Хозяйка леса - Вера Федоровна Бабич
Анастасия Васильевна сказала матери, чтобы ее не беспокоили — ей нужно писать отчет, заперлась в своей комнате и, зарывшись лицом в подушки, заплакала.
А за стеной лилась шумная, веселая музыка штраусовского вальса. Коля включил радиоприемник.
Анастасия Васильевна лежала долго и неподвижно, потом поднялась, села на кровати, сухими глазами посмотрела в окно. Там, в километре от ее дома — его дом, может он сейчас целует ее руки… Она стала ходить из угла в угол, как маятник. Все кончилось прежде, чем началось, все надо забыть…
Ах, боже мой, эта музыка за стеной! Нина здесь… Сама приехала, или он позвал? Не все ли равно? Она здесь, с ним… Надо взять себя в руки, обдумать, решить…
Что обдумать и решить, она сама не знала. Оставаться в комнате, наполненной звуками музыки, она не могла. Стараясь не разбудить дремавшую в соседней комнате мать, Анастасия Васильевна пробралась в коридор, вышла на крыльцо, спустилась вниз и побрела к березовой рощице, белевшей за усадьбой. Она всегда забиралась в молодой, жизнерадостный уголок лесничества, когда хотела остаться наедине с собой.
Белая ночь, северная краса, сколько мягкого призрачно-сказочного света пролила ты над землей! Весна и свет, тепло и тишина, а в сердце столько горечи, обиды, боли.
Анастасия Васильевна не замечала красот белой ночи, не чувствовала усталости, хотя едва тащила натруженные за день ноги. Она шла еще потому, что ей казалось: если она будет двигаться, у нее не так сильно будет болеть сердце.
На половине дороги она услышала за своей спиной шаги. Она оглянулась и увидела Баженова. Сердце забилось сильнее и болезненнее. Усилием воли она заставила себя остановиться, подождать его, прямо и спокойно посмотреть ему в лицо. Тени лежали на его лице, тускло светились глаза, и что-то жалкое, растерянное проступало во всем его облике. Он и ростом стал как будто меньше, съежился, сгорбился. Она поняла, что ему нелегко, и что приезд Нины был для него полной неожиданностью.
— Здравствуйте, Анастасия Васильевна, — тихо и глухо проговорил он.
— Здравствуйте, Алексей Иванович.
— Мы встретились. Это удивительно. Я бродил по лесу, думал о вас, и вот… вижу вас.
Анастасия Васильевна молчала. Он пошел с ней рядом, заговорил, с трудом подбирая слова.
— Она вернулась, вы знаете… Верьте мне, я ее не звал. Правда, я писал ей вначале… Я любил ее… А сейчас ненавижу. Так же сильно, как когда-то любил.
Анастасия Васильевна молчала. У нее кружилась голова, боль в сердце не утихала.
— Она думает, я уеду с ней в Ленинград. Я ее насквозь вижу. Прикинулась раскаявшейся грешницей… — Баженов помолчал, потом воскликнул с внезапной злобой: — Она не дождется моего отъезда, не дождется! Ей придется уехать одной. Сына я не отдам! Нет! И никакой суд меня не заставит!..
Они вошли в рощицу. Баженов взял ее руки в свои.
— Если бы вы знали, как мне тяжело! Только теперь я понял, как вы мне необходимы…
Что-то дрогнуло в груди Анастасии Васильевны. Она крепко сжала его руки. Сейчас он скажет те слова, которые она так долго ждет, и тогда они решат, как им дальше жить…
— Ах, как же я опять не умею по-человечески устраивать свою жизнь! — вздохнул Баженов, опуская голову.
Анастасии Васильевне стало стыдно своих вспыхнувших надежд. Жалкое бормотание. А она ждала от него сильных, горячих слов, решения своей судьбы.
— Я должен был написать ей, что все кончено. Почему я этого не сделал, сам не знаю… — продолжал Баженов, как бы рассуждая с самим собой. — Сам виноват, опоздал… Но она недолго проживет в поселке. У нее не хватит терпения. Она уедет…
Анастасия Васильевна смотрела вдаль, строго сжав губы. Какое унижение она испытала бы, если бы пришла в его дом на час раньше приезда Нины! Она торопилась к нему, чтобы сказать о своей любви…
Баженов поднял на нее виноватые глаза.
— Вы хорошая, чуткая. Вы всегда меня понимали. Прошу вас, не лишайте меня своей дружбы, уважения… Не сердитесь на меня.
— За что мне на вас сердиться? Вы мне ничего не обещали.
Баженов опустил глаза и носком сапога мял кустики ландышей, густо усеявших поляну. Под его сапогом нежные колокольчики чернели и, раздавленные, смешивались с грязью.
— Но я знаю, — медленно начал он, не поднимая глаз. — Я знаю, что я вам не безразличен.
— Да, это так, — спокойным и ровным голосом произнесла Анастасия Васильевна, не меняя позы.
— Я знаю… Почти знал, что вы меня любите! — воскликнул Баженов, — оживляясь и беря ее за руки. Руки у Анастасии Васильевны были холодные, лицо бледно. — Вы оживили меня, вдохнули в меня бодрость, силы. Мне теперь не будет так тяжело, одиноко. Я буду знать, что со мной рядом друг. Мы подождем. Она уедет…
Анастасия Васильевна тихонько высвободила свои руки из его рук, отступила.
Баженов растерянно посмотрел на нее, потом понурил голову и долго молчал.
— Алексей Иванович, — тихим и бесстрастным голосом проговорила Анастасия Васильевна. — Идите домой. И прошу вас, забудьте о том, что я вам здесь говорила.
Баженов не двигался с места, тупо смотрел на нее. Ему не верилось, что так вдруг все кончилось. Конечно, она вправе презирать его за нерешительность в отношении жены, но если она его любит, она должна понять…
Анастасия Васильевна сделала движение, намереваясь уйти. Баженов порывисто взял ее за руки.
— Погодите, прошу вас. После всего и так расстаться? Я не хочу произносить банальных слов, но вы только что сказали мне, что любите. И я знаю, что это не шутка…
— Да, я люблю нас, — с болью и тоской промолвила Анастасия Васильевна, глядя ему прямо в лицо. — Я никогда не повторю вам больше этих слов… — Она отвернулась. Баженов горько вздохнул.
— Алексей Иванович!
— Да? — встрепенулся Баженов, с надеждой глядя ей в лицо.
— Алексей Иванович, мы с вами живем в одном поселке, работаем в одном лесу. Мы не можем не встречаться: дело у нас общее. Я прошу вас… — Голос у нее был ровен и глух. — Никогда не напоминайте о нашем прошлом.
Анастасия Васильевна медленно пошла в глубь рощицы. Баженов посмотрел ей вслед и, понурив голову, пошел назад по дороге.
…Ночью над поселком гремел гром, дождь барабанил по крышам. В поселке всю ночь не могли уснуть два человека: Баженов и Анастасия Васильевна. Они думали друг о друге, и обоим было горько и больно…
Утром раньше всех к лесничестве поднялся
