Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести
Давненько не гулял он в это время — традиционный для всех больниц час процедур и обходов… Сергей Сергеевич приближается сейчас к его пустующей койке, спрашивает: «Не привезли?» — и осуждающе качает головой. А дома переполох! Ищут, волнуются, ему же хоть бы хны. «Не пойдёшь ведь домой?» — спросил он себя и грустно, обречённо покачал головой: не пойду. «В бильярдную?» Он подумал и ответил честно: «В бильярдную».
Две блеклых бабочки, играя, порхнули у самого лица и так летели впереди — одна выше, другая ниже, жизни радовались, теплу и безветрию. А ведь бабочки, вычитал где‑то Сомов, живут всего сутки. Только сутки…
Бильярдная пустовала. Из трёх столов играли лишь на одном. Обоих Сомов видел впервые — и сухощавого юношу с бородкой, и его медлительного напарника. Этот по-кошачьи бесшумно ходил вокруг стола, долго выбирал шар и даже не бил, а лишь самую малость толкал его. Юноша же, напротив, ударял резко, не столько о точности удара заботясь, сколько о звучности.
На Сомова они не обратили внимания, и в этом он нашёл какое‑то особое для себя удовольствие. Скромно пристроившись в углу, с бесстрастием наблюдал за игрой — как человек, ненароком забредший сюда от нечего делать. Завсегдатаи — те приветствовали б как подобает и уж постарались бы не опозориться перед ним. В бильярде дядя Паша был асом — это признавалось давно и единогласно. Всего несколько человек могли на равных сражаться с ним — Анютины Глазки, Максим, Ленечка… Однорукий, пожалуй, тоже — этот фантастические вещи откалывал своей единственной рукой, вооружённой кием, который он притаскивал с собою, но с ним Сомов избегал встречаться. Проигрывать — вдвойне стыдно, а выигрыш не приносил удовлетворения.
Из своего закутка вышел Пётр Васильевич, положил на полку свежие мелки. Замер, увидев Сомова. Зализанные на плешь волосы лакированно блестели.
— Сто лет! — сказал он.
— Меньше, — скромно поправил Сомов.
— Где пропадали?
Сомов неопределённо шевельнул рукой.
— Дела, Пётр Васильевич. — У кого не было за этими стенами неурядиц и передряг, но говорить о них в бильярдной считалось дурным тоном. — Как мастера? Живы?
Пётр Васильевич сделал жест, который означал: а что может случиться с ними! Потом сощурился, прикидывая.
— Однорукий при вас умер?
— Однорукий? — медленно переспросил Сомов, и, хотя хозяин бильярдной удержал‑таки на послушном лице скорбное выражение, было видно, что он горд первым сообщить Сомову эту новость.
— Умер Однорукий. Весною.
«Как долго я живу!» — подумал Сомов. Об Одноруком сказал Пётр Васильевич, а ему стало нестерпимо жаль Митю. Словно вот только что узнал о его смерти…
Первым из мастеров появился Ленечка — в белом костюме, лёгкий и праздничный. Дружелюбно поздоровавшись с Сомовым — без удивления, будто только вчера расстались, — встал в сторонке, серьёзно наблюдал за игрой. Но, как и Сомова, его, разумеется, лишь забавляло это беспардонное катание шаров. Пожилой крался вдоль стола, толкал, приопустив от старания свой бабий зад, и в этой неестественной позе с растопыренными руками и открытым ртом оставался все время, пока шар катился по сукну, молодой же бил лихо и очень похоже, но играть оба не умели. Как партнёры для Ленечки они не представляли интереса. Сомову предложить? Никогда! Такое возможно лишь у дилетантов: «Ну что, забьём?», «Не желаете ли сыграть?» и т. д. Мастера понимают друг друга по взгляду, по незатейливому слову, которое, на слух непосвящённого, бесконечно далеко от бильярда. Никто никому не предлагает первым — оба делают это одновременно и одновременно соглашаются. Нет большего оскорбления, чем предложить партию и получить отказ, пусть даже под самым благовидным предлогом.
За себя Сомов был спокоен. Он не собирается играть — ему физически не под силу, и, стало быть, даже ненароком не даст повода смотреть на себя как на партнёра. Намётанный взгляд мастера схватит это сразу. Но Сомов просчитался. То, что без труда уловил простодушный на вид Ленечка, проморгал опытный Максим. Ему — непростительно: как облупленного знает Сомова. Но и свою выдержку Сомов переоценил. Когда коротышка Максим, обрадованно поприветствовав старого своего партнёра, сделал чуть приметное движение в сторону подставки с киями, Сомов — даже не Сомов, а его тело непроизвольно ответило тем же. Этого оказалось достаточно. Позорно было отступать теперь, да и непорядочно по отношению к Максиму. Сомов поднялся. Намазывал мелом кожаный пятачок — Максим позволил ему выбрать кий, — а руки дрожали… Таблетки Сергея Сергеевича! Пошарив в кармане, нашёл четыре, украдкой проглотил все.
— Одну, — предупредил.
Максим, джентльмен бильярда, ничем не выразил удивления, лишь наклоном головы дал понять, что принимает к сведению.
На интерес, пусть даже мелкий — рубль–два, первая партия — разминочная — никогда не игралась, тем более в такую рань. Проигравший платит Петру Васильевичу за стол, и дело с концом. Поэтому и разбивающий первый удар особого значения не имеет. Сомов взял его на себя и этим рассчитался с Максимом за выбор кия.
Мало что суля бьющему (напротив, можно ухлопать в лузу «своего» и тем самым подарить противнику пять очков), разбивающий удар коварен подставками. Их может образоваться сразу несколько — только заколачивай. Четырежды удавалось Сомову после опрометчивого разбивающего удара противника закончить партию на одном кие — партнёр лишь вытаскивал шары из луз да считал очки. Самого Сомова не отделывали так никогда.
Удар получился. Конечно, это не было шедевром, какие создавал в лучшую свою пору Сомов. Он умудрялся просунуть в лузу крайнюю «двойку», сохранив тем самым удар и создав для собственного употребления два–три варианта. Сейчас прицел на это был бы чистейшим безрассудством. «Двойка» наверняка не пошла бы — слишком ювелирная работа требуется тут, — а варианты бы реализовал Максим. Этот своего не упустит… А так удар недурствен, никаких возможностей для Максима. Небрежно ткнул Максим шар, и тот, ещё больше расстроив треугольник, откатился в противоположный конец поля.
Когда играли мастера, эти первые удары редко приносили успех, — Сомову они напоминали разминочное топтание борцов на манеже. Примериваются, делают обманные движения, а сойтись не решаются — момента ждут.
Теперь такой момент назревал. Шары встали ^ не столь явно, конечно, чтобы их сделали мазилы с соседнего стола, но для игроков экстра–класса, к каким относил Сомов и себя и Максима, шары эти при удачном расположении «своего» могли легко обернуться очками. Следовательно, искусство сейчас состояло в том, чтобы как можно дальше упрятать «своего».
Пока это удавалось обоим. Образовался ещё один вариант — с «девяткой» у средней лузы, и тут Сомов дал маху. Он чувствовал, как с каждым ударом грузнеет кий в руке, а партия, начавшаяся в таком темпе, грозила затянуться надолго. Она вымотает его. К концу, когда на поле останется три–четыре шара и надо быть в пике формы, ему не удержать кия. Форсировать события решил он.
— Шаром в середину.
Целился недолго, боясь передержать, но, кажется, недодержал. «Четвертый», который должен был просунуть «девятку» в лузу, ударил в лоб — «девятка» стукнулась об угол лузы и, отпружинив, остановилась напротив её. Сюда же пришёл «свой». Это была явная подставка — даже теннисисты с соседнего стола добили б теперь «девятку». Максим всадил её играючи. Подождав, пока остановится «свой», неторопливо пошёл к полочке с мелом. Шар предстоял не из простых, но Сомов не сомневался, что Максим сделает его (и он бы сделал). Сомов не ошибся. «Пятёрка». Итого четырнадцать.
Однако пугало не соотношение «четырнадцать — ноль» — партия впереди! — а то, что ему не хватило выдержки. На бесстыдную авантюру пошёл с «девяткой»! Выдержка же в бильярде — это все. Нет её — клади кий и иди в «козла» забивать.
Максим был на распутье: или уложить верную «тройку», или попытать счастья на «тузе». На взгляд Сомова, сомневаться тут было нечего: при разрыве четырнадцать очков крохоборство — гоняться за мелочью.
Максим не смалодушничал. Оставил «тройку» в покое, а «туз» не дался.
— В правый от себя, — объявил Сомов и, чтобы не сглазить, не стал заранее смотреть, что это за шар. И все равно он не пошёл.
Отличным дуплетом Максим воткнул «десятку» — почти треть партии была в кармане. А Сомов все ещё не размочил. Кий тяжелел, на лбу испарина. «Это твоя последняя партия, — твердил он, стиснув зубы, — Последняя!» Он презирал себя за слабость.
Мельком заметил, что появились Анютины Глазки, ещё какие‑то люди, ему не знакомые, — все следили за их игрой.
— В угол от себя, — произнёс он чуть слышно.
Шар пошёл. «Свой», откатившись, встал против «двенадцатого», на котором Сомов уже осёкся раз. Это был дуплет, но он не мог бить его с ходу. Хоть полминуты отдыха требовалось ему.
