Лев Кассиль - Том 1. Кондуит и Швамбрания. Вратарь Республики
– Представьте, я только что думал об этом! – воскликнул, перегибаясь к Токарцеву, румяный и плотный человек. Он сидел позади профессора. Желтый портфель с ремнями покоился на его толстых коленях. – Я говорю: ну, давайте посмотрим на это дело сторонними глазами… Ну, что такое футбол? Что представляет собой этот волнующий момент забития гола? Ничего. Круглая пневматическая камера проходит между двумя стойками с перекладиной. Что из этого? А я вот сегодня с утра волнуюсь, как дурак, ни одним делом толком не могу заняться. Правда, у меня, конечно, есть некоторая непосредственная заинтересованность.
– У вас?
– Ну разумеется! Цветочкин же, правый инсайд сборной, ведь он у меня на заводе работает… числится, по крайней мере…
– Что вы? – изумилась всезнающая Мария Дементьевна. – Цветочкин… Боб? Он же на этом… как его… на Рускабеле играл.
– Хватились! Он уже год, как у меня. Перетянули. Вы знаете, что это за игрок? О!..
– Ну, а Кандидов? – спросил уязвленный профессор. – Мой Кандидов гораздо класснее играет, чем этот ваш летун Цветочкин. И в воротах ответственнее место, чем в нападении.
– А-а, ерунда ваш Кандидов, дутая величина! Скушает сегодня, посмотрите…
И долго бранчливо спорили директора о том, чей из игроков лучше.
Все ждали футбола, все спрашивали друг у друга:
– А Кандидов играет?
– Седой сегодня будет? – узнавали на трибунах.
– В голу кто? Седой? – волновался стадион.
Зрители сидели на разбегающихся вверх полукружиях. «Так сидели, должно быть, в театре Аристофана и на скамьях Колизея», – заносил в свой неизменный блокнот Карасий. Евгению Кар было поручено вести сегодня радиопередачу со стадиона. Микрофон уже включили, диктор объявил выступление Кара. Теперь надо было говорить. Нельзя было молчать. Маленький прожорливый ящичек, дрожащий, как игрушечный паучок на пружинках, беспрерывно требовал пищи. Карасик растерял сперва все слова и никак не мог управиться со своим горлом. Потом он произнес первое слово, легкое и знакомое, «товарищи», и, узнав звук своего голоса, немножко успокоился.
– Нет, – говорил он в микрофон, оглядывая с радушным любопытством зрителей, – нет, это не разнузданная чернь римских цирков и не экзальтированные ротозеи рыцарских турниров. Это не кровожадные любители боя быков…
Готовясь к выступлению по радио, Карасик дал себе слово, что ни за что не будет углубляться в историю, цитировать и увлекаться пышными сравнениями. Но коварная журналистская привычка взяла свое, и теперь он уже не мог удержаться. Раз начав, надо было уже закончить выступление в таком духе.
– Это не тихие созерцатели битв на шахматной доске и не осатанелые игроки бегового тотализатора. Зритель наших стадионов – он пришел по билетам заводской заявки. Он по-хозяйски оглядывает свой стадион. Он бескорыстен и великодушен, шумлив, но дисциплинирован. Хотя ему чертовски хочется, чтобы наши не подкачали… Северная трибуна прохладна и сдержанна. Неисправимые болельщики предпочитают более дешевую, южную трибуну. Она напротив нас. Южная трибуна ослеплена солнцем и пристрастием. Круглая трибуна справа от нас не страдает подобной однобокостью. Часто она объединяет мнения двух других трибун и громогласно резюмирует их. Зрители ее горласты, непочтительны, но по-пролетарски справедливы. Круглая трибуна с одинаковым рвением свистит и хлопает своим и чужим.
Потом Карасик спустился в раздевалку футболистов. Там толпились все знаменитости. Чемпионы негромко приветствовали друг друга. Они жали руки со скромным, но значительным видом. Смесь почтительности и самоуважения была в их любезных поклонах. Так встречаются певцы на сборном концерте, профессора на консилиуме.
Игроки сборной СССР снаряжались к бою. Массажисты мяли, гладили, щипали, тискали их смуглые мышцы. В раздевалке стыло сдержанное волнение. Лица были серьезны. Разговаривали вполголоса. Многие лежали на скамьях, вытянувшись, экономно дыша. Лишь Кандидов в полном облачении голкипера шагал из угла в угол. Он был великолепен. Статная громада в яркой майке, в щитках, наколенниках, в лапчатых перчатках.
– Дрейфишь, Антон? – спросил Карасик.
– Порядком волнуюсь, – просто ответил Кандидов.
В это время в раздевалку вошли в сопровождении нескольких военных двое: коротенький смешливый толстяк в шляпе и седой румяный военный со многими орденами. Игроки вскочили, окружили их.
– Вы уж, пожалуйста, того, повежливее, – говорил, смеясь и опираясь сзади на тросточку, веселый толстяк, – чтобы без эксцессов. Лучше уж, знаете, вежливый проигрыш, чем грубый выигрыш. Но проигрывать, конечно, не следует.
– Нет, проигрывать не следует! Ни в коем случае не следует! – сказал военный и с удовольствием оглядел мускулистых ребят, сгрудившихся вокруг.
– Кто говорит, чтобы проиграть! – сказал, смеясь, толстяк. – Я говорю о вежливости, чтобы вежливо…
– Словом, вздуйте их вежливо!
Игроки засмеялись.
Как на зло, Настя заболела. Она накануне провела испытание своего «аутборта», перевернулась, промокла, но не хотела уходить с пристани, пока не вытащат затонувшую машину. День вчера был холодный. Ее, вероятно, продуло. Теперь ей пришлось остаться дома. Все ушли на матч. Она очень волновалась.
– Я так боюсь за Антона! – призналась она Карасику. – Ведь Бен Хорг, говорят, нескольких вратарей изувечил. Антон, в сущности, такой беззащитный.
– Антон? – сказал Карасик. – Ну прямо одуванчик…
Перед уходом ребята наладили ей приемник. И теперь она могла следить за игрой по радио. Уютно свернувшись на диване, она приготовилась слушать и вскоре узнала знакомый голос Карасика.
В назначенное время, минута в минуту, пропела сирена судьи. Стадион загремел аплодисментами, оркестр грянул неведомый марш, и «Королевские буйволы» появились на поле. Они выбежали, картинно салютуя простертыми вперед и вверх ладонями правой руки. Вид у них был экзотический и зловещий. Черные свитеры, белые вышитые бычьи черепа на груди и корона между крутыми рогами. Они выстроились перед правительственной трибуной. И тогда только вышел он – Бен Хорг. Ражий детина, космогрудый, слегка кривоногий. Он бежал вдоль трибун. Зрители оглушительно приветствовали знаменитого футболиста. Он бежал сосредоточенно, не улыбаясь. Пиратская черная повязка закрывала его лоб. Он был похож на мавра. Он бежал тяжело, но отсалютовал с мрачным изяществом.
Всеведущий дядя Кеша наклонился к стоявшему рядом в оцепенении милиционеру Снежкову:
– Смертельный игрок, троих убил, девять человек покалечил, прием такой имеет: головой бодает.
Милиционер ужаснулся.
Проходил церемониал международной встречи. Цветы и вымпелы. Рукоплескания и рукопожатия.
Настя слушала гимны и овации, «физкульт-привет» советской команды и «гип-гип-ура» гостей. Закрыв глаза, она старалась представить себе белые стойки ворот с провиснувшей сеткой и сосредоточенное лицо Антона.
– Команды ринулись в игру! – услышала она голос Карасика и придвинулась к громкоговорителю. – Сейчас на поле идет стремительное перемещение сил по, сложным линиям. Линии нападения защиты, полузащиты собрались в комок и снова распались, – сообщало радио. – Восемьдесят тысяч на трибунах дышат в один ритм, смотрят в одну точку и мучимы одной загадкой: чьи ворота чаще посетит сегодня мяч. Ведь сейчас на поле уже вошли в силу футбольные законы. Мяч неприкосновенен для всех рук, кроме вратаря. Проникновение мяча в ворота убийственно. Это ведь и есть смысл игры, очко поражения. Но в воротах сборной СССР стоит сегодня… – голос Карасика просквозила нежность, и радио обнародовало его дружеские чувства, – в воротах стоит молодой вратарь товарищ Кандидов с завода Гидраэр. Он стоит в воротах сборной СССР впервые в жизни. Только год назад он приехал с берегов Волги, где был грузчиком. За год его узнали все на заводе. Теперь он вратарь Республики! Сегодня… Но, товарищи, внимание. Клубок игры катится к воротам СССР. Нападающие противника прорвались. Они порывисто мчат мяч. Ворота СССР в опасности. Кандидов опрометчиво выбежал на перехват…
Тут в репродуктор ворвались треск, шорох, бешеный стрекот. Настя ошарашенно схватилась за рукоятку конденсатора, вариометра. Но в ту же секунду она сообразила, что то были не атмосферные разряды, а аплодисменты. Раскаты аплодисментов заглушили передачу. Но она уже повернула ручку и сбилась теперь с точной настройки. Приемник был не в порядке. Напрасно она лихорадочно вертела рукоятки. Она заблудилась в неразберихе надмосковного эфира.
– Порядок осенних работ по борьбе с вредителями полей, – бубнила какая-то рация.
Кто-то заливался Моцартом по соседству, а другая станция, проводя, очевидно, час мировой литературы, декламировала Вергилия.
