­ся, уви­дев, как бес­цвет­ные гла­за здо­ро­вя­ка уве­ли­чи­лись из-за на­пол­нив­ших их слез. Ку­ойл ни­че­го не мог по­де­лать со сво­им оди­но­че­ст­вом и всем су­ще­ст­вом стре­мил­ся к об­ще­нию, меч­тая стать при­ят­ной ком­па­ни­ей для ок­ру­жаю­щих.