Иван Лазутин - Обрывистые берега
Всю первую половину дня Вероника Павловна провела в напряженном ожидании. Дежурный врач санатория, делая контрольное измерение давления, глядя на осунувшееся лицо Вероники Павловны, заметила:
— Что-то вы сегодня, милая, выглядите усталой. Наверное, плохо спали?
— Да, — расслабленно ответила Вероника Павловна. — Всю ночь мучил один и тот же сон. Отстала от поезда.
— Перед сном нужно гулять на воздухе, и не мешает принять валерьянку, и вообще не думать о том, о чем не следует думать.
Вероника Павловна вымученно улыбнулась.
— Вы шутница, Клавдия Николаевна. Если бы думы можно было программировать, то средняя продолжительность жизни человека перевалила бы за столетие. А потом, разве можно после такой телеграммы уснуть? — Вероника Павловна достала из сумочки телеграмму и положила на стол перед врачом. Та бегло пробежала ее глазами и подняла взгляд на Веронику Павловну.
— Сын?
— Да.
— Поздравляю.
— Рано.
— Даже если и проиграет бой, то, насколько я разбираюсь в спорте, серебро достанется вашему сыну. А серебро нынче дефицитней золота, — пошутила дежурный врач.
— И все-таки золото всегда будет золотом. Даже не как металл, а как символ.
За несколько минут до начала телепередачи финальной встречи чемпионата страны по фехтованию Вероника Павловна вошла в зал отдыха, где стоял цветной телевизор.
Из раскрытых окон тянуло горной прохладой, настоянной на тонком аромате роз и олеандров, растущих в цветнике у санатория. В углу зала, рядом с телевизором, за приземистым журнальным столиком, утопая и глубоких мягких креслах, заядлые доминошники шумно "забивали козла". Стук костяшек и реплики играющих гулко раздавались под высокими сводами зала.
Вероника Павловна включила телевизор. Шла музыкальная передача. На экране крупным планом вырисовывался четкий профиль молодого музыканта, плотно прильнувшего щекой к корпусу скрипки. Казалось, что весь он в эти минуты растворился в звуках "Легенды" Венявского.
Когда до начала спортивного обозрения осталась всего минута, Вероника Павловна вздрогнула, почувствовав на своем плече чью-то руку. Резко обернувшись, она увидела за спиной своего кресла дежурного врача.
— Примите и меня в болельщицы.
— Пожалуйста, — радостно произнесла Вероника Павловна и встала.
Она хотела сказать что-то еще, но на экране крупным планом появилось лицо спортивного обозревателя, который, объявив финальную встречу чемпионата СССР по фехтованию, четко назвал при этом фамилии курсанта военного авиационного училища мастера спорта Валерия Воронцова и студента Краснодарского университета мастера спорта Артема Горохова.
Вначале камера телеоператора проплыла по рядам болельщиков, выхватывая некоторые лица крупным планом. Любители этого старинного вида спорта, пришедшего в Россию из Европы, заметно отличались от любителей футбола, хоккея, бокса… Это было видно даже по респектабельному виду болельщиков, заполнивших зал: сидели чинно, спокойно, не ёрзали на сиденьях, не перебрасывались громкими репликами с одного ряда на другой. Почти на всех лицах лежала печать степенной уравновешенности. Вероника Павловна, занимавшаяся в молодости фехтованием, знала, что даже в напряженные секунды схватки шпажистов вряд ли кто из зала решится бросить в сторону длинной бойцовской дорожки подбадривающую реплику или возглас одобрения. Это не хоккей, где накал страстей болельщиков иногда достигает такой кульминации, что в сторону ледяного поля с трибун летят громкие крики: "Шайбу!.. Шайбу!.."
Контакт зала с ведущими бой фехтовальщиками измеряется другими мерками психологического состояния. Волнение в душе болельщика фехтования со стороны почти незаметно, если не присмотреться пристально к его лицу, на котором за минуту иногда меняется столько выражений, что трудно понять: рад он или огорчен. Одно можно только заключить — волнуется, жадно впитывая взглядом каскады стремительных выпадов вперед, в стороны, нырки вниз, резкие отходы назад…
И вот наконец на экране появились два молодых человека в белых из плотной ткани специальных костюмах, в перчатке на бойцовской руке. Оба высокие, стройные, улыбающиеся.
Сцепив на груди руки, Вероника Павловна вышла на середину зала и застыла на ковровой дорожке, впившись взглядом в экран телевизора.
И, как назло, первые же секунды боя были захлестнуты громким хохотом играющих в домино.
— Пожалуйста, прекратите гвалт!.. Идет финальный бой… — тоном мольбы и приказания резко прозвучало обращение Вероники Павловны к играющим.
— Ничего себе!.. — раздался сдержанный голос со стороны притихших доминошников.
— А ты говорил — монашка, — тоненьким голоском пропищал в согнутую ладонь худенький лысый мужчина средних лет.
— Я прошу вас!.. Я очень прошу вас!.. Потише… — Голос Вероники Павловны прозвучал сдавленным стоном.
— Во дает!.. — донеслось со стороны играющих.
К столу доминошников подошла дежурный врач. Лицо ее было строгим, голос требовательным.
— Как вам не стыдно!.. Бой ведет ее сын, Валерий Воронцов.
Эти слова сразу же погасили гвалт играющих.
— Так бы сразу и сказала… — как бы извиняясь, проговорил один из доминошников. Судя по виду, он был старше своих партнеров.
Первой загорелась лампочка противника Валерия. Вспышка слилась со звонком, болезненно отдавшимся в сердце Вероники Павловны. По правилам, установленным Международной федерацией фехтования, победителем считается тот, кто раньше нанесет противнику пять уколов, каждый из которых извещается звонком и вспышкой сигнальной лампочки, имеющей проволочную связь с кнопкой на конце шпаги.
Второй укол принадлежал Валерию Воронцову. Шансы сравнялись. Но было видно, что нарастающий азарт боя все чаще и чаще бросал Валерия в каскады таких напористых атак, от которых его противник уходил с трудом.
И снова неожиданный молниеносный выпад Артема Горохова завершился световой вспышкой и звуковым сигналом. Два — один… Вероника Павловна почувствовала, что сердце ее колотилось где-то почти у самого горла. Но это продолжалось меньше минуты. Серия новых стремительных атак Валерия, во время которых слышались приглушенные прикосновения стали о сталь, завершилась в пользу Валерия. Счет снова сравнялся.
Со стороны умолкших доминошников доносились возгласы одобрения — они болели за Валерия, и Вероника Павловна боковым зрением ощущала, что за лицом ее они следили больше, чем за поединком на голубом экране. Не верившая в бога, она мысленно взмолилась: "Господи!.. Помоги ему!.."
IIМагадан… Как созвучно рифмуется название этого молодого города со словом "океан". Сколько печальных песен сложено о Магадане теми, кто, находясь за колючей проволокой, на себе испытал суровое дыхание Великого океана.
Ветер со стороны бухты дул холодный, сырой. Названный с легкой руки Магеллана Тихим, океан нет-нет да и показывал свой суровый норов. Особенное буйство он проявляет после землетрясений и подводных вулканических извержений, когда гигантские волны — цунами, порой достигающие высоты шести- семиэтажного дома, лавиной обрушиваются на берег и уничтожают целые города.
Из окна барака, стоявшего крайним в зоне, из-за высокого забора, увенчанного многослойными рядами колючей проволоки, берег океана не виден, но его равномерный утробный гул день и ночь настраивал души заключенных на печальный лад.
Пословица о том, что нет на свете ничего хуже, чем ждать да догонять, с особой болезненной остротой даст себя знать за колючей проволокой, под недремлющим оком часовых, пронизанных холодными ветрами на своих вышках. Даже ночью зона, освещенная мощными прожекторами, просматривается как на ладони. За последние двадцать лет из колонии не было ни одного побега. Даже попыток не было — бесполезно. Ходили слухи, что несколько лет назад случались побеги в близлежащих колониях, но все они кончались печально для тех, кого ветер свободы поманил поставить на карту свою жизнь.
Кличка "Академик" Яновскому была припечатана в первые же дни пребывания в колонии. Не приученный к физическому труду, не владеющий никакой профессией, он после первых же кровавых мозолей на ладонях (копали траншею под фундамент для нового барака) за свою начитанность был поставлен библиотекарем в клуб. Первое, с чего Яновский начал свой труд просветителя, — он привел в порядок систематический и алфавитный каталоги. Пригодился опыт трехлетней работы над диссертацией в Ленинской библиотеке, где ему часами приходилось рыться в карточках гигантского каталога. Усердие ученого библиотекаря было оценено администрацией колонии, и ему было сделано послабление: для мытья полов в клубе и в библиотеке, что с первых дней существования колонии входило в обязанность библиотекаря, к Яновскому был прикреплен помощник — косоглазый веснушчатый зэк по кличке Буйвол, третий раз осужденный за квартирную кражу. Всем своим огромным ростом и неуклюжей фигурой с вислыми плечами и увесистыми, как двухпудовые гири, кулаками он оправдывал свою кличку и свой уголовный жанр "домушника". На Яновского Буйвол смотрел снисходительно-насмешливо, как на "чокнутого" интеллигента-хлюпика, который, чтобы уйти от суда за нанесение телесных повреждений несовершеннолетнему н за порчу диссертации, дал крупную взятку (за что он потом сам себя казнил) "не тому, кому следует". Над этой оплошностью Академика не раз зло подтрунивал Буйвол, чем иногда приводил его в ярость.
