Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.
- Где Женя? - тихо и настойчиво выдавил из себя Емельян. Это были не слова, а стон души.
- Какая? Ах, да. Значит, твою Любовь Емельянову Женей звали?.. Красивое имя. И небось невеста твоя?
- Жена, - с дрожью в голосе ответил Емельян. Нарочитая медлительность Гали его злила, и он с трудом сдерживал себя Он уже пожалел, что так необдуманно, поспешно завел с ней разговор о Жене. Правда, все равно теперь, после неожиданной встречи с Галей, пришлось бы менять план действий. - Не тяни, говори, что с ней? - опять страдальчески, глухо простонал Емельян.
- Я должна тебя огорчить, - все так же неторопливо отвечала Галя. - Ты овдовел.
- Как?! - вскрикнул Емельян и, крепко сжав Галину руку, процедил сквозь зубы угрожающе: - Что это значит?..
- Позавчера на допросе… - Галя запнулась, не смогла сейчас сказать: "Я застрелила". Лучше потом, не сразу. - Она была храбрая. Штурмбанфюреру умудрилась череп проломить. Мраморной лампой саданула.
- Ее пытали?.. - Емельяна начало лихорадить. Он побледнел, глаза округлились, расширились. Полуоткрыв рот, он смотрел на Галю с ужасом и надеждой и, казалось, умолял се отречься от только что произнесенных слов, сказать, что она пошутила, ошиблась, что Женя жива. И с еще большим напором и торопливостью он заговорил: - А это точно она? Ты не ошиблась? Опиши мне ее.
Галя отвечала с напускным равнодушием:
- Стройная, красивая. Моего роста, только поплотней меня. Глаза карие, пожалуй, зеленые. Волосы каштановые, нос прямой, подбородок острый.
Сомнений быть не могло - это Женя. Его коробил невозмутимый тон Гали и те полицейские, протокольные слова, которыми она пыталась нарисовать портрет Жени. Будучи убежденным, что именно о Жене, а не о ком-нибудь другом говорит Галя, Емельян все же спросил для большей достоверности, хотя в этом и не было нужды:
- В чем она была одета?
Галя хорошо помнила Женино платье, то самое, которое вместе с рубашкой рассвирепевший штурмбанфюрер Кристиан Хофер разорвал одним махом сверху донизу. Сказала:
- Ситцевое, синее с белыми черточками… И рубашка тоже ситцевая, в мелкие цветочки.
Емельян не знал, какая на Жене рубашка, и теперь вспыхнул ревнивой ненавистью оттого, что в застенках гестапо кто-то мог видеть раздетой его любимую. С минуту помолчав, попросил мягко:
- Продолжай, пожалуйста, подробно, как все произошло
Галя Шнитько бросила под ноги окурок и снова закурила. Она не то что волновалась, но ей просто неприятно было вспоминать то, что произошло позавчера в кабинете Хофера. Поэтому она старалась как можно суше и короче сообщить Глебову о гибели девушки, убившей провокатора Шаповалова.
- Все произошло просто. Кристиан считал, что в его руки попала важная подпольщица. Через нее он надеялся докопаться до остальных, заставить ее заговорить под пытками. Любка это поняла. Я была переводчицей на допросе. Она умоляла меня застрелить ее, не допустить до пыток. Могла не выдержать и выдать своих. Я пожалела ее… Ну, словом, когда она стукнула Кристиана мрамором по черепу и замахнулась еще раз, я выстрелила в нее. Я спасла ее от мучительной смерти… И Кристиана тоже спасла от смерти. Он сейчас в госпитале. Сделали операцию. Будет жить… Больше ни о чем меня не спрашивай и уходи. Уходи немедленно, пока я не передумала. Будем считать, что мы с тобой квиты. Я отомстила тебе за Марьяну. Вот этой рукой я убила твою жену.
Емельян слушал ее и верил - она не лжет, говорит страшную и жестокую правду. Он, как ни странно, не питал ненависти к Гале Шнитько; напротив, в нем бродили какие-то туманные чувства признательности ей за то, что исполнила немыслимую просьбу Жени, избавив ее от пыток, и рассказала об этом Емельяну. Он понимал, что больше ему здесь нечего делать, надо уходить.
- Еще один последний вопрос. Где похоронена Женя? Не на городском кладбище?
- Гестапо не оказывает такой чести своим врагам, - ответила Галя. - Таких одиночек хоронят обычно там, во дворе. - Она кивнула на желтый особняк. - Наверно, и твою похоронили там, точно не знаю. Какое это имеет значение? Все равно памятник не поставишь.
- Поставим! - Емельян сжал кулаки, глаза его потемнели, стали агатовыми. - Поставим ей памятник из вечного гранита вот здесь, в этом сквере, вот на этом месте!..
И столько было уверенности в его словах, веры в то, что рано или поздно оккупанты будут изгнаны и раздавлены вместе со своими прислужниками, подобными Гале Шнитько, а восстановленная Советская власть действительно воздвигнет памятники своим героям, что эта мысль и Гале показалась вполне правдивой, неприятно стеганула ее, бросила в жуткую дрожь, приоткрыв завесу недалекого будущего, в которое Шнитько предпочитала не заглядывать.
- Уходи, Глебов, пока не поздно, - сквозь закипающую злость процедила Галя. Емельян посмотрел ей в лицо просто, без неприязни и, сказав "спасибо", быстро пошел в сторону центральной улицы. Поворачивая за угол, он, на всякий случай, не забыв о мерах предосторожности, взглянул на скверик. Галя сидела на прежнем месте и, задумчиво глядя перед собой, курила.
Емельян пошел на кладбище, решив там в кустах дожидаться вечера: идти сейчас за город в форме немецкого офицера было рискованно. Он снова прошелся мимо свежей могилки с астрами. Теперь он определенно знал, что это не Женина могила, что похоронен здесь кто-то другой. Он нашел укромное безветренное местечко в непролазных зарослях можжевельника и шиповника, расстелил плащ и устало опустился на него, намереваясь именно здесь дожидаться вечера. Он был почти уверен, что Галя постарается умолчать о нем, раз уж она не выдала его там, возле здания гестапо. Иначе ей самой несдобровать.
Мысль о том, что Жени нет в живых, что он уже никогда не увидит ее, не сразу дошла до Емельяна во всей своей страшной правде. Мозг его словно одеревенел, устало и тупо воспринимал то, что видели глаза и слышали уши. Все казалось каким-то полусном, лишенным значительности, сколько-нибудь серьезного смысла. Апатия сковала его волю, физическая усталость парализовала тело: бессонные ночи неумолимо давали о себе знать. Безразличие ко всему на свете порождало беспечность, верным союзником которой был неодолимый сон.
Он уснул быстро и незаметно, спал беспробудно и без сновидений и проснулся только к вечеру от холода и боли в правом боку: впилась граненая граната-лимонка, на которой он лежал. Не сразу сообразил, где он и что с ним. Сначала подумал - у себя в лесу, в партизанском лагере. Но, всмотревшись в сторону сквозь ветки и увидав могильные кресты, понял все, что произошло. Отдохнувший мозг мгновенно нарисовал четкую, полную картину случившегося. Прежде всего он с досадой упрекнул себя в непростительной беспечности. Как это он мог уснуть средь бела дня в самом логове врагов, где его, спящего, запросто могли схватить, не дав ему сделать даже единственного выстрела? Емельян знал о нечеловеческих пытках, которым подвергают фашисты советских патриотов, и больше всего боялся попасть в лапы гестаповцев живым. И сразу же перед ним встал образ Жени, оттеснив собою в памяти и в сердце все остальное, ничего теперь не значащее. Он думал только о Жене, мысленно разговаривал с ней и беспощадно корил себя за то, что отпустил ее в город. Теперь ему казалось, что в нем было недоброе предчувствие, какой-то внутренний голос предупреждал его, не советовал посылать ее в город, но он не послушался этого голоса, поступил по меньшей мере легкомысленно и вот теперь наказан так, что страшнее и быть не может. Смерть Жени он переживал, пожалуй, тяжелей, чем смерть матери, ибо после смерти матери он не ощущал такого безысходного одиночества, как теперь. Это чувство прежде ему не было знакомо, он столкнулся с ним впервые в жизни при таких трагических обстоятельствах. Оно усугублялось еще и тем, что настигло его не где-нибудь в кругу друзей, а на кладбище, среди мертвого безмолвия, и давило на него каменными плитами и дубовыми крестами, а он не мог уйти отсюда до наступления вечерней темноты и вынужден оставаться здесь, плотно осажденный гнетущими думами, лишенными малейших просветов и обнадеживающих проблесков. Он один, совершенно один на всем белом свете, и никого у него нет: ни отца, ни матери, ни сестры, ни брата, ни жены, ни любимой девушки. Он похоронил не просто близкого друга, а самую большую любовь свою, которая вспыхнула ярким светом, озарила перед ним и преподнесла ему в дар целый мир, огромный и несказанно прекрасный. Она, такая короткая и яркая любовь его, показалась вечностью, вместила в себя целую жизнь, большую, сложную и самую значительную. И вдруг погасла, погасла навсегда, погрузив его в мрак одиночества и отчаяния. И он решил, что такой вспышки уже не сможет высечь его сердце, он никого больше не полюбит. А что такое жизнь без любви, к чему она и зачем? Нет, он не из тех, кто может довольствоваться жалким прозябанием, он человек широкой души и может жить в этом мире только человеком!
