Василий Шукшин - Том 2. Рассказы 60-х годов
Первым, кто пришел навестить приезжих, был Спирька. Он и раньше всегда ходил к новым людям. Придет, посидит, выпьет с хозяевами (кстати сказать, Спирька, хоть пил, допьяна напивался редко), поговорит и уйдет.
Было под вечер. Спирька умылся, побрился, надел выходной костюм и пошел к Прокудиным.
– Пойду гляну, что за люди, – сказал матери.
Старики Прокудины вечеряли.
– Садись, Спиридон, похлебай. – Спирька иногда помогал старикам, они любили его и жалели.
– Спасибо, я из-за стола. Дома ваши квартиранты?
– Там. – Старик кивнул на дверь горницы. – Укладываются.
– Как они?
– Ничего, уважительные. Сыру с колбасой вот дали. Садись, попробуй?
Спирька качнул головой, пошел в горницу. Стукнул в дверь:
– Можно?
– Войдите! – пригласили за дверью.
Спирька вошел.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте! – сказали супруги. И невольно засмотрелись на Спирьку. Так было всегда.
Спирька пошел знакомиться.
– Спиридон Расторгуев.
– Сергей Юрьевич.
– Ирина Ивановна. Садитесь, пожалуйста.
Пожимая теплую маленькую ладошку Ирины Ивановны, Спирька открыто, с любопытством оглядел всю ее. Ирина Ивановна чуть поморщилась от рукопожатия, улыбнулась, почему-то поспешно отняла руку, поспешно повернулась, пошла за стулом… Несла стул, смотрела на Спирьку не то что удивленная – очень заинтересованная.
Спирька сел.
Сергей Юрьевич смотрел на него.
– С приездом, – сказал Спирька.
– Спасибо.
– Пришел попроведовать, – пояснил гость. – А то пока наш народ раскачается, засохнуть можно.
– Необщительный народ?
– Как везде: больше по своим углам.
– Вы здешний?
– Здешний. Чалдон.
– Сережа, я сготовлю чего-нибудь?
– Давай! – охотно откликнулся Сережа и опять весело посмотрел на Спирьку. – Вот со Спиридоном и отпразднуем наше новоселье.
– Стаканчик можно пропустить, – согласился Спирька. – Откуда будете?
– Не очень далеко.
Ирина Ивановна пошла в комнату стариков; Спирька проводил ее взглядом.
– Как жизнь здесь? – спросил Сергей Юрьевич.
– Жизнь… – Спирька помолчал, но не искал слова, а жалко вдруг стало, что не будет слышать, как он скажет про жизнь, эта маленькая женщина, хозяйка. – Человек, он ведь как: полосами живет. Полоса хорошая, полоса плохая… – Нет, не хотелось говорить. – А зачем она пошла-то? Сказать старикам, они сделают что надо.
– Зачем же? Она сама хозяйка. Так какая же у вас теперь полоса?
– Так – середка на половине. Ничего, вообще-то… – Ну решительно не хотелось говорить, пока она там готовит эту дурацкую закуску. – Закурить можно?
– Курите.
– Учительствовать?
– Да…
– Она по кому учитель?
– По пению.
– Что, поет хорошо? – оживился Спирька.
– Поет…
– Может, споет нам?
– Ну… попросите, может, споет.
– Пойду скажу старикам… Зря она там!
И Спирька вышел из горницы.
Вернулись вместе – Ирина Ивановна и Спирька. Ирина Ивановна несла на тарелочке сыр, колбасу, сало…
– Я согласилась не делать горячего, – сказала она.
– Хорошо, что согласилась.
– Да на кой оно!.. – чуть не сорвался Спирька на привычное определение. – Милое дело – огурец да кусок сала! Верно? – Спирька глянул на хозяина.
– Тебе лучше знать, – резковато сказал Сергей Юрьевич.
Спирьку обрадовало, что хозяин перешел на «ты» – так лучше. Он не заметил, как переглянулись супруги: ему стало хорошо. Сейчас – стаканчик водки, – а там видно будет.
Вместо водки на столе появился коньяк.
– Я сразу себе стакан, потом – ша: привык так. Можно?
Спирьке любезно разрешили.
Спирька выпил коньяк, взял маленький кусочек колбасы…
– Вот… – поежился. – Достали слой вечной мерзлоты, как говорят.
Супруги выпили по рюмочке. Спирька смотрел: как вздрагивало нежное горлышко женщины. И – то ли коньяк так сразу, то ли кровь – кинулось что-то тяжелое, горячее к сердцу. До зуда в руках захотелось потрогать это горлышко, погладить. Взгляд Спирьки посветлел, поумнел… На душе захорошело.
– Мечтяк коньячишко, – похвалил он. – Дорогой только.
Сергей Юрьевич засмеялся; Спирька не замечал его.
– Милое дело – самогон, да? – спросил Сергей Юрьевич. – Дешево и сердито.
«Что бы такое сказать веселое?» – думал Спирька.
– Самогон теперь редко, – сказал он. – Это в войну… – И вспомнились далекие трудные годы, голод, непосильная недетская работа на пашне… И захотелось обо всем этом рассказать весело. Он вскинул красивую голову, в упор посмотрел на женщину, улыбнулся:
– Рассказать, как я жил?
Ирина Ивановна поспешно отвела от него взгляд, посмотрела на мужа.
– Расскажи, расскажи, Спиридон, – попросил Сергей Юрьевич. – Это интересно – как ты жил.
Спирька закурил.
– Я – сураз, – начал он.
– Как это? – не поняла Ирина Ивановна.
– Мать меня в подоле принесла. Был в этих местах один ухарь. Кожи по краю собирал, заготовитель. Ну, заодно и меня заготовил.
– Вы знаете его?
– Ни разу не видал. Как мать забрюхатела, он к ней больше глаз не казал. А потом его за что-то арестовали – и ни слуху ни духу. Наверно, вышку навели. Ну, и стал я, значит, жить-поживать… – И так резко, как захотелось весело рассказать про свою жизнь, так – сразу – расхотелось… Мало веселого… Про лагерь, что ли? Спирька посмотрел на Ирину Ивановну, и в сердце опять толкнулось неодолимое желание: потрогать горлышко женщины, погладить. Он поднялся.
– Мне в рейс. Спасибо за угощение.
– Ночью в рейс? – удивилась Ирина Ивановна.
– У нас бывает. До свиданья. Я к вам еще приду.
Спирька, не оглянувшись, вышел из горницы.
– Странный парень, – сказала жена после некоторого молчания.
– Красивый, ты хотела сказать?
– Красивый, да.
– Красивый… Знаешь, он влюбился в тебя.
– Да?
– И тебя, кажется, поскребло по сердцу. Поскребло?
– С чего ты взял?
– Поскребло-о.
– Тебе хочется, чтобы поскребло?
– А что?.. Только… не получится у тебя.
Женщина посмотрела на мужа.
– Испугаешься, – сказал тот. – Для этого нужно мужество.
– Перестань, – сказала жена серьезно. – Чего ты?
– Мужество и, конечно, сила, – продолжал муж. – Надо, так сказать, быть в форме. Вот он – сумеет. Между прочим, он сидел в тюрьме.
– Почему ты решил?
– Не веришь? Иди спроси у стариков.
– Если тебе нужно, иди спрашивай.
– А что?..
Муж вышел к старикам.
Через пять минут вернулся… И с наигранной торжественностью объявил:
– Пять лет! В лагерях строгого режима. За грабеж.
Отсыревший к вечеру, прохладный воздух хорошо свежил горячее лицо. Спирька шел, курил. Захотелось вдруг, чтоб ливанул дождь – обильный, чтоб резалось небо огненными зазубринами, гремело сверху… И тогда бы – заорать, что ли.
Спирька направился в очередное «логово» – к Нюре Завьяловой.
Стукнул в окно.
– Ну? – недовольно спросила заспанная Нюра, смутно, белым пятном маяча за окном.
Спирька молчал, думал про Нюру: один раз, в войну, когда Нюре тогда было двадцать три и она была вдовой с двумя маленькими ребятишками, Спирька (ему тогда шел четырнадцатый) ночью сбросил с воза в огород к ней мешок зерна (ехали обозом в город молоть). Нюре стукнул вот в это, кажется, окно и сказал торопливо:
– Найди в огороде, у бани… Спрячь подальше!
А когда через два дня, тоже ночью, пришел к Нюре, она накинулась на него:
– Ты што, Спирька, змей полосатый, в тюрьму меня захотел посадить?! Сам хочешь сытый ходить, а к другим подбрасываешь?
Спирька опупел.
– Да не себе я, чего ты разоралась-то!
– Кому же?
– Тебе. Им же исть надо! – Про детей Нюриных. – Голодные же сидят…
Нюра заревела коровой, бросилась обнимать Спирьку. Спирька, расстроенный, матерился.
– Ну, и вот!.. Будешь им в ступке толочь да лепешки в золе печь – вкуснятина, сил нет…
Вот что вспомнилось вдруг.
– Чего стоишь-то? – спросила Нюра. – Дверь открыта… Стариков не разбуди.
Спирька стоял. Было в его характере какое-то жестокое любопытство: что она сейчас будет делать?
– Спирька!.. Ну, чего ты?
Молчание.
– Иди, что ли?
Молчание.
– Дурак заполошный… Разбудит, а потом начинает… Ну и иди к черту! – Нюра пошла к кровати.
Спирька неслышно прокрался по прихожей избе, где храпели старики Нюрины, и очутился в горнице.
– Чего выкобениваешься-то?
Спирьке нестерпимо стало жаль Нюру… Какого черта, действительно? Лучше не приходить тогда.
– Все, Нюрок, спим.
Через три дня, вечером, Спирька пошел к Прокудиным. Квартирантов не было дома. Спирька побеседовал пока со стариками. Рассказал, что одному солдату явилась земная Божья Мать…
