Владимир Петров - Польский пароль
Дальнейшее даже для самого Савушкина происходило как в тумане, как в бредовом сне. Сначала были трупы, много трупов-скелетов в полосатой арестантской одежде вдоль всей южной ограды, потом — звяканье лопат в прибрежном овраге, где копошились в своей будущей братской могиле сотни еще живых арестантов. И над ними, на бугре, — черная редкая цепочка охранников с собаками…
Потом — бой. Он начался без команды, без сигнала: партизаны, сжав автоматы, яростно рванулись из ближних кустарников, и Савушкин только тогда понял, что он как командир оказался не на высоте, потерял управление, допустил эту опасную для самих партизан стихийную атаку. Понял слишком поздно, когда и его самого захватила слепая неостановимая волна ярости.
Он пришел в себя, сразу опомнился, как только услыхал сзади гавкающий стрекот крупнокалиберного пулемета. И сразу упал — очередь прошла над самой головой. «Вот с чего надо было начинать! — сообразил, отплевывая землю, — С охранников на вышке, с пулемета…» Очереди длинно харкали свинцом, смертельной россыпью ложились прямо по оврагу, по кишащим там полосатым спинам, по залегшим на открытом бугре партизанам.
«Надо же, влипли!» Савушкин вдруг вспомнил налитые кровью глаза атакующих партизан, себя, матерно орущего, в безудержной общей лаве. И ведь никого для резерва, для подмоги в кустах не оставил. Взбесился, как все, дурак!
А Сагнаев? Он же не имел права бросать своего штандартенфюрера. Этот парень-кремень не мог ослушаться приказа! Он наверняка там, в кустах!
Старшина кубарем скатился с осыпи, быстро выхватил ракетницу и выстрелил в сторону сторожевой вышки — ракета с шипением повисла над ней красным вопросительным знаком.
А крупнокалиберный «шварцлозе» бил и бил, опустошая ров, окрестные, недавно зазеленевшие кустарники. Поймет ли Атыбай, что только он, оставшийся в тылу эсэсовского пулемета, может спасти сейчас роту и обреченных узников? Сообразит ли, что охраняемый штандартенфюрер никому не будет нужен, если вся партизанская рота ляжет костьми на этом бугре?
Сообразил… Минуту спустя сзади ухнули один за другим два гранатных взрыва — пулемет замолк.
Старшина вскочил и увидел, как Атыбай лезет уже по лестнице, строча из автомата в пол дымящейся полуразбитой будки. За каким дьяволом он туда? А ну как уцелел кто-нибудь из охранников?..
— Стой, Сагнаев! Назад!
Голос утонул в автоматной очереди: поднялись уцелевшие партизаны, А потом он увидел, как падал с вышки сержант Caгнаев — выронив автомат и широко раскинув руки.
…Савушкин бежал к лесу, вилял, петлял, заглядывал под кусты, вроде собаки, потерявшей хозяина. Тяжело, загнанно дыша, осмотрелся на опушке — штандартенфюрера не было. Нигде не было! Вот она вырубка, на которую они вышли из леса, вот пенек — на него присел тогда захромавший Карел Живка… А у той вон сосенки Атыбай Сагнаев усадил своего «фюрера». Что там, под ней, белеет на траве?
Это был брезентовый солдатский брючный ремень. Стало быть, Сагнаев этим ремнем успел-таки привязать эсэсовца к дереву… А тот развязал, нет, скорее, разорвал, судя по лопнувшей пряжке. И драпанул… Куда, в какую сторону? Где он сейчас?
В лес побежал, конечно, в лес! Там, в той стороне, находится шоссе, где час назад они видели толпы отступавших немцев. Туда ему и бежать.
Старшина снова вскинул автомат и рванул в сосняк. И нос к носу нежданно-негаданно столкнулся… с Иваном Штыцко.
— Ты как тут оказался, брандахлыст?!
— Согласно вашему приказу, товарищ старшина! — гаркнул тот, преданно выпучив глаза. — Вы же мне велели рацию беречь пуще головы. Так что, когда все побегли да стрелять начали, я с ней сразу в лесок. Вон она стоит в целости-сохранности.
— Ну и хлюст! — Старшина скрипнул зубами. — Штандартенфюрера не видел?
— Никак нет! Правда, кто-то такой побежал вон туда, влево, к дороге. Я еще подивился: все сюда, а этот эвон куда загнул. Может, эсэсовец и был.
Дорога та самая, по которой они шли раньше. Только здесь проселок вилял в сторону, в обход небольшого холмика с каменистым гребнем. На этот гребень несколько минут спустя и выбежал Савушкин. Огляделся — никого! Ни на дороге внизу, ни в ближних зарослях жимолости. Может, вернуться, собрать партизан, всех уцелевших узников и прочесать лес? Не успеть… Эсэсовец далеко удерет за это время: ноги-то у него не связаны.
Вдруг из-за поворота, со стороны реки, от концлагеря, выскочил пятнистый грузовик с людьми в кузове. Савушкин пригляделся: да ведь это удирали из лагеря уцелевшие охранники! Быстро вставил в автомат новый рожок, выложил на камень две гранаты — перестрелять хоть этих гадов, если тот ушел. Одной породы, живодеры.
Грузовик почти поравнялся с Савушкиным, как неожиданно взвизгнули тормоза: прямо на дорогу, чуть не под колеса, выскочил из боярышника беглый штандартенфюрер, завопил что-то, вздев к небу склепанные руки. Он стал было карабкаться в кузов, из которого ему помогали охранники, и в этот момент старшина короткой очередью прошил ему спину. Потом одну за другой бросил гранаты в кузов грузовика.
…Уже в темноте под яркими весенними звездами наполовину поредевший отряд продолжил путь. В голове колонны вслед за проводником и старшиной Савушкиным партизаны на носилках несли тяжелораненого Карела Живку.
20
Протекторат Чехии и Моравии стал последним оплотом «тысячелетнего рейха». Гитлеровцы сконцентрировали здесь полуторамиллионную группировку «Центр» и, зажатые со всех сторон кольцом советских фронтов, все-таки продолжали бессмысленную борьбу, беспощадно истребляя восставших в начале мая чешских патриотов.
В полдень 5 мая восстала Прага. Улицы и площади столицы перекрыли баррикады. В окрестностях Праги повстанцы разрушили участок железной дороги и отрезали таким образом удобный для немцев путь бегства на запад. По приказу фельдмаршала Шернера в Прагу были спешно переброшены танковые и отборные эсэсовские части. Город пылал, истекая кровью в неравной борьбе.
Радиостанции Праги слали в эфир трагические призывы: «Помогите, помогите! Быстро помогите!»
В тот же день на помощь восставшей Праге ринулись советские войска: с северо-запада наносил удар 1-й Украинский фронт, с юго-востока наступала ударная группировка 2-го Украинского, и с востока, от Оломоуца, двинулись дивизии 4-го Украинского фронта.
«Советскому Союзу, 4-й Украинский фронт! — вещала на русском языке повстанческая радиостанция. — Срочно просим парашютную поддержку. Высадка в Праге, 12, Винограды — Ольшанское кладбище. Сигнал треугольник. Пошлите вооружение и самолеты».
В ночь на 6 мая три звена легкомоторных По-2 под командой лейтенанта Просековой вылетели на Прагу с грузом стрелкового оружия в подвесных контейнерах.
Через час полета под крылом открылся древний город на холмах, залитый лунным светом: бескрайний, пепельно-серый, надвое перерезанный Влтавой, которая багрово мерцала, отражая пламя многочисленных пожаров. Ефросинья уже вывела группу на центральный ориентир — холм Градчаны, где белели сторожевые башни Пражского града, как впереди по курсу желтой завесой встали трассы зенитных пулеметов и «эрликонов».
Самолеты по сигналу ведущего сделали резкий маневр, уклоняясь от огня, однако две машины все-таки оказались сбитыми, а еще через минуту прямо в воздухе взорвался и третий По-2. В довершение ко всему летчики оставшихся самолетов так и не увидели в целевом квадрате условленного знака на земле. Пришлось с грузом возвращаться обратно, видимо, обстановка в сражающихся кварталах Праги беспрерывно менялась.
Ефросинья остро переживала неудачный боевой вылет, особенно потерю летчиков, молодых ребят, вчерашних сержантов, которым лишь неделю назад присвоили звание младших лейтенантов. Вернувшись на аэродром, даже не пошла на отдых — до самого восхода солнца пролежала на брезенте под крылом, мрачно покусывая травинку.
А утром ее вызвали в штаб дивизии.
Она и вовсе расстроилась: видимо, уже знали, что один из «младшаков» (так меж собой именовали младших лейтенантов мотористы и техники) все же сбросил свои контейнеры над каким-то городским кварталом не то с перепугу, не то ему и впрямь померещился внизу выложенный треугольник. Теперь наверняка спросят: что же вы, соколы бесстрашные, черти рогатые, дорогостоящим оружием швыряетесь? И кому его бросаете — недобитым эсэсовцам?
Может, эти контейнеры в самом деле попали в руки не повстанцам, а немцам-зсэсовцам? Вот с нее и спросят, как с командира…
Однако разговор состоялся совсем по другому поводу. В кабинете она увидела того самого полковника, который еще зимой приезжал в полк расследовать «дело о побеге из госпиталя» и грозился разжаловать ее в рядовые. Сейчас он встретил Ефросинью менее сурово, хотя и выглядел по-прежнему озабоченно-хмурым.
