Владимир Успенский - Неизвестные солдаты
Вдали, над Лефортовским парком, поднимались серебристые аэростаты воздушного заграждения. На мостовую перед домом вышел дворник дядя Миша в каске, с противогазной сумкой через плечо. Игорь прикрыл ставни.
— Ну, за успехи, Прохор, — сказал Ермаков, поднимая рюмку.
— За победу, Степаныч. И за скорую встречу после войны в этом же самом доме.
Утром Игорь долго лежал в постели. Он наслаждался покоем, радовался, что впереди еще целый свободный день, что никуда не надо спешить.
Часов в девять в его комнату вошла Неля, длинная, тонконогая, с мальчишеской прической. И куртка на ней была ребячья, с карманами на боках, и ботинки мужские, этак тридцать восьмого — тридцать девятого размера. Села верхом на стул, спросила:
— Бока не болят?
— Приветствую тебя, небесное созданье. Здороваться, конечно, ты еще не научилась?
— А ты не научился вставать вовремя?
— Я лентяй, — сказал Игорь. — Принципиальный и неисправимый. По моему мнению, горизонтальное положение является для человека наиболее естественным. Вероятно, в далеком прошлом предки мои были ящерами.
— А мои — птицами!
«Страусами», — хотел сказать Игорь, но сдержался, боясь обидеть ее. Он подумывал иногда, что ее мальчишеские манеры — все это напускное. Сознает свою нескладность, некрасивость и бравирует, делает вид, что ей все равно. Может быть, даже бессознательно. И, наверно, со временем это пройдет. Она уже немного похорошела в последнюю весну. Взгляд стал мягче, а глаза — темнее и глубже. Губы вроде бы растянулись вширь и меньше напоминали букву «М». Раньше, была палка-палкой. А теперь пополнела, заметнее проступали груди. Нелька, вероятно, стеснялась этого, сутулилась и выставляла вперед плечи.
— Ты не работаешь нынче? — спросил Игорь.
— Во вторую смену.
— У вас же одна.
— А я теперь на другом месте. На оборонном предприятии, — с гордостью сказала она.
— Что же ты там делаешь? Дырки для пушек?
— Секрет.
— Девчонкам секретов не доверяют.
— Не старайся, не разозлишь, — предупредила Неля. — И вообще береги свой авторитет в моих глазах. Ты теперь наставник и опекун. Отец сказал, что ты теперь вместо него, и велел передать привет.
— Как? Он уже уехал? — Игорь приподнялся.
— В шесть часов. Так что вступай в свои права. Распоряжайся. Только поешь сначала, завтрак готов.
— Не могла разбудить, — проворчал Игорь. — Ну, отвернись, что ли, одеваться буду… Да не уходи, не уходи, вопросы есть. Альфред пишет?
— Вчера получила, — достала она из кармана куртки письмо. — Тебе, конечно, привет.
— Разумеется, старый друг… В армию его еще не взяли?
— Куда ему. Броня. И очкарик к тому же.
— Диссертация как?
— Кто его знает. Вычисляет, одним словом. И чудит, как всегда. Стихи пишет, — осуждающе произнесла Неля.
— Ого! Это интересно! — повеселел Игорь. — Ну-ка, прочти.
— Вот, — пробежала она глазами по строчкам. — Ага, тут. Слушай:
Меня, человека, никто не жалел,А вот я и собаку жалею.Снаружи давно для других очерствел,Но душой очерстветь не сумею.
— Гм, крик сердца, — удивился Игорь. — И довольно складно получилось.
— Да ты вникни в смысл! Его, видишь ли, никто не жалел… Как ему только не стыдно! Ну отец еще так-сяк, некогда было. А бабушка с ним до сих пор готова нянчиться, как с младенцем. Это же кумир ее… А он — такие слова. Я и письмо-то бабушке показать боюсь.
— Ничего, это он для рифмы слова подобрал, какие под руку подвернулись, — успокоил Игорь. — Влюбился он, наверно, и без взаимности.
— Я тоже думаю, что влюбился, — серьезно сказала Неля. — И для него это, должно быть, очень тяжело. Он замкнутый. Для него влюбиться — это просто страшно.
— Всем страшно.
— Для тебя-то не очень, — скептически произнесла она. — А Альфред уже в таком возрасте, когда трудно привычки ломать. Ему стукнуло двадцать пять.
— Жена быстро к рукам приберет, — сказал Игорь. — А про меня ты зря… Тебе все в жизни прямолинейным представляется. А я вот теперь вижу — такие зигзаги порой бывают, что только ахнешь. Человек — он не машина. Ту заправил, она и стучит. А у человека сердце.
— Шальное сердце, — нахмурилась Неля, — Ты не рассуждай, а умывайся быстрей. Скоро Настя придет.
— Коноплева? — вытаращил глаза Игорь. — К тебе?
— Нет, к тебе.
— Это еще почему? Откуда она знает?
— Я ей позвонила, — с вызовом сказала Неля. — Она просила позвонить, если ты приедешь… Вот. Она мне нравится, а ты — нет. Ты сам не знаешь, что делаешь.
— Как это не знаю? — загорячился Игорь, — Как не знаю? Я люблю, у меня ребенок будет.
— Во-первых, не у тебя, а у той… Во-вторых, ребенки у всех бывают, и это еще ничего не значит. А любить ты должен Настю.
— То есть как это — должен?
— Она хорошая.
— Ну и логика.
— А в любви логики не бывает.
— Много ты знаешь, что бывает, а что нет.
— Знаю. Я тоже не маленькая и тоже люблю, вот!
— Кого же?
— Одного человека.
— Подумаешь, поцеловалась небось раза два с пацаном в подворотне…
— Не смей! — крикнула она. — И не с пацаном. И не в подворотне! И не целовалась я с ним. Он большой и военный. И ничего даже не знает!
На глазах у нее навернулись слезы, верхняя губа приподнялась. Игорь испугался: сейчас заплачет. Вот уж не ожидал от нее такого! Но в кого же? Уж не в Порошина ли? Чем черт не шутит! Девчонки — они сумасшедшие. Романтика у них всякая… «Ну и ну», — покачал он головой.
Позвал ласково:
— Нелька!
— Чего тебе?
— Ты это самое… Не расстраивайся. Хорошо, когда любишь. Дышится глубже. Хоть иной раз и больно, будто игла в сердце, а все равно хорошо.
— Может, мне сказать ему? — с надеждой спросила она, не глядя на Игоря.
— Сам понять должен.
— А он на войну уедет. Надолго.
— Ну, ты словами-то не говори. Глазами, улыбкой… А лучше — ничего не надо, это ведь и так всегда видно.
— Тебе видно, а ему нет. Он серьезный.
— А я, значит, так себе! — обиделся Игорь. — Ничего ты не понимаешь! Другой ходит без всяких чувств, а рожа у него от рождения хмурая. Про него говорят: ах, глубокий, ах, переживает! А у меня, может, все нутро изболело, а физиономия вот такая несолидная. Не могу я о подобных вещах вслух рассуждать. Начну говорить — стыдно; в шутку сверну — еще хуже. Ну что сделаешь, раз я такой! И отстань от меня, если я несерьезный.
Хлопнул дверью и ушел в ванну. Умывшись холодной водой, ворчал сердито: «Все хорошие… Один Булгаков никуда не годится. Ну, и беседовала бы со обоими хорошими… А то все ко мне. Несут, как в мусорный ящик. А про себя и сказать некому…»
— Игорь? — прозвучал виноватый голос за дверью.
— Отстань.
— Игорь, ты не сердишься?
Он промолчал. Злость исчезла:
— Игорь, ты извини, ладно?
— Ладно.
В нос ему попала мыльная пена. Он фыркнул.
— Ты что, смеешься? — насторожилась Неля.
— Отвяжись от меня, наконец!
Девушка громко вздохнула и умолкла.
Трудно было понять, к кому пришла Настя. Она сухо поздоровалась с Игорем, посидела с ним несколько минут, разговаривая о пустяках. Вспомнили Соню Соломонову, которой не удастся, вероятно, и в этом году поступить в институт. Мать не отпустит ее из дому в такое время.
Игоря радовало спокойствие Насти. Кажется, она уже все переболела. Хорошо, если так. И ей самой легче, и ему лучше. Только взгляд Настиных черных глаз немного смущал Игоря. Девушка смотрела на него пристально, изучающе, будто запоминая. Он даже спросил грубовато:
— Чего глядишь? Изменился, что ли?
— Я же тебя не видела в форме, — улыбнулась она.
Настя предложила съездить в Измайлово, погулять. Но Игорь отказался. Времени у него немного, а пока поедешь туда и обратно — пролетит незаметно.
— Тогда пойдем в Елоховский сквер, душно ведь в комнате.
— Это можно.
Отправились втроем. В сквере, возле памятника Бауману, были вырыты глубокие узкие щели, чтобы прятаться во время воздушных налетов. Над щелями, поверх бревен и земляной насыпи, уложены куски дерна с порыжевшей, зачахшей травой.
— Ну, наделали овощехранилищ, весь вид испортили, — недовольно произнес Булгаков.
— Тут тебе Москва, а не лес, — съязвила Неля. — Тут бомбить могут.
Игорь не ответил ей. Лень было связываться.
Сели на затененную скамейку. Неля сразу же углубилась в книгу. Игорь и Настя долго молчали. Было пустынно и тихо. Среди редких белых облаков медленно плыла лысая макушка Елоховского собора. С колокольни слетели голуби, описав спираль, опустились на дорожку. Игорь подумал, что зимой, если будет голодно, голубей изведут.
— Когда приедешь еще? — спросила Настя.
