Павел Далецкий - Концессия
«Дам меньше, — подумал о рикше Яманаси. — Безобразник, не может позаботиться о благопристойном звонке!»
Дача Уциды расположилась на полусклоне сопки за бамбуковой оградой. Яманаси поднялся по каменной лесенке и увидел пожилого человека в трусиках, который лопатой и киркой пробивал новое русло для разбухшего ручья.
По портретам в газетах Яманаси сразу узнал Уциду и подал ему свою визитную карточку.
— Приехал к вам, потому что сомнения и непонимание сделали мою жизнь невозможной, — начал Яманаси, вытирая платком мокрое лицо. — Посудите сами, весь мир ополчается на Советы. Япония в этом вопросе всегда занимала твердые позиции. Кто больше нас заинтересован в Маньчжурии?! Насколько я знаю, вы, господин Уцида, уже вступили в переговоры с русскими белогвардейцами. Наш уважаемый генерал-лейтенант Сиотен присутствовал также на совещании в Пекине как главный эксперт. Можно было надеяться, что мы пойдем впереди всех... И вдруг... — Яманаси приподнял плечи: — министерство предписало ассоциации лойяльность! «С Советами мир и дружба!» Что это такое? Влиятельнейшая «Осака майничи» на днях возвестила: «Мы не находим оправдания для тех беззаконных действий, при помощи которых мукденцы захватили дорогу». — Глаза Яманаси сделались круглыми и выразили предельное страдание. — С самой весны, когда Иосида предложил мне выехать во Владивосток на открытые торги, ведется эта двусмысленная игра!
Яманаси был так расстроен, что не раскрыл зонтика, да и нелепо было раскрывать зонтик рядом с голым Уцидой, не обращавшим никакого внимания на дождь. Шляпа Яманаси намокла, рукава пиджака тоже. Уцида, заметив его беспомощное состояние, сказал:
— Прошу вас ко мне, а то этот моросящий дождь даже стойких людей повергает в уныние.
Они прошли в дом прямо через раздвинутую стенку и оказались в квадратной комнате, одна сторона которой была сплошь увешана старинным оружием. Яманаси, обычно относившийся равнодушно к этим предметам ушедшего мира, сейчас подошел к палашам, саблям и самурайским мечам для харакири и стал издавать одобрительные восклицания.
— Знаете, чей это меч? — спросил Уцида, притрагиваясь к палашу в истрепанных кожаных ножнах. — Маршала Ямагаты, создателя нашей армии! Я вполне разделяю ваши чувства. Я хотел бы броситься в бой завтра, но мне говорят: ваша задача объединить все патриотические школы — «Национальный союз физической подготовки», «Общество содействия военной доблести» и «Общество помощи отбывшим воинскую повинность» — в одно целое с «Дайро-Досикай». Так пока понимайте свою миссию.
— Господин Уцида Риохей, которого я уважаю коленопреклоненно! Вы можете пока так понимать свою миссию... Но что касается меня... ведь ассоциация совершенно разорена?!
Уцида невесело усмехнулся:
— Число членов нашего общества превосходит миллион. Я не боюсь ни китайцев, ни американцев, ни русских. Но я не командую японской армией, я не военный министр и не премьер. Я только могу до поры до времени ходить голым по своему саду и закалять себя...
Яманаси провел в горном домике остаток дня. Он снял мокрое платье, обтерся горячим полотенцем и, облаченный в кимоно хозяина, долго сидел с ним за чайным столиком, обсуждая события... Дочь Уциды принесла печенье, заваренное на меду, — оно было душисто, вкусно хрустело на зубах и вызывало приятное ощущение в желудке.
Уезжая, Яманаси сказал:
— Я этого так не оставлю. Иосида, наконец, объяснит мне свои вилянья!
Он отправился в Токио. Посетил депутата парламента Самаки и Иосиду. Он волновался, требовал, объявлял о своем непонимании. Иосида ему сказал:
— Китайцы за последнее время сделали сто пятьдесят восемь нападений на советскую границу, сорок раз вторгались белогвардейцы. Прекрасно вооружены, лучшее автоматическое оружие... и ничего! Совсем ничего. Впрочем, даже хуже, чем ничего: все удары красные отбили с такой легкостью, как будто это взрослый человек забавлялся с трехлетним. Вы понимаете, чем это пахнет?
— В подобных запахах я не разбираюсь, — мрачно сказал Яманаси. — Я знаю одно: японская армия самая сильная в мире.
Иосида для большего успокоения взволнованной души посоветовал Яманаси познакомиться с генералом Сато, который писал книгу под названием «Маньчжуро-монгольская проблема».
Сато весь день проводил в своем рабочем кабинете. Огромная карта Маньчжурии, Монголии и Восточной Сибири занимала чуть ли не весь пол комнаты. На многочисленных столиках лежали стопки розовых, бледножелтых и бледноголубых, исписанных и чистых листов бумаги. Штабеля толстых книг возвышались вдоль стен.
В тот момент, когда Яманаси вошел в кабинет, генерал в скромном сереньком кимоно, сверкая голыми коленками, ползал по карте, хмуро, сквозь очки, разглядывая какой-то горный хребет.
Яманаси присел на корточки и тоже стал смотреть на хребет. Это была мохнатая, расползавшаяся во все стороны горная цепь, которая в Яманаси, предпочитавшем море, не вызывала никакого движения души.
Беседа завязалась немедленно. Сато, усевшись тут же, на карте, говорил решительными, отрывистыми фразами. Голос его слегка хрипел, и это как бы придавало словам еще более силы.
— Вы удивляетесь, почему, когда весь мир готов наброситься на Советы, мы вдруг объявляем себя их друзьями? — говорил генерал. — Как вы думаете, если Япония присоединится сейчас к этому общему хору и окажет Чан Кай-ши и Мукдену действительную поддержку, что она получит? Пока Китай под пятой Америки — Япония не получит ничего. Мы одни должны быть хозяевами Дальнего Востока. Американцы?! Американцев желательно уничтожить. Русские?! Урал — вот их родина. Туда! Мы, японцы, хотим собственными руками экспроприировать Маньчжурию, Монголию и Сибирь. Для этого мы должны прежде всего захватить КВЖД и Сибирскую железную дорогу. Как? Оружием или деньгами! Последнее зависит от обстоятельств. Я думаю, мы должны при первом удобном случае приступить к переговорам о покупке названных дорог, и я думаю, Россия скоро поймет, что ей ничего иного не остается, как продать нам дороги. И тогда мы построим новые: до Урги и от Урги к Иркутску. Горные богатства Жэхэ и Чахара, Алтайское нагорье и все пространства Восточной Сибири будут нашими.
Глаза генерала блеснули. Яманаси причмокнул и проглотил слюну.
— А я думаю, они не продадут, — вздохнул он, вспомнив торги во Владивостоке.
Генерал сделал выразительный жест, каким мясник вгоняет нож в тело своей жертвы.
— Сами, все сами, — успокоительно проговорил он.
— Итак, — сказал Яманаси, — из-за этих приятных, но далеких надежд мы должны отвешивать перед Советами бесконечные поклоны? Ибо мы не хотим доли, а хотим всего! Итак мы должны дождаться такого благоприятного момента, когда только мы одни будем вести нападение?.. Что ж, возможно. Я не обладаю познаниями в тонкостях политики, вполне возможно, что это и так. Ждать, ждать, ждать! Но промышленное дело не может ждать... Оно или действует, или умирает.
На обратном пути в Хакодате Яманаси заехал к Уциде. Они опять долго пили чай, и опять дочка старого самурая приносила медовое печенье.
У Яманаси от всего перенесенного осталось смутное впечатление. Он сказал меланхолично:
— Все это очень хорошо. Сегодня мы терпим унижение, завтра терпеть перестанем. Но кто, господин Уцида, может поручиться за это завтра? Вы что-нибудь знаете о коммунистах и профсоюзах? К сожалению, в Японии не только миллион членов вашего общества... В Японии читают Маркса и Ленина.
Он выпил залпом чашечку горячего чаю и начал жевать печенье.
ЗЛЫХ СОБАК УВЕЛИ СО ДВОРА
Лин Дун-фын не успел выехать на родину.
Вот как разыгрались события в ту ночь, когда должен был сгореть бочарный завод.
Доктор У Чжао-чу ходил быстрыми, мелкими шагами по своему кабинету. Он всегда ходил так, когда волновался.
Он потирал руки, румянец окрашивал его щеки, казалось, почтенный совсем молод, кровеносная система его прекрасна и в совершенстве орошает каждый дюйм кожи.
Однако У сейчас далеко не являл образца здоровья.
Он ходил мимо Лин Дун-фына, размышлявшего на стуле, и обдавал его ветром своей та-пу-ше.
— Достоуважаемый и дорогой, — говорил У, — незачем наводить Советы на след моего дома, уверяю вас, это не увеличит моего благополучия... Я многое делал, я во всем соглашался с вами, ваша мудрость, предвидение и патриотизм восхищают меня, но я не хочу, я не могу пустить ее в свой дом даже на одну минуту, а вы требуете, чтобы она провела здесь ночь, вы требуете, чтобы я сидел рядом с ней и стерег ее!
— Да, — уронил безучастно Лин, — да, именно этого я требую.
— Но поймите: они придут по ее следам с собаками!
Доктор остановился и посмотрел в окно. Просветленные покровители Китая, как он страдал от своей несчастной судьбы: от худого желчного шанхайца!
