Подсолнухи - Василий Егорович Афонин
Ветер для Алены не был просто движением воздуха, как она учила в школе, а представлял собой нечто иное, большее, нужное Алене, как и облака, плывущие по небесам то высоко, то низко, такие разные в разное время дня, в разное время года. Волнуя только что распустившиеся перелески, цветущую поляну, поле ржи или льна, ветер создавал множество звуков самой различной тональности — лопотала ли листвой ветвистая береза на берегу, свистел ли ветер в сухих будыльях подсолнуха на огороде, шумела ли глухо перекатами предзимняя тайга, — каждый звук для Алены был мелодией, песней, музыкой, создавая настроение, рождая мысли, думы.
И облака, то рыхлые, низкие и сизые, то белые, удивительной чистоты и легкие как пена, величаво плывущие в сини высоких небес, то зыбкие, рассеянные по всему небу, недвижные, то сгустившиеся до черных грозовых туч, то освещенные солнцем, розовые на закате, и обыкновенные в пасмурный день облака, наплывающие из-за лесов, — приносили столько красок всевозможных тонов и оттенков, бросая эти краски на землю, добавляя к земным, делая день цветистым, нарядным, спокойным и радостным.
Алена знала, что этот малопонятный, неизвестно откуда взявшийся, такой многообразный, удивительный, вызывающий восхищение, радость, печаль, слезы, боль, постоянно меняющийся мир, с течением рек, стоянием озер, ветром и облаками, зеленью лесов и цветением трав, существованием рыб, насекомых, птиц и зверей, то грозовой, то ясный и холодный, то солнечный, — совершенно необходим человеку, направляя, облегчая, разнообразя его жизнь, он никак не отделим от Алены, и она неотделима от него, но он не только для нее — для всех, он огромен, он значительнее любого взятого в отдельности человека, животного или птицы, он постоянно обновляется, он может обойтись без Алены, но ее жизнь без природы абсолютно немыслима.
Видя еще в детстве, как по осеням отмирают цветы и травы, падают обломанные ветром на землю сухие сучья деревьев, а позже падают и сами деревья, трескаются бревна избы, недавно еще смолистые и свежие, покрываются мохом, трухлявеют тесины крыши, подгнивают, заваливаются с городьбой колья, державшие жерди, как стареют мать и отец, стареют односельчане; наблюдая деревенские поклоны, слыша разговоры, что все на свете рано или поздно умирают, всему свой срок и время, умрут родители ее, умрет она сама, умрут дети и дети ее детей, — и это осознание неминуемой смерти своей, неизбежности ее, хотя бы и далекой еще, в старости или вдруг, неожиданной, осознание наличия вообще смерти в природе, ее необходимости, как завершения жизненного конца, — добавляло печали, не то чтоб очень пугая — сбивая с настроения, заставляя думать об ином.
Родилась осенью, а выделяла для себя, любила весну. Год Алена сравнивала с человеческой жизнью, а времена года — с периодами жизни. Весна — рождение человека, детство, юность, самые радостные, счастливые дни. Лето, лето — мужание, взрослость. Осень — старость, дряхление, смерть. Зима — ночь, долгий сон. Кому суждено было умереть — осенью умер, кому назначено было родиться — ждали весну, часа своего, дня. Остальное все спало. Спала застывшая, заваленная снегами земля, спали тревожным зыбким сном озяблые, продутые насквозь деревья, спали под толстыми льдами на глубинах в озерах и реках рыбы, спали в норах, дуплах, берлогах зверьки и звери.
Да и самих людей жизнь зимняя отличалась от осенней, летней и весенней. Снега ограничивали простор, движение. Не посидишь на берегу на закате, не сходишь в лес, в поле, к стогам или за отставшей от стада коровой. Санная дорога по улицам, переулкам, санные повороты к дворам, протоптанные напрямую через огороды, через речку тропинки к соседям, тропинка к бане. Бывает, утром встанешь — все замело, ни проезда, ни пешего следа, но за день снова понаделают дорог, дорожек и троп. Это тогда еще, пока жива была деревня, а теперь зимой три дорожки от избы Алены — к Шабриным, к скотному двору, к бане. Правда, на речку еще, к проруби. Но вот и Шабриных нет, первая зима без них будет у Терехиных.
Холодно зимой, на дворе без нужды долго не пробудешь, спешишь в тепло, в избу. В пятом часу уже сумерки, темь, вечера долгие. Будто две ночи в одной: с вечера до полуночи ночь, с полуночи до утра — вторая. Любила Алена вьюжные вечера, ночи. Хорошо такими вечерами сидеть в натопленной освещенной избе, делать что-нибудь свое, бабье — кроить и шить, вязать свитера из домашней шерсти сыну и мужу, вязать себе кофту, платок, носки и варежки всей семье. Любила, управясь со скотом, стоя в проеме незакрытых дверей скотного двора или за глухой стеной его, в затишье, глядеть, как гонит от дальних березняков через поле к берегу ветер поземку, как струятся, извиваясь, ленты мельчайшей снежной пыли, сползая с ребристых сугробных застругов, вниз с берега к проруби, на Шегарку, а ее в иных местах сравняло с берегами — не угадать. Откапывай прорубь…
Любила солнечные, тихие, с небольшими морозцами, — седые, как их называли, — дни, когда деревья стоят в густом блескучем и мягком куржаке — опушенные, обряженные за ночь. Искрится снег, искрится на ветвях куржак. В такие дни к деревне любят прилетать почему-то куропатки, сядут за огородами на нижние ветки тальника, белые, белее снега, и сидят, будто греются. Или кормятся почками, перебегая от куста к кусту, оставляя на снегу стежки следов, наброды. А под вечер улетают куда-то дальше к бору, в гущу березняков к излюбленным местам ночевок.
И только очень морозные, в декабре — январе, мглистые, без солнца, с туманами над сугробами, сухим, промерзшим, зло скрипевшим под полозом и подошвой снегом, самые короткие зимние дни — были тяжелы. И даже не морозами калеными тяжелы, а мутностью, слепотой своей, давящим небом, что, кажется, сливалось с сугробами. Дымы над крышами в такие дни стоят плотными сизыми столбами.
И в окна не выглянешь — заледенели. Зимой Алена становилась вялой, невыспавшейся как бы постоянно, скучной самой
