Михаил Булгаков - Мастер и Маргарита
Это великое множество людей (как в «Войне и мире»!) и представляет конкретную историческую плоть булгаковской мистерии. Жизнь этих людей и образует историю человечества. За их души и борются антагонисты с протагонистами. Их поведение и определяет характер и исход этой борьбы.
В древнем Ершалаиме совершается омерзительная, превращенная в длительную пытку смертная казнь. И вот за повозкой с осужденными, за палачами и охранявшими их солдатами «шло около двух тысяч любопытных, не испугавшихся адской жары и желавших присутствовать при интересном зрелище. К этим любопытным… присоединились теперь любопытные богомольцы…». В современной Москве разнесся слух о безобразном, скандальном спектакле в Варьете, после которого зрительницы выскакивали на улицу в одном нижнем белье. И вот на следующий день «к десяти часам утра очередь жаждущих билетов до того взбухла», что являла собою «змею» «длиной в километр».
Все та же жажда зрелищ, а шире — наслаждений, влечет людей две тысячи лет, заставляя бросать труд и отдых, молитву и семью, стоять под палящим солнцем или под дождем, рисковать репутацией, здоровьем, жизнью даже, писать плохие стихи и клеветнические статьи… Они, подобно зверям или птицам, живут как будто вне сферы действия категорического императива.
В толпе высвечиваются отдельные лица. Вот «грязный предатель» Иуда — но он лишен каких бы то ни было внешних или внутренних аксессуаров «злодея». Он-то сам себя «злодеем» и не считает (и выходит, что не прав был «беспокойный старик Иммануил», «соорудивший» «шестое доказательство», нравственное доказательство бытия Божия). Он любит деньги, как любят их, по наблюдению Воланда, «все люди» «во все времена». Он любит их так же естественно, как любит Низу, любит с наивностью и доверчивостью ребенка, так как деньги, как и Низа, дают ему радости и счастье. И, как ребенок (а «детскость» Иуды подчеркнута автором!), этот «очень добрый и любознательный человек» (слова о нем Иешуа) не видит ничего дурного ни в любви к замужней женщине, ни в предательстве постороннего ему человека. В свою очередь. Низа, видимо, состоящая на службе у Афрания, так же бездумно предает влюбленного в нее Иуду.
И то же в Москве XX века. Смирный «нижний жилец» Николай Иванович, «увидев Наташу», «обомлел» и тут же стал предлагать большие деньги за тайное сожительство с ним, а потом трусливо выпросил «удостоверение» (справку) «на предмет представления милиции и супруге», чтобы оправдаться. И Наташа, совсем не злое существо, хочет остаться ведьмой, потому что ей «господин Жак» (к слову сказать, женатый и фальшивомонетчик) «сделали предложение» и она от него получила в залог «какие-то золотые монеты». Поэт Рюхин не верит тому, что он пишет, поэт Бездомный не знает того, о чем он пишет, Берлиоз убеждает людей в неправде; директор театра пьянствует, используя свое положение, вступает в связи с женщинами, ни черта не делает и делать ничего не может, потому что ничего не смыслит в том, что ему поручено, и т. п.
Нет возможности перечислить здесь все эпизоды, как будто опровергающие представление Иешуа Га-Ноцри о нравственной природе людей и подтверждающие правоту его главного антагониста — Воланда.
Пестрая и убедительная картина московских нравов, напоминающая и даже повторяющая все то, что уже было за 500, за тысячу и за 2 тысячи лет до того, имеет и другой очень актуальный и тоже философский смысл: теоретики социализма полагали, что установление социалистических отношений приведет к коренным переменам в самой нравственной, а также и в умственной природе человека. «Исправьте общество — и болезней не будет»,— говорит тургеневский Базаров, имея в виду болезни нравственные. Для того-то и прибыл Воланд в Москву, чтобы своими глазами проверить эту социальную гипотезу, от истинности которой зависело будущее всего человечества. «Я открою вам тайну,— говорит сатана буфетчику, воображающему, что он имеет дело с фокусником,— я вовсе не артист, а просто мне хотелось повидать москвичей в массе, а удобнее всего это было сделать в театре… я же лишь сидел и смотрел на москвичей». Сатана хотел проверить, «значительно» ли «изменилось» «московское народонаселение», причем его «конечно, не столько интересуют автобусы, телефоны и прочая…— Аппаратура! — подсказал клетчатый… сколько гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне?».
Вывод Воланда известен: «…они — люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… В общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»
Эксперимент не удался. Как бы в подтверждение этого — еще одна параллель: две массовые сцены, одна — в доме литераторов («Было дело в Грибоедове»), другая — в мире трансцендентном («Великий бал у сатаны»).
Два бала — две сцены в аду, хотя в первой — мертвецы духовные, а во второй — и духовные, и физические. В одной командует капитан пиратского брига «под черным флагом с адамовой головой» Арчибальд Арчибальдович, во второй — сам сатана. Оба бала открываются одинаковым возгласом «Аллилуйя!», который буквально означает: «Хвалите Бога!», но в этих сценах — скорее является воплем упоенных «вином блудодеяния», обращенным к князю тьмы (Откр., 17, 2).
Означает ли это, однако, торжество и правоту Воланда и поражение Иешуа Га-Ноцри в борьбе за души человеческие?
Прежде всего, нужно принять во внимание, что образ сатаны у Булгакова тоже нетрадиционен. В нем, конечно, нет ничего от романтической инверсии, превращающей духа зла в положительного героя, противостоящего нехорошему Богу (как это было у Байрона или у Анатоля Франса), но вместе с тем он ни в какой мере не противопоставляет себя и не противопоставлен автором Богу. Что же касается его отношения к Иешуа, то Воланд просто, выражаясь его словами, числится «по другому ведомству». Сатана Булгакова лишен, таким образом, роли клеветника и провокатора, какую он играет в Новом завете, за ним оставлена только роль прокурора, обличителя человеческих пороков и распорядителя душами грешников. Это ближе к ветхозаветному представлению о сатане, но не совпадает полностью и с ним.
Кроме того, мнение Воланда о людях не совсем отрицательное, в отличие от мнения сатаны в Книге Иова или гетевского Мефистофеля. Знаменательно, с каким уважением, как с равным себе, говорит Воланд с Мастером (кажется, во всем романе о Мастере только они и ведут достойный разговор).
«…И милосердие иногда стучится в их сердца»,— говорит Воланд. И хотя это утверждение подкрепляется очень немногочисленными примерами, но все же они занимают необходимое место в книге Булгакова. Наиболее интересна в этом плане Маргарита Николаевна, булгаковская вариация на тему гетевской Гретхен,— «тайная жена» Мастера, или его «любовница» (по ее собственному вызывающему определению), «чуть косящая на один глаз ведьма», «королева Марго», «королева французская», по словам автора и разных действующих лиц. Все эти определения верны, каждое выражает основную черту этой героини — «любовь как склонность», которая не может быть «приказана» (по определению Канта). Любовь возникла с первого взгляда, «выскочила», «как из-под земли выскакивает убийца в переулке», и «поразила» обоих, «так поражает молния, так поражает финский нож» — в таких подчеркнуто экспрессивных выражениях описывается эта удивительная и единственная во всем произведении подлинная любовная страсть, и в этом отношении Маргарита противопоставлена всем другим женским персонажам, которые, как «племянница из Саратова», Милица Андреевна Покобатько, красавица-секретарша Анна Ричардовна, сожительствуют со своими начальниками по соображениям выгоды. У такой любви только один закон, сформулированный Воландом: «Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит»,— это говорит он про собаку Пилата, обращаясь к Маргарите. Очевидно, так же смотрит Иешуа, который «просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за Мастера», Воланд тоже поместил бы в мир покоя. Параллель между собакой Банга и Маргаритой подчеркивает внесоциальную сущность этого любовного чувства, оно не связано с нравственными законами. Но как человеку Маргарите присуще милосердие, оно даже составляет первенствующий стимул ее поведения, как и должно быть у людей «доброй воли». Ради того, чтобы вернуть своего любовника, Маргарита стала ведьмой, но при этом сохранила нравственное чувство. По всем представлениям, ведьме положено изводить детей, Маргариту же, наоборот, испуганный голос мальчика выводит из состояния бесовского опьянения, и она успокаивает ребенка. Бал «висельников» завершил ее очищение: она отказывается от такой доступной ей теперь мести критику Латунскому. Эпизод с Фридой выражает совершенное торжество «доброй воли»: ей предлагается заявить одно свое желание, и она хочет попросить вернуть ей ее любовника, но вместо этого она просит простить Фриду…
